Михаил Веллер - Гонец из Пизы
– Да чего, сынки, вы себе не думайте! Кому дети помогают, у кого огород. Не помрем. У нас тут немцы тоже суп раздают почти каждый день.
– Дойче зуппи, – сказал сигнальщик и высморкался, прикрыв лицо. – Во, твою мать…
Возможно, история с куртками еще жгла Шурку и требовала компенсации. Возможно, ощущение своей безнаказанности во всех поступках последних месяцев раздвинуло для него границы нормы и реальности. Возможно, у него вообще была повышенно активная жизненная позиция, и последние события его в этой позиции укрепили, как в танке. Многое возможно, хотя определенно утверждать ничего нельзя. Но реальные следствия были следующие:
…Психология подвига вообще вещь интересная и заслуживающая отдельного рассмотрения. Проклятая гололедица, сказал Александр Матросов, падая на амбразуру. В науке психологии до сих пор не выделилась в отдельное русло подвигология, – несмотря на то, что спецслужбы всех стран усердно используют последние достижения по части промывки мозгов для подготовки своих агентов к подвигам во имя родины, национальной идеи и вышестоящего начальства. Если бы, конечно, тут вдруг запахло сигарой и кельнской водой, и пожаловал старик Фрейд собственной персоной, в высоком хальстухе под седой бородкой и черном профессорском сертуке – он бы без малейших колебаний поведал, что Шурка в пике юношеской гиперсексуальности лишен нормальной половой жизни с девушкой Майей и всеми прочими девушками и женщинами, и его сексуальная энергия сублимирует в отчаянные и рисковые поступки. Его ученик и оппонент Юнг возразил бы с мягкой непреклонностью, что подвиг есть архетип, в той или иной степени проявляющийся в поступках каждого, если этот каждый попадет в соответствующие обстоятельства. Бердяев же сказал бы, что имеет место христианский порыв, всегда живущий в душе и взывающий к действию, особенно в экстремальных для упомянутой души условиях, – и, возможно, пожал бы безупречно умытую руку Швейцеру, который классифицировал бы этот порыв как естественный гуманизм человека независимо от религиозной конфессии, культуры и расы. А командир районного ОМОНа в превентивных целях вмазал бы Шурке в затылок затыльником автомата и проревел лежать мордой в асфальт, руки крестом или все на тот же затылок, и квалифицировал бы святой порыв по статье уголовного кодекса. Но поскольку никого из вышеупомянутых лиц рядом не случилось в силу разных причин, то мало искушенный в психологии Шурка выразил свои интеллектуально не оформленные позывы эмоционально насыщенным словосочетанием: Вот суки!… Ну мы сейчас!
– За мной! – скомандовал он и отворил дверь, соседствующую со сбербанком. Она была обита жестью и украшена рукописной табличкой Обмен валюты. Близость двух дверей наводила на естественную мысль о родстве и даже внутреннем единстве кроющихся за ними хозяйств.
В тесном предбаннике скучал на старомодном (еще не офисном, а канцелярском) стуле охранник в камуфляже. В фанерной перегородке была прорезана следующая дверь, а рядом с ней окошечко, в котором блестел кулон, горизонтально лежащий на соответствующем бюсте, как на печке. Обладательница бюста сонно взирала сквозь заокошечный мир с тем презрением к нему, которое превращает провинциальных служащих дам в лаек средней злобности при всех режимах.
– Все на местах, – сухо и непререкаемо припечатал Шурка, – это ограбление. Не двигаться, молчать.
– А. Ага. Понял, – от избытка согласия нарушил запрет охранник и быстро кивнул, подтверждая прием информации и отречение от служебного долга. Пять фигур в черной коже, тельняшках и бескозырках выглядели малопонятно и тем более внушительно.
Обменщица приоткрыла пунцовый рот и перестала дышать.
Охранник был держан за руки. Шурка симулировал ниже окошка передергивание невидимого затвора:
– Спокойно, милочка, к тебе претензий нет. Отвори потихоньку калитку – быстро, быстро, ну!
Спрятаться в ее кабинке было решительно некуда, спорить не представлялось возможным. Сменив презрение на отчаянную любовь и суетясь белым лицом, она открыла замок и только тогда возобновила работу дыхательных мышц – первый вдох получился с подвывом.
– Умонька, – похвалил Шурка, втискиваясь в этот пенал и тесня крутой бок, не помещавшийся между стулом и кассовым аппаратом. – А теперь выдвинь ящичек. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам! Сколько у тебя?
В ящичке нашлось две тысячи семьсот пятьдесят долларов довольно новыми бумажками и восемнадцать тысяч рублей: копейки не в счет.
– Шарфик. Поясок, – руководил Шурка тихим легким голосом: один человек в нем был отрешенно спокоен, а второй со стороны отмечал замедленную слаженность всех действий, получавшихся в результате удивительно быстрыми. – Ремешок… Платочек!
Еще через полминуты охранник и дама сидели примотанными к стульям, с аккуратно заткнутыми ртами.
– Ключик от двери где? А табличка Закрыто? Ага. Телефончик оборвем… У вас мобильника нет, браток?… бедно живете, что же так. И сидеть тихо, ну очень, очень тихо!! час не двигаться!!
Операция заняла три минуты от силы.
Бонни и Клайд, – подумал Шурка: мыслительный процесс летел и прыгал, как слалом. – Золотое дно. Это не милостыню собирать.
Выйдя, провернули ключ и нацепили табличку. О-па – все!
Пенсионерки все обсуждали свои горестные дела, явно смирившись с ситуацией, изменить которую были не в силах: так хоть пожаловаться.
– Внимание! – объявил Шурка. – Строимся в очередь. Шефская помощь от Балтийского флота! Каждый получивший немед-ленно покидает это место и идет домой. Вопросы потом! Бабка – держи.
И сунул зеленый стольник ей в лапку:
– Пра-хади! Следующий! Эй, позови там по-тихому народ изнутри!
Старушки оказались не по возрасту понятливы и вопросов не задавали: неясные подозрения просто не успели у них сформироваться за скоростью неожиданной процедуры. Хотя их мыслительные процессы не носили столь интенсивный характер, как у двадцатилетних моряков, но общий ход мыслей был верным: дают – бери и беги.
– Ах… Где… Благослови вас Бог, сыночки!
– Тебе, тебе…
Благодатная почва для процветания благородных разбойников была взрыхлена и удобрена многими последними годами: даже Ванька Каин, начни он раздавать им деньги, был бы провозглашен голубем от Сергия Радонежского. Если справедливость не может торжествовать вообще – с тем большей признательностью встречаются любые частные ее проявления. В данном случае справедливости было проявлено ровно на сто долларов – а это большие деньги для пенсионера, почти способные уравновесить собой деяния царя Ирода или финансовый кризис девяносто восьмого года.
Толкание происходило деликатно: боялись раздражить благодетелей. Брали в лапку и отваливали. Двадцать семь человек получили по сто баксов, и еще четверо – по две тысячи рублей. Остатки Шура сунул боровичку с ушами: Нам некогда, подели на всех и раздай, как встретишь. Не отдаст – и черт с ним, бухгалтерию разводить нет времени.
Лоцман с Сидоровичем уже покуривали на берегу.
– Дуем на корабль, – стараясь не выказывать торопливости, подпихнули друг друга локтями. – Подъедет Мознаим – увидим, доставим. А здесь светиться нечего.
Ял приподняли на талях, сами курили у борта. Чертов Мознаим провалился. Смеялись не без нервности – дать бы ход скорее.
– Международный матросский летучий смертельный отряд пролетарского гнева – это откуда?
– Кажется, Пикуль.
– Лавренев, грамотеи, – бросил проходивший мимо Беспятых.
Кондрат стряхнул пепел с кожаного лацкана, задрал кожаный обшлаг над часами:
– Ну хорошо. Дело мы сделали. Но поймет ли нас милиция, а главное – что мы ей скажем?
– Скажем, что будем разговаривать только с военно-морским патрулем. – И захохотали (отход адреналиновой реакции).
Но милиции, как и ощущалось почему-то сразу, не последовало. А последовал визит совершенно же непредусмотренный.
– 10 —
К берегу, покачиваясь на неровностях и мягко осадив, подъехал джип размером с автобус – линкольн навигатор, черный и лаковый, как люксовая душегубка.
Из серо-жемчужного лайкового чрева вышли средних лет мужчина в верблюжьем реглане и спортивный молодой человек в черном длиннополом плаще и с черным большим кейсом, скорее даже саквояжем.
Они перешагнули в катерок, отделанный по планширю полированным деревом. Катерок фыркнул, выдул над водой угарный клуб и, тихо постукивая движком, подрулил к борту.
– Господа моряки! – вежливо встал в катере мужчина. – Я бы хотел подняться к вам с визитом дружбы. Трап можно спустить?
Переглянулись: хватит с него и штормтрапа. Скинули за борт. Он достаточно ловко взобрался на палубу.
– У меня несколько слов к старшему вашей… береговой команды.
– Я старший, – выступил Шурка вперед Кондрата. – В чем дело? – Офицеры, слава Богу, были внизу, что избавляло от преждевременных и малоприятных объяснений.
