Григорий Горин - Избранное
– У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!
Баронесса искренне оскорбилась:
– А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра – тюрьму или… смерть.
Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.
– Имейте в виду, фрау Марта, – прокричал он, – если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!
– Успокойтесь, Генрих, – Баронесса задвинула занавеску.
– Что это значит? – насторожилась Марта.
– Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, – объяснила баронесса. – На настоящем ядре, фрау Марта!
– Господи!.. – На глазах Марты появились слезы. – Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?
– У нас нет выхода, – вздохнула баронесса. – А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет – не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.
Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.
– Подсудимый Миллер, – объявил появившийся фельдфебель, – вам разрешено свидание.
Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.
– Можно разговаривать, – объяснил фельдфебель. – Говорите.
Они молча смотрели друг на друга. Потом где-то вдалеке зазвучала их мелодия.
Музыка становилась громче. Мелодия обретала силу и размах.
– Я согласна вернуться… я буду терпеть… – пропели ее глаза, но губы не произнесли ни звука.
– Меня? – кисло усмехнулся Мюнхгаузен, не говоря ни слова. Он отрицательно покачал головой.
– Разговаривайте! – крикнул фельдфебель.
– Никогда! – Она услышала его голос, но он молчал.
– Тебе грозит тюрьма! – теперь услышал он и обрадованно кивнул:
– Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий и Сервантес. Мы будем перестукиваться.
– При свидании положено разговаривать! – прикрикнул фельдфебель. – Приказываю разговаривать!
– Карл, ты не знаешь самого главного, – Марта попыталась улыбнуться, но это оказалось выше ее сил. – Они придумали какую-то страшную экспертизу. Они хотят убить тебя. Понимаешь?
Он кивнул, он понял.
– Что же, – ободрил Марту его взгляд. – Будем честными до конца.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, милый, – пропели ее глаза. – На это я не соглашусь. Видно, уж такая моя судьба – в самый трудный момент отступать.
– Последний раз предупреждаю, – крикнул фельдфебель, – если не заговорите, свидание будет прекращено! Говорить!!!
– Я буду свидетельствовать, что ты – Миллер. – Она испуганно и неподвижно смотрела на Мюнхгаузена. Мелодия шутливого танца придавала ей силы. – Я предам тебя!
Он впился лицом в железные прутья и с мольбой посмотрел на нее:
– Не делай этого, Марта!
Она чуть отступила назад, и взгляд ее принял твердую обреченность принятого решения:
– Ты – Миллер, садовник, я – твоя жена Марта, нас обвенчали в сельской церкви, у нас родился мальчик.
К измученному фельдфебелю приблизился офицер:
– Ну что они там? Разговаривают?
– Так точно, – сообщил фельдфебель. – Но как-то не по-нашему… Молча.
Жерло огромной пушки медленно поднималось ввысь. Пушка стояла возле крепостной стены, и вокруг нее суетились солдаты.
У крепостных ворот царил нездоровый ажиотаж. Визгливая дама пыталась пройти в крепость без пропуска.
– Я по приглашению баронессы Якобины фон Мюнхгаузен! – возбужденно объяснял солидный господин в цилиндре.
Караульный офицер пытался воспрепятствовать стихийному наплыву публики:
– Господа, господа, повторяю, это закрытый судебный эксперимент!.. Только по специальному разрешению!.. Попрошу соблюдать порядок! Господа!..
Томас подбежал к крепостной стене с лестницей. Оглядевшись по сторонам, быстро полез вверх с большим мешком за плечами. У смотровой бойницы наткнулся на солдата.
– Скоро начнут? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Скоро, – буркнул солдат.
– Какой калибр?
– Тридцать дюймов.
– Нормально, – Томас, оглядевшись, указал на узелок. – Вот. Собрал ему кое-что в дорогу…
– Какая дорога? – усмехнулся солдат. – Как он до нее доберется, когда облака на небе и Луны не видно?
Томас с видом знатока посмотрел на небо.
– Когда видно, и дурак долетит, – объяснил он. – Барон любит, чтобы задача была неадекватна своему решению.
– Ясное дело, – согласился солдат.
В ворота крепости въехал экипаж. Из него с шумом вылетел Феофил, за Феофилом – баронесса:
– Фео, успокойся! Умоляю!
– Оставьте меня! – Феофил ринулся к пушке и был встречен испуганным фельдфебелем:
– Туда нельзя, господин барон!
– Пропустите! Я имею право!
– Фео, не сходи с ума! – крикнула баронесса.
– Хватит! – взвизгнул Феофил. – Я всю жизнь не сходил с ума. Мне это надоело! А вдруг он долетит и мы снова в дураках? Нет. Такой случай упустить нельзя. Я полечу вместе с ним!
Феофила подхватил Рамкопф и увлек к наскоро сколоченным трибунам со скамейками для зрителей. Зрители уже шумно занимали места. Повсюду царило праздничное оживление.
– Не будьте идиотом! – Рамкопф попытался усмирить разбушевавшегося Феофила. – Во-первых, вы вдвоем не поместитесь… Во-вторых… – он понизил голос, – никакого полета не будет.
– Что это значит? – изумился Феофил.
– Это судебная тайна, – быстро пояснил Рамкопф. – Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.
– Зачем?
– Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!
В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.
– Все идет по плану, ваше величество, – докладывал на ходу бургомистр. – После увертюры – допрос свидетельницы и подсудимого, затем производим залп и объявляем танцы.
– Господи, прости всех нас и благослови, – пастор осенил себя крестным знамением.
– Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! – Судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.
Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.
– Выпускайте фрау Марту, – тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.
Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.
Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.
Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.
Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.
– Хорошо, – заметил он склонившимся советникам. – Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.
– Здравствуйте, фрау Марта, – торжественно произнес Рамкопф. – Вы принесли ходатайство о помиловании?
– Принесла, – Марта протянула бумагу.
– Зачитайте! – зазывно и бодро предложил Рамкопф.
Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.
Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.
Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.
– «…И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа», – отрешенно закончила Марта. – Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. «Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать…» – Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: – Разрешите хоть поставить другой день.
– Ни в коем случае, – затряс головой Рамкопф.
– «Тридцать второго мая!» – объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты. Рамкопф подал Марте руку и отвел ее в сторону.
– Фрау Марта, бесподобно, – тихо шепнул он.
– Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? – быстро спросила Марта.
Рамкопф с укоризной развел руками:
– Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же, при всех, под общий хохот.
Они обернулись на барабанную дробь.
Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей, без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.
– Подсудимый, – торжественно зачитывал судья, – объявляю вам решение ганноверского суда: «В целях установления вашей личности и во избежание судебной ошибки суд предлагает вам повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена – полететь на Луну». Предупреждаю вас: вы имеете право отказаться.
– Нет, я согласен, – твердо сказал Мюнхгаузен.
К нему приблизился пастор:
– Не хотите исповедаться?
– Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил.
Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.