Александр Силаев - Так хохотал Шопенгауэр
А уж о технологиях и говорить нечего. Все имиджмейкеры видные на врага пахали, а Вторнику казали большую фигу. У них, окаянных, даже правило было: кто Вторнику советом поможет, того из имиджмейкеров вон. Так их мудрый профсоюз решил. Чуяли ведь, что если Железова на власть поставить, то наступит в Хартлэнде полнейший стабилизец (в отношении демократии). И все выборы отложатся на неопределенное время до смерти верховного диктатора-президента. И будут доблестные господа имиджмейкеры с голодухи травинку грызть. А кому ж с «мерседеса» на самокат хочется? Вот и нелюбили его политические технологи…
Гвардию национальную запретили. Нечего, сказали, молодежь патриотизмом развращать, у нас теперь иная идеология. Лехе хотели пятнадцать лет впаять за разбой и прочие сумасшествия. Но Леха, не будь дурак, за кордон свалил. На Альбионе отлеживался, вдыхал смог, посещал шекспировские места. Радовался, как мог, своей эмигрантской жизни. В Монте-Карло поллимона спустил, расхохотался и пошел нырять на Лазурный берег. На Пляс Пигаль заходил, на Эйфелеву башню залазил. Дюймовочку с собой взял. Негодяй-то он негодяй, но и о любви не надобно забывать.
А в Китеже тамошнее мужичье рыдало: покинул их гарант безопасности, Главный Пахан и ангел-хранитель по совместительству. Не знали, честные, что и делать. Но выход быстро нашли. Объявили Малого в Кепчонке новым авторитетом. Тот отнекивался, кривился, говорил, что простой, серый, на трон негодный… но кто же с народом-то спорит? Нарекли малого вором в законе. Стали дань подносить. Кто рублями, кто баксами, а кто и пушниной ясак выплачивал.
Пересел корявый на джип «чероки». Только на душе у бедного кошки скребли и мышки нужду справляли. И жена пилила: раньше все нормально было, жили как люди. А теперь сплошная морока. Одного золота два кило нацеплять, манеры нездешние учить, высший свет посещать. В доме двадцать комнат, это за какие грехи? Перед домом семнадцать автомобилей, и все едва ли не личные — смотрела его женушка на такие дела, да и повреждалась умом тихонько. Мужа пуще прежнего ковыряла. Поганец ты, говорила, спортил жизнь. Знала бы, чего меня ждет, дала бы Ивану, да и уехала с ним в Малую Берестень. Жили бы по-хозяйски, может и радовались. А сейчас как? Иван-диссидент с несчастной любви поджег себя в защиту свободы. Я хоромах маясь, уснуть не могу. Вот она, доля женская.
И стала она мужа поколачивать. Сначала хилыми кулачонками, затем плеткой. А потом милицейскую дубинку приобрела. Сразу сподручнее стало. А чтоб сучонок не ушел, пристегивала его наручниками к ножке кровати. И давай… Только этим ее душа и могла утешиться. Но удивительно, что Малому в Кепчонке тоже в радость пришлось. Балдел мужик, благодарную слезу пускал, смотрел обожающе и просил добавки. Сам ей плетки с дубинками покупал, собирали коллекцию. А по воскресеньям она ради разнообразия супруга слегка топила или чуток подвешивала. Так, несильно, лишь бы задыхаться начал. Убивать гада не планировала — ежели благоверного порешить, кого же ей дальше мучить?
Прознали про то ушлые телевизионщики. Понаехали со своми камерами и все как есть сняли. Через неделю прокрутили сюжет по российскому телевидению. Как никак, уважаемые люди, а ночами сплошной садо-мазохизм. Сюжет тот россиянам сильно понравился. Семью признали достойной, а кое для кого и образцово-показательной. Эти кое-кто потом в Китеж толпами на стажировку ездили: как топить правильно, как подвешивать, и как плеть сочетать с милицейским аксессуаром.
Чудом пленка угодила в Лос-Анджелес, а там как раз фестиваль сторонников Нетрадиционного. Сюжет из России признали лучшим по номинациии, особенно те места, где малого чуток притапливали. Семейную пару выманили к себе и чествовали на всю Америку. Подарили им ценный приз, а фамилией малого назвали клумбу в Гарвардском университете. Женщина от таких почестей совсем сдурилась. Подонок, хрипела, козел, мало мне твоих денег, так теперь еще и славу терпеть? Накажи меня, плакал мужичок, предчувствуя удовольствие (его и самого тошнило от забугорных напастей). Тоскуешь по привычному кайфу? — злорадно спрашивала она. Ага, всхлипывал малый, норовя лизнуть ей сапог. Раздевайся уж, приказала супруга. Но только наш герой скинул пиджак и начал шелестеть своей белоснежной, как она… ты чего? — спросил суженый. Ничего, мой милый, полнейшее и окончательное ничего, ласково ответила она, поигрывая стволом старинного мушкетона. Это для экзотики, объяснила она. Тогда ладно, сказал кепчонка, ложась на пол в предвкушении привычно-неземной радости. По ковру валялся, глаза закрывал. Возил пяткой, целовал коверные розы. Расстегивал дорогие брюки, возбужденный, возбуждающий, возбудительный… Посмотрела подруга жизни на такие дела, да и стрельнула из мушкетона в голову.
Законники хотели беднягу судить. Но американская Лига Нетрадиционного отстояла простую русскую бабу. Дали ей три года условно, наградили особым вымпелам, взяли сорок шесть интервью. И отпустили в чисто поле гулять. Дом в Китеже она завещала церкви, а семнадцать иномарок разыграла в лотерею для голодающих. Плюнула на постылый свет и уехала коротать свои годы в Малую Берестень.
…Илюха так бухал, что многие стали подозревать: а не этот ли мужик нам Родину пропил? Потому что так пить можно только на деньги Родины. Своих не хватит. Илюха в ответ на нелепые подозрения извлекал свой билет партийный. Смотрели на него усомнители и все понимали. Не мог партиец РУСЬ пропить: это ж тебе святое, а не америка.
Многие жители деревень Нечерноземья видели, как высоко в небе пролетает зеленый Змий. Похохатывая, на нем сидит бородатый и щетинистый дядька. Смеется, поет и говорит старорусскими пословицами. Наивные поселяне думают, что это чудо из Голливуда. Знайте, простоквашные: то Илюха с дозором землю русскую облетает.
А Добрыня все по бабам ходил. Ну и доходился, стало быть… Леху никто не тронул: где ты его в шекспировских краях найдешь? С Ильей спорить себе дороже — Змий на то и Змий, чтоб любую дивизию положить. И если со Змием как следует задружить, не страшны тебе ни спецслужбы, ни пограничники, ни доблестные витязи патрульно-постовой службы.
А Добрыня — ну что Добрыня? За бугор не съехал, крышу не заимел. Ходил себе и ходил. Повязала его федеральная служба, отвезла в избушку, и давай куриной ножкой пытать. Он, не будь орел, все и выложил. Собрались демократы всея Руси на свое сакральные вече, выслушали от него правду о затеваемом перевороте. Подумали, погадали, раскинули на костях. Посвящались с Америкой. Президента тамошний лютовал, ногой топал и зуб скалил: не дам, говорит, бубликов, коль не покараете красно-коричневого скота. Погоревал народ, да и вздернул Добрынюшку за грехи его окаянные. Потом, конечно же, амнистировали. Сняли с вешалки, полили живой водой и отправили в Сибирь на пожизненное.
Но самое главное, конечно, идейные стержень. Стало быть, Ромуальд Пуговкин и его друг Артур. Первому что с гуся вода, отряхнулся и снова в суету полез. Ходит по Госдуме, мурлыкает под нос веселые песенки. С народом общается, с угнетателями водку пьет. Халявная у Вторника жизнь. Сам Васюха за него голосует. А Васюх в Хартлэнде — без малого сто миллионов. Сила. Только жалко малого, непростой смертью погиб. Искупил, можно сказать, грехи человеческие…
А Шопенгауэр многое переосмыслил, еще злее стал. В бога не поверил и за народ бороться не стал. Плевал, говорит, на обоих. И народ у вас дурак, и бог у него соответствующий. Так на хрена мне, мудрому, бисером рассыпаться? Благословил он Вторника, посвятил его в магистры эзотерические. Нарекаю, сказал, своим первым учеником и хранителем заповедной истины, ибо способен ты. Затем взял истину, завернул ее, бичевкой перевязал и всучил Вторнику на сохранность. А сам отбыл.
Бродит по Тибету, ищет учителей. Ночами воет на луну, и от этого просветляется. Живет в пещере, питаясь чужой энергией и случайными корешками. С каждым днем он становится все бессмертнее.
Примечания
1
Отдельные части этого текста созданы в состоянии транса и с максимальным эффектом могут быть прочитаны лишь в состоянии измененнного сознания.
