Леонид Ленч - Тернистый путь
Что-то тяжелое, неприятное было в лице дрессировщика с припухшими подглазьями, с уже оплывающими густо напудренными бледно-сиреневыми щеками и в его манере работать на арене. Но от изысканных его питомцев с расчесанными шикарными гривами вдруг простецки пахнуло знакомым деревенским запахом лошадиного пота, и матрос второй статьи с теплохода «Владимир» Сергей Баланов заскучал. Боже мой, как же далеко отсюда до русских берегов, до родных рязанских полей, до березовых есенинских рощ!
Сейчас, здесь, вся прожитая Сергеем жизнь показалась ему смутным и милым сном. А ведь в сущности-то прожито очень мало. Родился и вырос в колхозе на Рязанщине, работал комбайнером. Потом призыв и служба на флоте на боевом корабле, потом демобилизация и снова флот, но теперь торговый. И вот первый дальний зарубежный рейс Если выйти из цирка и пройти три квартала направо, будет порт Раскачивающиеся в мерной пляске, словно кланяющиеся кому-то, огни судов, стоящих у причалов, гигантские железные скелеты портальных кранов, черная маслянистая вода океанской бухты, крупные, грубые звезды южного полушария над головой Америка! Да еще и Латинская!
Митя Броденко, чернобровый крепыш с плутоватыми узкими глазками, с лицом, сплошь усеянным маленькими, рыжими, веселыми веснушками, бывший нефтяник с кубанских промыслов, несильно толкнул Баланова в бок локтем, шепнул:
— Ты чего зажурился, Сережка?
Сергей вздрогнул, выпрямился и ничего не сказал в ответ.
На арене лошади, поднявшись на задние ноги, болтая в воздухе передними, живой черной угрожающей стеной двигались на пятившегося от них человека во фраке.
Как-то по-особенному резко, оглушительно громко выстрелил бич. Не ожидая исполнения своей команды, дрессировщик повернулся спиной к вздыбленным коням и склонил голову перед зрителями в четком, рассчитанном поклоне. В ту же секунду лошади за его спиной тяжело рухнули на передние ноги и тоже с рабской покорностью наклонили головы, увенчанные царственными белыми перьями.
— Сдается мне, что коньки просят: «Громче хлопайте, ребята, а то наш чернявый бис подумает, що мы худо робили, да и даст нам жизни!» — наклонившись к Сереже Баланову, тихо сказал Митя Броденко.
Сережа понимающе и благодарно улыбнулся другу, и они ожесточенно захлопали в ладоши.
Наконец представление кончилось. Публика валила к выходу. Баланов, Броденко и третий моряк с «Владимира» — долговязый, молчаливый ленинградец Супрунов — стали пробираться через толпу.
Молодой капельдинер в красной униформе, расшитой золотом, подошел к морякам и жестом попросил их задержаться. Друзья переглянулись, удивленные этой просьбой, но остановились у колонны в вестибюле. Ждать пришлось недолго. Вскоре тот же капельдинер подвел к ним пожилого мужчину в светло-сером пиджаке, в белой сорочке с небрежно расстегнутым воротом. Моряки удивились еще больше, узнав в подошедшем мрачного дрессировщика лошадей. Впрочем, лишенный сейчас таких атрибутов гаинственного величия, как фрак, цилиндр и длинный хлыст, он выглядел просто молодящимся стариком с больными, по всему видать, почками.
Вежливо поклон вшись, дрессировщик на плохом английском языке осведомился, понимают ли его советские моряки, которых он, Мигуэль Мария дель Прадос, рад приветствовать в лично ему принадлежащем цирке О советском теплоходе в порту он знает из вечерних газет Супрунов, свободно говорящий по-английски, перевел его вопрос Сереже Баланову и Мите Броденко и от имени всех троих ответил, что советские моряки в свою очередь приветствуют зарубежного артиста, великолепную работу которого они только что видели и высоко оценили. Продолжая любезно улыбаться, показы вая в улыбке ровные, редкой красоты зубы — чудо зубопротезной техники, — Мигуэль Мария дель Прадос предложил морякам пройти за кулисы цирка, посмотреть конюшни и клетки с хищниками. К английским словам он добавлял испанские, понимать его было трудно, но Супрунов все же понял и, объяснив приятелям смысл предложения дрессировщика, прибавил от себя:
— По-моему, ребята, отказываться неудобно. Недипломатично. С точки зрения мирного сосуществования
Конюшня была как конюшня. И пахло в ней так же, как во всех цирковых конюшнях, — навозом, сырыми опилками, аммиаком. Вороные артисты звучно хрупали овес. Но когда Мигуэль Мария дель Прадос положил свою сухую маленькую руку на круп одного из коней — по коже животного пробежала зябкая нервная дрожь Крупный тигр, лежавший на бетонном полу в клетке, проснулся, посмотрел на моряков прищуренными, все и всех презирающими ярко-желтыми глазами и вдруг аппетитно, совсем по-кошачьи зевнул, широко раскрыв зловонную пасть, вооруженную белыми саблями могучих клыков.
Однако, в общем-то, ничего интересного за кулисами цирка не оказалось, и моряки уже собирались распрощаться с гостеприимным хозяином, как вдруг из какого-то закоулка, ковыляя на подагрических слабых ногах, к ним вышел белый пудель.
Белым, впрочем, назвать его можно было лишь с очень большой натяжкой. Шерсть его свалялась в грязно-серые комья, в гноящихся глазах стояла старческая тоска. Пудель подошел к дрессировщику, робко ткнулся мордой в его колени. Брезгливо отстранив собаку, Мигуэль Мария дель Пардос обратился к Супрунову и стал что-то долго объяснять ему, показывая рукой на пуделя, который, не дождавшись хозяйской ласки, лег у его ног, положив морду на вытянутые передние лапы
— Он говорит, — сказал Супрунов по-русски, когда дрессировщик закончил свою длинную тираду, — что этот пудель был в свое время знаменитым артистом. Чудеса делал на арене. А сейчас состарился и ни на что больше не годен. Но он, Мигуэль Мария дель Лра-дос — человек гуманный, он на улицу бесполезную собаку не выбросил. Пес получает у него пенсион — его тут кормят.
Дрессировщик блеснул в улыбке своими прелестными рекламными зубами и сказал Супрунову еще что-то.
— Говорит, что покажет нам сейчас смешную шутку! — перевел друзьям ленинградец.
Склонившись над лежащей у его ног собакой, Мигуэль Мария дель Прадос тихо произнес по-испански несколько слов. Пудель сейчас же вскочил и сел. Чуть склонив набок большую лохматую грязную голову, он чутко глядел на хозяина в упор преданными умными глазами. Дрессировщик негромко свистнул. Прихрамывая на все четыре лапы, пудель отбежал в сторону и остановился, повернув корпус в сторону дрессировщика. Поза его выражала напряженное ожидание. Коротко и резко прозвучала испанская команда. Пудель бросился вперед, хотел было на бегу кувыркнуться через голову, но оплошал и тяжело свалился на бок. Он поднялся и снова попытался перевернуться через голову и снова не смог И тогда, как бы раздавленный своей неудачей, повизгивая и извиваясь, пудель пополз на брюхе к хозяину А тот стоял широко расставив ноги, уперев руки в бока, насупленный, недоступный. Всей своей фигурой он показывал, что не признает унизительных извинений пуделя.
Пес подполз и, готовый принять любую кару, положил морду на элегантные остроносые хозяйские туфли. Оттолкнув пуделя, Мигуэль Мария дель Прадос со смехом повернулся к морякам. Но те молчали, и по лицам их видно было, что «смешная шутка» им не понравилась. Это неожиданное обстоятельство не обидело, а скорее удивило дрессировщика, но он сделал вид, что ничего не заметил, и, светски улыбаясь, подвел моряков к высокой клетке, в которой дремали две небольшие обезьянки.
Зверьки, увы, тоже были далеко не первой молодости — с пепельно-розоватыми плешинками на понурых светло-коричневых спинках, с глубокими морщинками на темных детских лобиках.
Когда Мигуэль Мария дель Прадос окликнул их, обезьяны подняли головы, и снова морякам стало не по себе: такая осмысленная человеческая тоска светилась в круглых кофейных обезьяньих глазах
Дрессировщик на своем трудном англо-испанском языке долго рассказывал что-то Супрунову, помогая себе резкими жестами. Митя Броденко и Сережа Бала-нов рассматривали обезьянок, сочувственно подмигивая им.
— Говорит, что эти обезьяны тоже его пенсионеры, — наконец перевел Супрунов товарищам слова дрессировщика, — говорит, что они раньше исполняли на арене интересный номер. Если им сказать, что они молодые красавицы, они начинают охорашиваться, а если сказать, что они старухи, они очень сердятся.
— А колы ему самому объявить прямо в очи, що он старый хрен, он, мабуть, тоже спасибо не скажет! — сказал Митя Броденко.
Супрунов сделал большие глаза и неодобрительно покачал головой.
Обратившись к обезьянам, Мигуэл Мария дель Прадос ласково, с кошачьими вкрадчивыми интонациями не проговорил — проурчал:
— О линдас мучачос!.. Линдас мучачос!..[2]
Обезьяны оживились, вскочили.
Дрессировщик продолжал урчать с той же ласковой томностью:
— О линдас мучачос!..
