Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки)
Мы провели обсуждение вопроса о том, класть крысу в рагу или не класть. Гаррис сказал, что с крысой все будет нормально, если она перемешается со всем остальным, и что сгодится каждая мелочь. Однако Джордж уперся в отсутствие прецедента. Он говорил, что не слышал, чтобы в ирландские рагу клали водяных крыс, и что он, на всякий случай, от экспериментов бы воздержался.
Гаррис возразил:
— Если ты не будешь пробовать ничего нового, как ты узнаешь, что это такое? Вот такие как ты и тормозят мировой прогресс. Подумай, ведь кто-то однажды попробовал немецкую сосиску!
Ирландское рагу имело ошеломляющий успех. Кажется, никогда в жизни я так не наслаждался едой. В этом рагу было что-то такое свежее, такое пикантное. Наши вкусовые рецепторы устают от старых, зажеванных вещей, а здесь было блюдо с изюминкой, с таким вкусом, равного которому на Земле не существовало.
И вдобавок оно было такое питательное! Как сказал Джордж, здесь было что пожевать. Горох и картошка могли быть, конечно, помягче, но зубы у нас у всех хорошие, так что это было нестрашно. Что же касается соуса, соус был целой поэмой — для слабых желудков, может быть, несколько витиеватой, но калорийной.
В заключение мы пили чай с вишневым пирогом. Тем временем Монморанси открыл военные действия против чайника и был разбит наголову.
В течение всего путешествия он проявлял к чайнику существенный интерес. Он часто садился и наблюдал, с озадаченным видом, как тот кипит и булькает, и постоянно рычал на него, подстрекая. Когда тот начинал шипеть и плеваться, он принимал это как вызов на поединок и готовился к драке; только в этот самый момент кто-нибудь возникал и уносил добычу раньше, чем он успевал ее сцапать.
Сегодня он принял меры заблаговременно. Едва чайник начал шуметь, как Монморанси взрычал, вскочил и с угрожающим видом двинулся в сторону оппонента. Чайник был маленький, но это был чайник, исполненный мужества, — он взял и плюнул в него.
— Ах так! — взрычал Монморанси, оскалив зубы. — Я т-те покажу, как дерзить почтенным трудолюбивым псам! Жалкий, длинноносый ты грязный засранец. Выходи!!!
И он бросился на бедный маленький чайник и цапнул его за носик.
Вслед за этим вечернюю тишину нарушил душераздирающий вопль. Монморанси выскочил из лодки и предпринял оздоровительный моцион, в программу которого вошли три круга по острову на скорости тридцати пяти миль в час, с регулярными остановками для зарывания носа в холодную грязь.
С этого дня Монморанси стал относиться к чайнику со смесью благоговейного трепета, осмотрительности и ненависти. Всякий раз только увидев чайник, он поджимал хвост и рыча пятился прочь, а когда чайник ставили на спиртовку, он быстро вылезал из лодки и отсиживался на берегу, пока чай не заканчивался.
После ужина Джордж вытащил банджо и собрался попрактиковаться, но Гаррис запротестовал. Он сказал, что у него разболелась голова и что этого он просто не переживет. Джордж полагал, что музыка, напротив, пойдет только на пользу — он сказал, что музыка часто успокаивает нервы и излечивает головную боль, и для примера брякнул несколько нот.
Гаррис сказал, что пусть уж лучше у него болит голова.
Джордж не научился играть на банджо до сих пор. Он встретил слишком мало поддержки у окружающих. Два или три раза, по вечерам, пока мы шли по реке, он пытался поупражняться, но успеха не имел. Гаррис комментировал его игру в выражениях, способных лишить мужества кого угодно; вдобавок к этому Монморанси всякий раз садился рядом и, пока Джордж играл, выл не переставая. Шансов у человека в таком случае немного.
— Какого хрена он так воет, когда я играю? — бесился Джордж, прицеливаясь в Монморанси ботинком.
— А какого хрена ты так играешь, когда он воет? — возражал Гаррис, подхватывая ботинок. — Оставь его в покое! Как же ему не выть? У него музыкальный слух, вот он и воет, когда ты играешь.
Тогда Джордж решил отложить изучение банджо до возвращения домой. Но и тут шансов у него оказалось немного. Миссис Поппетс являлась к нему и говорила, что ей очень жаль — лично она слушать Джорджа любит, — но леди, живущая наверху, в интересном положении, и доктор боится, как бы такое не повредило ребенку.
Тогда Джордж попытался уносить банджо из дома глубокой ночью и практиковаться в соседнем квартале. Но жители пожаловались в полицию; однажды ночью за Джорджем установили слежку, и он был схвачен. Улики не вызывали никакого сомнения, и его приговорили к соблюдению тишины в течение шести месяцев.
После этого у Джорджа руки, похоже, опустились совсем. Когда эти шесть месяцев истекли, несколько слабых попыток возобновить занятия он все-таки сделал, но встретил все то же — всю ту же холодность, все то же бесчувствие со стороны света, которым приходилось противостоять. В конце концов он отчаялся совершенно, подал объявление о продаже инструмента, почти за копейки, «ввиду отсутствия необходимости» и обратился к изучению карточных фокусов.
Какое, должно быть, беспросветное это занятие — учиться играть на музыкальном инструменте! Казалось бы, Обществу для его же собственного блага следует изо всех сил содействовать человеку в обретении искусства игры на музыкальном инструменте. Так нет же!
Я знавал молодого человека, который учился играть на волынке. Просто удивительно, какое сопротивление ему приходилось преодолевать. Даже его собственная семья не оказала ему, как это называется, активной поддержки. Его отец с самого начала был решительно против и не проявлял никакого участия.
Обычно мой приятель вставал спозаранку и занимался, но от такого графика ему пришлось отказаться — из-за сестры. Она была слегка набожна и считала, что начинать утро подобным образом — большой грех.
Тогда он стал играть по ночам, когда семейство ложилось спать, но от этого пришлось отказаться, так как дом приобрел очень плохую репутацию. Запоздалые прохожие останавливались под окнами, слушали, а наутро распространялись по всему городу, что прошлой ночью у мистера Джефферсона было совершено зверское убийство. Они описывали вопли жертвы, грубые ругательства и проклятья убийцы, мольбы о пощаде и последний предсмертный хрип мертвеца.
Тогда моему знакомому разрешили упражняться днем на кухне при плотно закрытых дверях. Однако, несмотря на предосторожности, наиболее удачные пассажи все-таки проникали в гостиную и доводили его матушку почти до слез.
Она говорила, что при этом вспоминает своего несчастного батюшку (бедняга был проглочен акулой во время купания у берегов Новой Гвинеи; что общего между акулой и волынкой, она объяснить не могла).
Наконец ему сколотили небольшую хибарку в самом конце сада, за четверть мили от дома, и заставили таскать туда свое оборудование всякий раз, когда он собирался его задействовать. Но случалось, что в доме появлялся гость, который ничего об этом не знал и которого забывали предупредить. Гость отправлялся прогуляться по саду и вдруг попадал в радиус слышимости волынки, не будучи к этому подготовлен и не представляя, чем сие может являться. Если это был человек сильный духом, он просто падал в обморок. Люди с обычным, среднестатистическим интеллектом обычно сходили с ума.
Следует признать, что первые шаги любителя игры на волынке крайне нерадостны. Я понял это сам, когда услышал игру моего юного друга. По-видимому, волынка — инструмент очень тяжелый. Прежде чем начать, нужно запастись воздухом на всю мелодию (во всяком случае, наблюдая за Джефферсоном, я пришел к такому выводу).
Начинал он блистательно — страстной, глубокой, воинственной нотой, которая просто воодушевляла вас. Но потом он все больше и больше катился в пиано, и последний куплет обычно погибал в середине, агонизируя в бульканье и шипении.
Надо обладать завидным здоровьем, чтобы играть на волынке.
Юный Джефферсон сумел выучить на этой волынке только одну песню, но я никогда не слышал жалоб на бедность его репертуара — ни одной. Это была, по его словам, мелодия «То Кэмпбеллы идут, ура, ура!» — хотя отец уверял, что это «Колокольчики Шотландии»{*}. Что же это было такое, никто не знал, но все соглашались, что нечто шотландское в мелодии есть.
Гостям разрешалось отгадывать трижды, причем отгадки почти у всех всегда были разные.
После ужина Гаррис стал невыносим; видимо, рагу повредило ему — он не привык жить на широкую ногу. Поэтому мы с Джорджем оставили его в лодке и пошли послоняться по Хенли. Гаррис сказал, что выпьет стакан виски, выкурит трубку и приготовит все для ночлега. Мы условились, что когда вернемся, ему покричим, а он подгребет с острова и заберет нас.
— Только смотри не усни, старина, — сказали мы на прощание.
— Можете не волноваться. Пока это рагу действует, я не усну, — проворчал он, отгребая назад к острову.
