Сью Таунсенд - Адриан Моул: Дикие годы

Милая Бьянка,

Прошу тебя — поговори со мной о наших отношениях. Я неспособен инициировать дискуссию. Могу только сказать тебе, что я тебя люблю. Я знаю, что между нами — что-то не так, но не знаю, как к этому вопросу подойти.

С любовью, навсегда

Адриан

Ранним вечером Бьянка была очень добра со мной. Она заверила: в том, что касается ее чувств ко мне, ничего не изменилось. Вот только говорила со мной по телефону — из Лестера. Она хочет задержаться еще на денек — помочь моей матери.

Вернувшись с работы в 11.30 вечера, я перечитал свою записку, оставленную на столе, затем порвал ее и швырнул в унитаз. Потребовалось три полных смыва, чтобы она исчезла без следа.

Вчера вечером я очень устал, но заснуть не смог, поэтому встал, оделся и пошел прогуляться. Сохо никогда не спит. Оно существует для таких, как я: одиноких, томящихся от любви, для аутсайдеров. Вернувшись домой, читал «Униженных и оскорбленных» Достоевского.

Нельзя сказать, что боги улыбаются нашему семейству. Миссис Беллинхэм уволила папашу и дала ему пинка из своей постели. Она пришла в ярость, когда открылось, что он толкал ее системы сигнализации за полцены в пабах для всякого плебса. Отец опять поселился у бабушки. Я узнал об этом только потому, что бабушка позвонила мне на работу и пожаловалась, что мама должна ей пятьдесят фунтов еще с прошлого декабря. А бабушке сейчас нужны деньги, потому что она собирается в июне в Египет с «Заботой о Старости», а на следующей неделе ей платить задаток.

Я напомнил бабушке, что у нее имеются значительные сбережения на срочном вкладе. Неужели она не может снять пятьдесят фунтов? Бабушка, в свою очередь, указала мне на то, что банк следует уведомлять за месяц до снятия с такого вклада. Она сказала:

— Я пока не готова терять свой высокий процент.

Я небрежно поинтересовался, не видела ли она Бьянку. Она небрежно ответила, что видела Бьянку с Маффетом на верхней площадке двадцать девятого автобуса, направлявшегося в центр города. Несколько подробностей она тоже сообщила. Они смеялись. Бьянка держала в руках букет фрезий (ее любимые цветы). А Маффет выглядел «счастливее, чем я его вообще когда-то видела». В трубке раздался лязг, когда бабушка наклонилась в своем кресле:

— Ведь Эйнштейн тут не нужен, чтобы все понять, правда, парень?

Спасибо, бабуля — лестерская версия мисс мать-ее-за-ноги Марпл.

Я опасаюсь самого худшего. Бьянка до сих пор в Лестере. Сегодня утром я получил брошюру от организации, которая называется «Институт Факсос». Они предлагают мне холистические каникулы на греческом острове Факсос, куда входят курсы творческого письма, мастерские снови дения, обретение собственного голоса и управление стрессами. На одной фотографии изображены счастливые загорелые отдыхающие, которые поглощают какой-то зеленый корм за длинными столами под голубыми небесами. По пристальном рассмотрении снимка при помощи увеличительного стекла выяснилось, что корм состоит из латука и кабачков, куда намешано немного сыра. На столах располагались бутылки рецины, вазы с цветами и крупно нарубленные буханки хлеба.

Другая картинка являла пляж, сосновую рощу и жилье, состоящее из бамбуковых хижин, разбросанных по склону холма. На вид — истинная идиллия. Я перевернул страницу и увидел, что писательские курсы две первые недели апреля «координирует» Анджела Хакер, романистка, драматургесса и телевизионная знаменитость. Я не читал ее книг и не видел ни одной пьесы, но наблюдал ее в телевизионной программе «В замочную скважину». Дом у нее, конечно, изящный, но помню, что в тот момент меня поразило потрясающее количество алкоголя: бутылки стояли в каждой комнате. Лойд Гроссман, помню, даже отпустил какую-то шуточку насчет «подливки для гуся». Публика в студии хохотала до одури.

Я со вздохом закрыл брошюру. Две недели на Факсосе, в беседах о моем романе с Анджелой Хакер — это, конечно, рай, но мне этот рай не по карману. Мои резервы в Строительном Обществе истощаются. Осталась последняя тысяча.

В обеденный перерыв Бьянка позвонила в ресторан и сказала, что едет завтра поездом в 7.30 утра и прибудет на вокзал Сент-Панкрас примерно в 9.00. Голос у нее звучал странно. Я спросил, не болит ли у нее горло. Она ответила, что «пришлось много разговаривать». Все фибры моей души рвутся к ней, а особенно те из них, что располагаются в области чресел.

Когда поезд подошел, я уже стоял на перроне и увидел, как Бьянка выскакивает из вагона. Я кинулся к ней, протягивая букетик бледно-желтых нарциссов, купленных в киоске возле станции подземки на Оксфорд-стрит. Но тут, к моему удивлению, на платформу шагнул Мартин Маффет с двумя большими чемоданами. Он поставил их на перрон и обхватил одной рукой Бьянку за худенькие плечи.

Бьянка сказала:

— Прости меня, Адриан.

Маффет добавил:

— И меня.

Если совсем честно, то я не знал, что им ответить.

Я повернулся, оставив двух инженеров стоять под инженерным чудом вокзала Сент-Панкрас, и пешком отправился обратно на Олд-Комптон-стрит. Не знаю, что стало с нарциссами, — когда я пришел домой, букетика у меня в руках не было.

Глава Двадцать Четыре:

Забвение

Джейк натянул шланг на выхлопную трубу и тщательно проверил соединение. Затем просунул другой конец шланга в заднее окно машины. Долгим последним взглядом обвел великолепную панораму Озерного края, что расстилалась под его ногами.

— Как восхитительна жизнь, — сказал он громко, обращаясь к ветру. Нарциссы вокруг него согласно закивали головками. Джейк вытащил из дорожного несессера портативную электробритву и начал бриться. Он всегда был не лишен тщеславия, а потому особенно хотелось, чтобы и труп его выглядел хорошо. Щетина летела по ветру и становилась единым с Землей. Джейк плеснул в лицо «Одержимость» — его любимый лосьон после бритья. Завершив туалет, он сел в машину и завел двигатель.

Пока выхлопные газы наполняли кабину, Джейк размышлял о прожитой жизни. Он побывал на четырех континентах и уложил в свою постель нескольких прекраснейших женщин мира. Он завоевал для Англии «Урну с прахом»[57]. Он покорил Эверест спиной вперед и отыскал бесспорный исток Нила. Никто не смог бы утверждать, что жизнь его прошла безынтересно. Но без Регины, девушки, которую он любил, жить ему не хотелось. Пока Джейк проваливался в забытье, стрелка на указателе уровня бензина дрогнула на нуле. Что же закончится у Джейка раньше — запас воздуха или запас топлива?..

Собрал в кулак все мужество и позвонил маме. Ответил отец. Сказал, что переехал жить к матери «на временной основе», пока она не оправится от шока, который получила в результате романа Бьянки/Маффета. Очевидно, она слишком больна и не может вставать с постели и присматривать за Рози.

Отец спросил, как это воспринял я.

Я ответил:

— О, я… я прекрасно, — и тут большие жирные слезы заструились у меня по щекам прямо в электронное нутро трубки телефона. Отец все время повторял:

— Ну, ничего, ничего, парнишка. Ничего, ничего, не плачь, парнишка, — таким нежным голосом, которого я у него никогда не помнил.

Шеф-повар Роберто подошел и встал рядом. Он вытирал мне слезы фартуком. В конце концов, пообещав не пропадать надолго, я попрощался с папой. Все эти годы я считал его никчемным придурком, но теперь вижу, как я его недооценивал.

Вернувшись в комнату, я обнаружил, что Бьянка вывезла все свои личные вещи, включая фотопортрет Айзембара Кингдома Брунела.

В свой обеденный перерыв я отправился в одно место под названием «Забегаловка Эда» и съел там хот-дог, чипсы, выпил пива «Бекс» и кружку кофе из кофеварки. Под пиво я попросил стакан, но потом заметил, что все остальные мужчины моего возраста хлебают из горлышка, поэтому стакан тихонько отодвинул в сторону и последовал их примеру. Я сидел на высоком табурете за стойкой прямо перед музыкальным мини-автоматом. Каждая песня стоила пять пенсов. Я выбрал только одну, но прокрутил ее три раза.

Раньше я мог прочесть слова «Будь мне верна» наизусть. Мы с Бьянкой, бывало, подпевали Бену Э. Кингу, когда вместе готовили себе воскресный завтрак. Ударными инструментами нам служили: коробок кухонных спичек, лопаточка и банка сушеной чечевицы.

В «Забегаловке Эда» я попробовал напеть ее себе под нос, но не смог вспомнить ни единого слова.

Когда песня закончилась, я был весь в слезах. Ну почему она не была мне верна?

Человек, сидевший на соседнем табурете, спросил, чем он может мне помочь. Я попытался взять себя в руки, но к своему абсолютному ужасу громко и неудержимо разрыдался. Потекли слезы; потекли сопли; раздались недостойные всхлипы и ходуном заходили плечи. Незнакомец обхватил меня рукой и спросил: