О. Генри - Шестёрки-семёрки (сборник)
— А теперь примите во внимание следующее: в Нью-Йорке имеется только один район, в котором мужчина может получить подобные царапины, раны и отметины, и это место — весь тротуар Двадцать Третьей улицы и южная часть Шестой авеню. По отпечаткам французских каблучков на его сапогах и по бесчисленным точкам на его лице, оставленным дамскими зонтиками, я понял, что он попал в этот торговый центр и выдержал баталию с амазонскими войсками. А так как у него очень умное лицо, то мне ясно стало, что по собственному почину он никогда не отважился бы на подобную опасную прогулку, а был вынужден к тому собственным дамским отрядом.
— Все это очень хорошо, — сказал я: — но объясните мне, почему вы настаив ли на том, что у него имеются дочери, и, к тому же еще, две дочери? Почему бы одной жене не удалось взять его в тот самый торговый район?
— Нет, тут обязательно были замешаны дочери! — спокойно возразил Джольнс: — если бы у него была только жена и его возраста, он заставил бы ее, чтобы она одна отправилась за покупками. Если бы у него была молодая жена, то она сама предпочла бы отправиться одна. Вот и все!
— Ладно, я допускаю и это! — сказал я — Но теперь: почему две дочери? И еще. заклинаю вас всеми пророками, объясните мне, как вы догадались, что у него одна приемная дочь, когда он поправил вас и сказал, что у него три дочери?
— Не говорите «догадался»! — сказал мне Шенрок Джольнс с оттенком гордости в голосе: — в нашем лексиконе не имеется таких слов! В петлице майора Эллисона были гвоздика и розовый бутон на фоне листа герани. Ни единая женщина не составит комбинации из гвоздики и розового бутона в петлице. Предлагаю вам, Уотсуп. закрыть на минуту глаза и дать волю вашей фантазии. Не можете ли вы представить себе на одно мгновение, как очаровательно милая Адель укрепляет на лацкане гвоздику для того, чтобы ее папочка был поизящнее на улице? А вот заговорила ревность в ее сестрице Эдит, и она спешит вслед за Аделью вдеть в ту же петлицу и с той целью украшения розовый бутон, вы и это видите?
— А потом, — закричал я, чувствуя, как мной начинает овладевать энтузиазм: — потом, когда он заявил, что у него три дочери…?
— Я сразу увидел на заднем фоне девушку, которая не прибавила третьего цветка, и я понял, что она должна быть…
— Приемной дочерью! — перебил я его: — вы поразительный человек! Скажите мне еще, каким образом вы узнали, что они уезжают на Юг сегодня же ночью?
И великий детектив ответил мне:
— Из его бокового кармана выпирало что-то довольно большое и овальное. В поездах очень трудно достать хороший виски, а от Нью-Йорка до Ферфакса довольно долго ехать!
— Я снова должен преклониться пред вами! — сказал я — Разъясните мне еще одну вещь, и тогда исчезнет последняя тень сомнения. Каким образом вы решили, что он — из Виргинии?
— Вот в чем я согласен с вами: тут была очень слабая примета! ответил Шенрок Джольнс. — Но ни один опытный сыщик не мог бы не обратить внимания на запах мяты в вагоне.
Леди наверху
Перевод Л. Каневского.
Говорят, Нью-Йорк был тогда пустынным, и это, несомненно, объясняет, почему так далеко разносились эти звуки в тишине по летнему пространству. Дул легкий бриз с юга на юго-восток, была полночь, а тема — женская сплетня, переданная по беспроволочной мифологии. На высоте трехсот шестидесяти пяти футов над неостывшим асфальтом крадущееся на цыпочках божество — символ Манхэттена указывало своей дрожащей стрелой прямо в направлении ее восторженной сестры на Острове Свободы. Огни Большого сада погасли; все скамьи на площади были заняты спящими людьми, которые лежали в таких странных позах, что по сравнению с ними худосочные фигуры на иллюстрациях Доре к дантовскому «Аду» смахивали на портновские манекены. Статуя Дианы, установленная на башне над садом: ее постоянство демонстрирует установленный на ней флюгер, невинность — приобретенным золотистым налетом, верность стилю — уникальным, развевающимся платком, чистосердечие и безыскусственность — ее привычкой низко кланяться, метрополизм — ее позой, словно она мчится, чтобы сесть на гарлемский поезд, указывая своей стрелой куда-то через гавань. Если бы стрела была направлена строго горизонтально, то она возвышалась бы на пятьдесят футов над головой этой героини-матроны, главная обязанность которой всей своей литой железной фигурой радушно встречать угнетенных всей земли.
Она устремила свой напряженный взгляд на океан, разрезанный на бороздки винтами, послушными рулями и остающиеся за кормой пароходов. Переводчики тоже удружили ей. Прежнее ее название — «Свобода, освещающая мир», как ее окрестили создатели, не имело бы большего значения, если не считать ее размеров, чем какой-то электрик, или магнат «Стэндарт ойла». Но вот «Свобода, просвещающая мир» — совсем другое дело. Так ее окрестили наши гражданские хранители языка, англицизировав его, после чего она приобрела совершенно иные, более высокие качества. Теперь несчастная Свобода, вместо того чтобы пользоваться синекурой простого светильника, превращается в школьную учительницу из Чаутакуа, с океаном под ней, а не обычным, классическим тихим озером. Своим факелом без огня и пустой головой она должна разгонять тени мира и учить всех азбуке: А-Б-В.
— Эй там, миссис Свобода! — крикнул чей-то ясный, беззаботный голос, похожий на сопрано, в застывшем полуночном воздухе.
— Это вы, мисс Диана? Извините, что не могу повернуть головы. Я не такая подвижная и вихревая, как некоторые. И к тому же я ужасно охрипла, так что почти не могу говорить. Из-за скорлупы арахиса, которую набросала на лестнице, прямо в моем горле, последняя компания туристов из Мариетты, штат Огайо. А ведь был такой приятный вечерок, мисс.
— Если вы не против, я кое-что у вас спрошу, — раздался звонкий, как колокольчик, голос золотой статуи. — Мне хотелось бы узнать, откуда у вас этот акцент городской ратуши. Я не знала, что Свобода должна быть непременно ирландской.
— Если бы вы учили историю искусства вместе с ее заграничными усложнениями, то не стали бы задавать такого вопроса, — ответила офшорная статуя. — Если бы вы не были такой пустоголовой и она у вас так не кружилась, то вы знали бы, что я была сделана каким-то итальяшкой и подарена американскому народу от имени французского правительства для того, чтобы приветствовать ирландских иммигрантов, прибывающих в голландский город Нью-Йорк. Вот этим я и занималась с тех пор, как меня здесь установили. Вы должны знать, мисс Диана, что у статуй все так, как и у людей: их создатели не ставят своей целью каким-то образом повлиять с их помощью на язык, нет, главное для них — те ассоциации, которые мы вызываем, поверьте мне.
— Вы абсолютно правы, — согласилась Диана. — Я и сама по себе это заметила. Если бы какие-нибудь старики с Олимпа оказались возле меня и принесли с собой свой жаркий греческий климат, то я сразу по их разговору отличила бы их от акцента водителя с Кони-Айленда.
— Как я рада, что вы решили быть более общительной, мисс Диана, — сказала миссис Свобода. — Я веду такую скучную здесь жизнь. Ну а что там, в городе, что-нибудь происходит, мисс Диана, дорогая?
— О-ла-ла! Нет, — ответила Диана. — Вы слышите мои восклицания, тетушка Свобода? Это их «Париж ночью» подо мной, на крыше сада. Оттуда доносятся. Вы можете услыхать эти «о-ла-ла!» в кафе Маккана, вместе с «гарсонами». Толпа богемы перестала там кричать «гарсон» после того как главный официант О'Рафферти отлупил троих за то, что они его так называли. Кажется, по вечерам все в городе слоняются без дела. Никто не сидит дома. Сегодня вечером видела на крыше сада одного торговца из нижней части города со стенографисткой. Шоу было таким скучным, что он уснул. Официант, надеясь получить от него дайм на чаевые, разбудил его. Тот вертит головой и видит перед собой свою маленькую стенографистку. «Гм! — произносит он. — Не запишем ли письмо, мисс де Сен-Монморанси?» — «Конечно, минуточку…» И, представляете, это самое интересное, что произошло на крыше. Видите, как же это все скучно. Ла-ла-ла!
— Но все же, мисс Диана, жизнь у вас там гораздо привлекательней. У вас была выставка кошек, потом выставка лошадей, затем проходили военные праздники, когда рядовые старались выглядеть как генералы, а генералы как дежурные администраторы. К тому же у вас было спортивное шоу, на котором девушка с размерами фигуры 36–19–45 готовила завтрак в вигваме из бересты на берегах Большого Венецианского канала под руководством одного из Вандербильтов, Бернарда Макфаддена и двух их преподобий — Дауи и Дасса. Потом у вас был французский бал, на котором эти оригиналы Коэны исполняли танец шотландских горцев с членами Общества Роберта Эммет-Зангербунда. У вас состоялся большой бал О'Райена, самое красивое в мире зрелище, когда французские студенты соревнуются с исполнителями тирольских песен в танце кекуок.
