Жена дуэлянта - Рафаэль Сабатини
Поэт готовился к coup de théâtre (театральной развязке — франц.). Уже в своём воображении, — а воображение его было беспредельным, — он видел вспыхнувший в её глазах огонёк интереса при раскрытии его тождества с автором "Осенних листьев", которыми она восхищалась. Кто мог бы утверждать, что до того, как их застанет следующая осень, у него, вдохновлённого ею, не будет второй, ещё более достойной книги, чтобы преподнести ей?
— Моё имя, дорогая леди, — сказал он томно, при этом его чёрные глаза выразили своего рода грустный протест, — возможно, для вас не является неизвестным.
— Ах, значит, вы важная персона?
— Боюсь, очень скромная.
— Какой обиженный тон!
— Жизнь учит пожимать плечами, — патетически ответствовал он.
— Вы политик?
— О нет. Вовсе не столь значителен и успешен. Я всего лишь…
Но вскрик собеседницы помешал ему представиться.
— Что такое?
— Мой муж, — был многозначительный ответ.
И он, проследив за её взглядом, увидел высокого, стройного мужчину в чёрном, расхаживающего по пристани, к которой они приближались. У поэта вырвалось что-то очень похожее на стон.
— Ну разве это не удача?! — вскричала она.
"Проклятьем это назову я", — сказал себе поэт.
— Он должен был присоединиться к нам в Люцерне, и полагаю, что одна из моих телеграмм, должно быть, нашла маму и привела его сюда.
Но она ошибалась в своих умозаключениях. Месье Бернадо, её муж, действительно встретил её мать в Люцерне и был направлен в Цуг подготовиться к их приезду. Он прибыл в отель "Хирш" ("Олень" — нем.), где через пару часов после своего появления получил от тёщи взволнованную телеграмму, что его жена пропала.
В тревоге он уже надумал ехать в Люцерн, когда на станции его взгляд упал на дорожный несессер, который он опознал как вещь своей жены. Ему сообщили, что сумку надобно доставить в "Цугерхоф", куда он стремглав отправился, чтобы получить известие, что дама, владелица этой сумки, прибыла туда этим утром в сопровождении некоего господина. Месье Бернадо, который был чрезвычайно ревнивой натурой, испытал приступ ярости. Ему сказали, что дама и её спутник ушли с намерением прокатиться на пароходе до Арта и обратно. И вот на пристани, разгневанный до белого каления, он дожидался, чтобы встретить их.
Гостиница "Цугерхоф". Справа — здание железнодорожного вокзала (Bahnhof).
Мадам Бернадо сидела в отдельном номере "Цугергофа" очень бледная и заплаканная, тогда как её хозяин и господин огромными шагами ходил по комнате из угла в угол, размахивал руками, как ветряная мельница, и говорил с устойчивой скоростью около трёхсот слов, — сто из которых были бранными, — в минуту.
Ламли, спокойный, безмятежный и учтивый, сидел на софе и ждал, пока француз от нехватки воздуха вынужден будет остановиться и позволит ему вставить пару слов. Для Ламли ситуация являла как юмористическую, так и трагическую сторону. К несчастью, он так и не назвал леди своего имени; на обстоятельстве её неведения и основывалось настоящее положение дел. Поверить в то, что жена действительно этого не знала, Бернадо не мог; он вполне естественно заключил, что она нарочно скрывает это.
Наконец француз драматическим жестом призвал поэта что-нибудь сказать.
— С удовольствием, — с обаятельной улыбкой сказал Ламли на французском языке, в котором не содержалось ни малейшего признака иностранного акцента. — Во-первых, месье, позвольте мне заметить, что вы ведёте себя самым смехотворным образом.
— Смехотворным?! — взревел Бернадо.
— Во-вторых, — продолжал поэт спокойно, — вы ведёте себя весьма недостойным образом и ставите эту высокочтимую леди, которая имеет несчастье быть вашей женой, в крайне и совершенно излишне мучительное положение.
— Месье имеет наглость перейти на шутливый тон? Я требую, чтобы вы объяснились.
— Требование является помехой, которая лишь служит к тому, чтобы задержать объяснение, — был учтивый ответ. — Я имел честь повстречаться с этой леди двадцать четыре часа назад в Лане.
И он начал рассказывать подробности их встречи en voiture (в вагоне поезда — франц.), о тех незначительных услугах, которые он имел счастье оказывать ей, и об ошибке, которая стала их кульминацией в то утро в Базеле.
— И, — вопросил Бернадо с усмешкой, — вы ожидаете, что я поверю в эту остроумную историю?
— Я привык говорить правду, сэр, — с достоинством сказал поэт.
— Ваши привычки, месье, меня нисколько не интересуют. Я не верю ни единому слову из того, что вы мне рассказали.
— Месье! — вскричал поэт, вставая.
— Объясните мне, если сможете, ошибку, благодаря которой я застаю вас катающимся на озёрном пароходе с моей женой.
— Это не было ошибкой. Требовалось убить время.
— Убить время, hein (вот как — франц.)? Действительно, у месье просто талант объяснять. Месье юрист по профессии?
— Месье!.. — начал Ламли гневно.
— О, не раздражайте его, ради всего святого! — взмолилась леди по-английски. — Он заядлый дуэлянт.
Эта информация, казалось, внезапно лишила поэта значительной части его апломба.
— Мне кажется, он сам себя раздражает, — сказал поэт с непринуждённостью, которой сам далеко не ощущал.
— Que dites-vous? (Что вы говорите? — франц.) — вопросил муж, для которого этот обмен словами на иностранном языке сильно отдавал сговором.
— Может быть, месье, — вежливо сказал поэт, — вы разрешите мне удалиться, с тем чтобы прекратить довольно неудачную беседу?
— Удалиться?! — прорычал Бернадо, оскалившись. — За кого вы меня принимаете, месье? Неужели вы думаете, что я такой человек, который позволит втоптать в грязь свою честь, а затем разрешит обидчику удалиться? Месье, я требую удовлетворения.
— Я уже предоставил вам всё возможное в моих силах удовлетворение. Если вы не находите его достаточным, то вина, месье, должна лежать на вас.
Бернадо противно ухмыльнулся.
— Есть удовлетворение иного рода, месье, которое вы мне непременно обеспечите.
Сердце поэта упало. Он провёл очень приятный день с мадам Бернадо, но быть убитым за это, по его мнению, было довольно высокой ценой.
— Мне бы хотелось, чтобы месье заметил, — сказал он, — что резкость ваших выражений пугает леди.
Бернадо был весьма груб в своей ответной реплике, которую завершил повторением того, что ему должны предоставить удовлетворение.
Поэт покачал головой.
— То, чего вы требуете, невозможно, месье. Я заклинаю вас обдумать это спокойно.
— Месье предполагает, что в настоящее время я отнюдь не спокоен?! — взревел тот.
— Я лишь предлагаю вам, месье, всё обдумать. Обсудите это с мадам. Я уверен, что, поразмыслив, вы окажетесь в состоянии увидеть дело так, как я его изложил.
— Может, вы правы, а может, и нет, но мне не нравится принятый вами тон. На каждом шагу я замечал некую шутливую нотку,
