Михаил Зощенко - Опальные рассказы

Я советовался по этому вопросу с Лебедевым, и мы пришли к выводу, что в этих условиях настаивать на постановке комедии в театре значило бы подвести тебя под удар. Все дело в том, что и у меня и у него, — если уж говорить о наших сомнениях, — то же главное опасение вызвал этот изложенный выше недостаток комедии. Мне, правда, казалось, что театр дотянет там, где у тебя смягчено, но если не только я и Лебедев, а все обратили внимание именно на эту сторону комедии, значит в этом есть объективная правда и комедия сама нуждается в доработке именно в этом направлении.

Мне кажется, ты вполне можешь это сделать. Вопрос, который ты хочешь через меня поставить в ЦК, — о возможности твоей работы в литературе — вопрос неправомерный. Ведь все дело в том, чтобы сделать вещь политически и художественно цельную и нужную. Значит, дело в самой работе, а не в чьем-то разрешении на ту или иную работу.

Я пишу одновременно письмо в президиум Ленинградского союза писателей, чтобы они связались с горкомом и областным отделением профсоюза работников печати на предмет восстановления тебя в правах члена профсоюза.

Тебе необходимо будет подать заявление в писательский горком профсоюза в Ленинграде о восстановлении тебя в правах члена профсоюза, поскольку после исключения ты печатался в журнале и имеешь произведения малых форм, разрешенные к постановке.

Я написал также во Всесоюзное правление Литфонда о предоставлении тебе дополнительной ссуды, чтобы дать возможность закончить пьесу.

Мне кажется, что тебе, главным образом, не следует падать духом.

Желаю успеха. А. Фадеев

Вряд ли стоит комментировать послание «инженера человеческих душ».

Только в июне 1953 года больного писателя вновь приняли в писательское логово.

В Сестрорецк, к нему на дачу, где почти безвыездно жил больной художник, приехал А.А. Фадеев.

— Мы не поймем друг друга, потому что мы слишком разные, — сказал ему еще опальный писатель.

Михаил Михайлович тяжело умирал. Не выдержало его надломленное сердце.

Он умер 22 июля 1958 года.

Огромные толпы провожали любимого писателя в последний путь.

Самый красивый венок принесла Лада Крестьянинова. Меня с ней познакомила вдова писателя.

Так жил и умер некоронованный Магистр Смеха, замечательный русский писатель Михаил Михайлович Зощенко.

Леонард Гендлин, 1981 год.

Баба

Судья пристально смотрит на обвиняемых. Их двое — муж и жена.

Самогонщики.

— Так как же, — спрашивает судья, — значит, вы, обвиняемый, не признаете себя виноватым?

— Нету, — говорит подсудимый, — не признаю… Она во всем виновата. Она пущай и расплачивается. Я ничего не знаю про это…

— Позвольте, — удивляется судья, — как же так? Вы живете с женой в одной квартире и ничего не знаете? Не знаете даже, чем занимается ваша жена?

— Не знаю, гражданин судья… Она во всем…

— Странно, — говорит судья. — Подсудимая, что вы скажете?

— Верно уж, начальник судья, верно… Я во всем виновата… Меня и казните… Он не касается.

— Гражданка, — говорит судья, — если вы хотите выгородить своего мужа, то напрасно. Суд все равно разберет. Вы только задерживаете дело. Вы сами посудите: не могу же я поверить, что муж живет в одной квартире и ничего не знает… Что, вы не живете с ним, что ли?

Подсудимая молчит. Муж радостно кивает головой.

— Не живу я с ней, — говорит он, — вот именно: не живу. Некоторые думают, что я живу, а я нет. Она во всем виновата…

— Верно это? — спрашивает судья у подсудимой.

— Уж верно… Меня одну казните, он не причастен.

— Вот как! — говорит судья — Не живете… Что ж, вы характером не сошлись?

Подсудимый кивает головой.

— Характером, гражданин судья, и вообще… Она и старше меня и…

— То есть, как это старше? — спрашивает подсудимая. — Ровесники мы с ним, гражданин судья… На месяц-то всего я и старше.

— Это верно, — говорит подсудимый, — на месяц только. Это она правильно, гражданин судья. Ну, а для бабы каждый месяц, что год. В сорок-то лет…

— И нету сорока. Врет он, гражданин судья.

— Ну хоть и нету, а для бабы и тридцать девять — возраст. И волос все-таки седой к сорока-то и вообще…

— Что вообще? — возмущается подсудимая. — Ты договаривай! Нечего меня перед народом страмить. Что вообще?

Судья улыбается.

— Ничего, Марусечка… Я только так. Я говорю — вообще… и кожа уж не та, и морщинки, ежели, скажем, в сорок-то лет… Не живу я с ней, гражданин судья…

— Ах, вот как! — кричит подсудимая. — Кожа тебе не по скусу? Морщинки тебе, морда собачья, не ндравятся? Перед народом меня страмить выдумал… Врет он, граждане судьи! Живет он со мной, сукин сын. Живет. И самогонный аппарат сам покупал… Я ж для него, сукиного сына, кровь порчу, спасаю его, а он вот что! Страмить… Пущай вместе казнят…

Подсудимая плачет, громко сморкаясь в платок. Подсудимый оторопело смотрит на жену. Потом с отчаянием машет рукой.

— Баба, баба и есть, чортова баба… Пущай уж, гражданин судья… я тоже… И я виноват. Пущай уж… У-у, стерва…

Судья совещается с заседателями.

Нищий

Повадился ко мне один нищий ходить. Парень это был здоровенный: ногу согнет — портки лопаются, и к тому же нахальный до невозможности.

Он стучал в мою дверь кулаками и говорил не как принято: «подайте, гражданин», а:

— Нельзя ли, гражданин, получить безработному.

Подал я ему раз, другой, третий. Наконец, говорю:

— Вот, братишка, получай полтинник и отстань, сделай милость. Работать мешаешь. Раньше как через неделю на глаза не показывайся.

Через неделю ровно нищий снова заявился. Он поздоровался со мной, как со старым знакомым, за руку. Спросил — чего пишу.

Я дал ему полтинник. Нищий кивнул мне головой и ушел.

И всякую неделю, по пятницам, приходил он ко мне, получал свой полтинник, жал мне руку и уходил.

А раз как-то, получив деньги, он помялся у двери и сказал:

— Прибавить, гражданин, нужно. Невозможно как все дорожает.

Я посмеялся над его нахальством, но прибавил. Наконец, на днях это было, он приходит ко мне. Денег у меня не было…

— Нету, — говорю, — братишка, сейчас. В другой раз…

— Как, — говорит, — в другой раз? Уговор дороже денег… плати сейчас.

— Да как же, — говорю, — ты можешь требовать?

— Да нет, плати сейчас. Я, — говорит, — не согласен ждать.

Посмотрел я на него — нет, не шутит. Говорит серьезно, обидчиво, кричать даже начал на меня.

— Послушай, — говорю, — дурья голова, сам посуди, можешь ли ты с меня требовать?

— Да нет, — говорит, — ничего не знаю.

Занял я у соседа полтинник — дал ему. Он взял деньги и не прощаясь ушел.

Больше он ко мне не приходил — наверное, обиделся.

Авантюрный рассказ

На площадке четвертого этажа человек остановился. Он пошарил в карманах, вынул спички и чиркнул.

Желтое, короткое пламя осветило медную дверную дощечку. На дощечке было сказано буквально cледующее: «Зубной врач Яков Петрович Шишман».

— Здеся, — прошептал незнакомец. И, не найдя звонка, постучал ногой в дверь.

Вскоре щелкнул французский замок, и дверь бесшумно раскрылась.

— Звиняюсь, зубной врач принимают? — спросил незнакомец, с осторожностью входя в полутемную прихожую.

— Вам придется немного обождать, — сухо ответил врач. — У меня сейчас пациент.

— Ну, что ж, можно обождать, — добродушно согласился незнакомец.

Врач острым сверлящим взглядом посмотрел на незнакомца и, недобро усмехнувшись, добавил:

— Прошу вас пройти в столовую. Следуйте за мной.

И едва незнакомец сел, как врач, быстро обернувшись назад, выскочил из комнаты и захлопнул за собой тяжелую, массивную дверь.

Раздалось зловещее щелканье замка.

Незнакомец смертельно побледнел и пытливым взглядом окинул помещение.

Комната была почти пуста. Кроме стола, покрытого скатертью, и пары деревянных стульев, ничего в ней не было.

Через двадцать минут зубной врач Яков Шишман принял незнакомца.

— Я очень извиняюсь, — сказал врач, — что мне пришлось закрыть вас в столовой. Прислуги у меня, видите ли, нету. А знаете, какое нынче времечко? Давеча у меня пациенты два пальто с вешалки унесли. Перед тем — шубу… А сегодня, знаете, один дьявол последнюю медную плевательницу из прихожей вынес. Прямо хоть бросай работу. Пока тут, знаете, возишься с пациентом, ожидающие выносят. Приходится принимать такие меры… Я очень извиняюсь… Откройте рот…

— Хм, — неопределенно сказал незнакомец и открыл рот.

Незнакомец вышел на улицу, остановился у фонаря и саркастически усмехнулся.