Мария Штейникова - Кошка Фрося и другие животные (сборник)

– Я буду роллы «Калифорния» с лососем.

Я тоже умею обижаться и говорю:

– Двойной виски со льдом.

Ночью просыпаюсь – пьяная. Вот такая сильная вещь – джаз. Пошла на кухню, обожгла все пальцы чаем. Нет, не снайпер. Прицелилась хорошенько, попробовала еще раз взять кружку. Плюнула. Посидела – плохо, полежала – не то, опять посидела, почитала одним глазом про размножение кенгуру в неволе. Решила не шевелиться и ждать. Просыпаюсь – пьяная. На голове Фрося, шпиц орет дурниной, и по дому гуляют какие-то люди в красивых костюмах. Муж говорит:

– Это сантехники, они с нами поживут.

Я в ужасе засыпаю, мне снится, что я лайкаю сантехников в фейсбуке и у них у всех померанские шпицы на аватарках, а Фрося обновила статус с «встречается» на «в браке». Просыпаюсь – пьяная. Флешка от фотоаппарата утонула в меде. Муж говорит:

– Ничего сегодня не делай, напиши просто, что была на джазе. Люди поймут.

Звоню бабулечке, еще ничего не говорю, а она мне:

– Не трещи. Вчера была на «Рябине» (клуб пенсионеров), нарябинилась. Жертв нет. Черт бы побрал эти новые платья.

Мальчики

Мальчики – они такие. Если за косичку дернул – значит, любит. Если еще портфелем врезал – любит до беспамятства. И тут сразу все становится сложно. То списывать даешь, то фломастером в глаз. А иногда стоишь на переменке с бельевой резинкой на ногах и размышляешь, не проще ли было остаться друзьями? Или на Восьмое марта разглядываешь шикарный набор рыболовных крючков и думаешь, думаешь. Что бы это значило? Вариантов два. Или совсем дебил, или сильная влюбленность завела его в такие ассоциативные дебри, что в процессе выбора подарка к финишу пришел лишь спинной мозг. С другой стороны, в девках засиживаться тоже – люди не поймут. Как-никак десять лет уже. И мама часто повторяет, что я уже кобыла.

В этой связи бабулечка, устроив себе пульт управления Вселенной на балконе, отслеживает с биноклем все мои передвижения до школы и обратно. Появляются правила общения с мужчинами. С ними нельзя плавать в одном бассейне, разговаривать на улице и заходить в подъезд. Надо полчаса ждать на морозе, когда ему надоест выжидать в засаде и он передумает на меня нападать. Под подозрением даже дед Василий, с которым я с пяти лет «забиваю козла» во дворе. Так у меня постепенно складывается ощущение, что страшнее мужчины зверя нет. Это существа с экзопланеты. Вроде то же самое должно быть, но какой-то прокол в эволюции мозга точно случился. Не говоря уже об остальном.

Все еще усугубляется тем, что мужчины почему-то не любят блондинок. Просто ненавидят нас. Что мы им сделали? Муж вздыхает и говорит:

– Скорее всего, что-то не сделали.

Вот брюнетке, к примеру, никому в голову не придет сказать, что она не натуральная, и тем более предположить, что она дура.

Стоят два таких мужчинки в метро и обсуждают:

– Да не-е, ты чо, по статистике их вообще мало. Я читал. – (Уже простила). – Точняк крашеная, я тебе говорю. Моя на такое ползарплаты изводит.

И не крикнешь ведь на весь вагон: «Я натуральная, натуральная!» Чтобы отвлечься, достаю кубик Рубика, собираю.

– Дура какая-то, – говорит второй, – пошли отсюда.

Щедрая, щедрая

Вся моя семья очень щедрая. Если у бабулечки долго занята телефонная линия, значит, она сейчас находится в режиме «аттракцион неслыханной щедрости» или решает мировые вопросы. После пары десятков безуспешных попыток дозваниваюсь-таки. Она говорит:

– Сейчас Людку Бортникову спасала.

Ну конечно, иначе и быть не могло. Как сейчас вижу этого бабулечкумэна, с ярко накрашенным ртом и безупречным маникюром, бескомпромиссным плечом прижимающего телефонную трубку к уху в ее драгоценном роскошестве.

Говорит:

– Бортникова заскакивала, дура пьяная, пописать, ну и в уборной ее блевать поперешная застала. Ну, она поблевала и смыла. С зубами. Вот в ЖЭК звонила мужикам. Но даже я не в силах в городе говно перекрыть ради бортниковских зубов. В качестве утешительного приза подарила ей литровую баночку пельменей. А то представляешь, как ей сейчас плохо?

Я говорю:

– Ну, после твоих пельменей она точно полюбит жизнь заново, даже без зубов. Если выживет.

Мама с восхищением разглядывает мои итальянские сапоги на двенадцатисантиметровых каблуках. Говорит:

– И куда ты в них ходишь?

Я чувствую, как меня накрывает безжалостной волной щедрости, и говорю:

– Ходить – никуда не хожу, я в них езжу. И один раз на них колесо меняла. Хочешь – забирай. И духи, вон те, от Валентино, и ридикюль.

Мама тут же облачается в сапоги, душится и ходит в трусах по комнате туда-сюда, размахивая сумкой.

Звонит мне через неделю и говорит:

– Можно я Нюшеньке твои итальянские сапоги отдам? Ей тоже надо красиво одеваться и делать карьеру.

Я представляю, как моя сестра, раздвигая снега и говны, прется в сапогах на двенадцатисантиметровых каблуках через сельское поле к коровнику. Заходит такая вся красивая, в итальянском, и коровы такие:

ООООООООО! ААААААААА! И все на укол без разговоров. А доярки говорят:

– Анна Владимировна, а котика кастрировать не желаете?

Звоню Нюшеньке через некоторое время, спрашиваю осторожно:

– Сапоги мои итальянские там как?

Нюшенька говорит:

– Сдала от греха подальше бабулечке. Она в них телевизор смотрит…

Бабулечка звонит и кричит в трубку:

На кошку Фросю иногда нападают валяки, и она становится очень щедрой. Она зарывается в мои волосы, тарахтит, как колхозный трактор, позволяет себя мять во всех направлениях и даже узнает. Иногда мне кажется, что Фрося работает под прикрытием в инопланетной разведке и выполняет секретное задание. Но мы-то знаем, что у Фроси есть режим «щедрость», и можем даже дополнительным обедом спровоцировать его рецидив прямо перед тем, как Фрося снова уйдет в глухую несознанку.

Проснуться знаменитой

Я вчера завела ЖЖ и с легкой руки Марты Кетро сегодня проснулась чуточку знаменитой.

Тихо. Я пишу. Муж ходит по струнке, подушки мне поправляет.

Я говорю:

– Ну нет, так не пойдет. Не могу писать в подушках. Пойду в кабинет.

Важно поднимаюсь в кабинет. Говорю многозначительно:

– Меня не беспокоить, я работаю.

В доме тишина, все шепотом говорят, но все равно же, сука, слышно.

Ору из кабинета:

– Чаю мне! И трубку забейте.

Не могу без трубки писать. Чувствую себя при этом по меньшей мере Сергеем Михалковым перед написанием гимна Советского Союза. Сажусь, раскрываю ноутбук. Протерла клавиши. Щас чо-нить сбацаю такое, гениальное. Ну? Снова протерла клавиши. Нет, не могу, слишком чистые. В подушках было погрязнее вроде. Снова спускаюсь. Шпицу тошно. Во-первых, на днях он стал старым, во-вторых, кто бы вывел.

Я говорю:

– Терпи, антиквариат, мама работает. Пописаешь позже.

Друг говорит:

– А я тоже был однажды знаменит, я же адвокат.

Я:

– Это когда? Ты же художник-оформитель в ДК.

Он говорит:

– А вот! Чуть не поступил на юридический. Сочинение завалил.

Звонок:

– Ты какого хрена на звонки не отвечаешь, а? Где статья, едрена вошь? Ваще из берегов там вышла? Давай, жопу в руки и быстро настрочила!

– Щас, чо орешь-то. Уже отправляю…

Чо говорить-то?

В первый раз я влюбилась в три года в Сашу Французова. Ему было целых шесть лет, и он гулял со старухами из старшей группы. И это было ужасно, я вам скажу. Ужасно, когда тебя не воспринимают всерьез и ты знаешь, что точно ничего не будет и нет даже смысла об этом говорить. А что говорить-то? «Я тебя люблю, давай жить вместе»?

Моя сестра Нюшенька начала выходить замуж с четырех, и каждый раз неудачно. В самый первый раз она собиралась за Максима и забрать холодильник. Родители, безусловно, были против по всем пунктам. С тех пор, впрочем, ничего не изменилось.

Итак, я поступила новобранцем в армию Французова, чтобы быть верной соратницей и тем самым завоевать его расположение, а может быть, даже и любовь. Как же самозабвенно я зверствовала в ту пору. Мы совершали набеги, грабили, убивали и возвращались к женам.

Жены, пока мы были на войне, лепили куличики в песочнице. По сценарию моего генерала мы должны были растаптывать куличики и целовать жен. Мне целовать было некого, но сценарий и перспектива пронестись с генералом на одном коне в закат сделали свое дело. Я поцеловала первую попавшуюся свободную жену.

– Ого, – восхищенно выдохнул Французов. – А давайте дружить?!

Я побагровела всем своим белобрысым телом и выдавила:

– Отвали, Францэ!

Ушла прятаться и провалилась в бочку с гудроном. Всю следующую неделю меня отмывали, а потом он пошел в школу, а я научилась курить.

С тех пор ничего, по сути, не изменилось. Я молчу как партизан. Потому что вариативное мышление не оставляет никаких шансов. Никому. И лучше сразу запретить себе вопрос: «Что дальше?» Так я завела ежедневник Молескин для свиданий и карточки для телефонного разговора с наборами фраз и тем. Список выглядит примерно так: шикарная снежная погода, анекдот про бабулечку, новые фильмы, котики, путешествия, Ближний Восток.