Витауте Жилинскайте - Вариации на тему
Садоводу тоже смертельно надоедает этот похохатывающий болван, несущий всякий вздор о Пакистане и полыни, не выписывающий «Садоводства», недотепа, которому приходится объяснять все от нуля. Чего доброго, он еще решит заночевать тут… И тогда хозяину приходит в голову, что пока он не набьет чем-то нагло шуршащие пакеты, ему от посетителя не отделаться, и он сует ему пару горстей щавеля и пук сельдерея. После этого они быстренько прощаются, гость вежливо отказывается от любезного предложения хозяина проводить его до автобуса и мгновенно исчезает во тьме.
Садовод глубоко вздыхает. С исчезновением гостя веселее зашелестели плодовые деревья, плети плюща кажутся еще пышнее, кудрявее морковь на грядах и даже воздух стал чище. Хозяин с аппетитом хрумкает морковкой, запивает ее железистой водой из речки и берется за лопату. Он копает узкую, но очень глубокую яму, в которой будет погребена цитата из Сент-Экзюпери; потом он закопает яму, насыплет холмик и посадит сверху несколько хризантем. Когда за каждую выручит по тридцать копеек, это будет третье прекрасное мгновение его жизни…
САДОВОД ЗИМОЙ
Зимой у садовода открываются глаза.
Прозревает он вроде бы ни с того ни с сего. Идет себе по городу, праздно помахивая мускулистыми руками. Шагает не торопясь, глядя, как снежинки мягко ложатся в ямки следов от изящных женских сапожек. Кто-то кого-то ласково позвал с балкона… Двое мальчишек с хохотом швыряют друг в друга снежками… Бежит карапуз в валенках, зажатой в руке палкой тарахтит по прутьям металлической ограды… В высоком голубовато-белесом небе длинная туманная дорожка от реактивного самолета…
И в этот момент у садовода вдруг открываются глаза.
«На кой черт нужен мне этот сад?! — вспышкой молнии озаряет его мозг внезапная мысль. — Он же мне весь белый свет застит, всю красоту и многогранность жизни заслоняет!»
Садовод останавливается и приваливается спиной к ограде. Ясная и четкая мысль, словно подземный ключ, долго пробивавший себе путь сквозь гранитные завалы, вырывается на свет божий и обрушивается неудержимым водопадом.
«За какие грехи вынужден я тащить этот крест? — повторяет ошарашенный садовод, и его глаза открываются все шире. — Какого лешего ломаю я себе хребет, таская мешки с огурцами? Зачем, задыхаясь, ношу ведра с водой? Ползаю по троллейбусу, собирая под сиденьями рассыпавшиеся помидоры? Часами топчусь в цветочном магазине, пока соизволят принять мои розы? (Ха, и розы-то эти для меня давно уже не розы!..) Торчу лето за летом в продуваемом всеми ветрами садовом домике, вздрагиваю и просыпаюсь каждую ночь от малейшего ворчания собаки — словно в мрачные послевоенные годы? Неужто нельзя найти более интересного занятия, чем соскребать тлей с яблоневых листьев? Или часами ловить, стоя на обочине, случайный грузовик, чтобы доставить на нем очередную порцию коровьего навоза?.. Снимать пенки с варенья, которое все равно прокиснет? И — полоть, полоть, полоть, полоть!.. На кой черт нужен мне весь этот рабский труд, эта барщина?»
А тут еще, как нарочно, на противоположной стороне улицы — витрины овощного магазина. Полки ломятся от банок с джемами и компотами. Желтеет гора лимонов, зеленеет стог зеленого лука, яблок — хоть возами вывози…
Глаза садовода окончательно раскрываются.
Он подбирает пригоршню рыхлого снега и нюхает его. Господи, как пахнет свежий снег!.. Тарахтят железные прутья, если по-мальчишечьи провести по ним палкой… Какую-то тайну хранят тяжелые кованые столетние ворота… Безмолвные легенды нашептывают черепичные крыши старого города… Падает вниз сосулька и разбивается на сотни сверкающих, сияющих алмазиков… О чем-то хочет поведать гранитный сфинкс, отдыхающий у ворот старинного дома… Манят к себе японские гравюры из Дворца выставок… Влечет россыпь хрустальных звуков из окон консерватории… А рядом, прямо на улице, пестрит заваленный книгами стол и бьет ногой об ногу замерзшая продавщица.
Садовод, смакуя, рассматривает том за томом. Слегка поколебавшись, выбирает альбом репродукций Веножинскиса. Может, потому, что на его картинах мало земли, да и та поросла кустарником, некопаная, неудобренная… Альбом дорогой, поэтому приходится выворачивать карман, чтобы набрать нужную сумму. Билет на концерт можно купить и завтра…
Глаза садовода открываются так широко, что дальше некуда.
Ах, как же он теперь прекрасно заживет! Сад, конечно, побоку! Продать. И чем скорее, тем лучше. Если не за полную стоимость, то хоть за полцены. За треть!
«Люди, купите у меня сад! Люди! Вы только послушайте! Отдаю за бесценок свой сад-огород. Обработанный участок с домом и сухим, глубоким, удивительно прохладным погребом — такого погреба днем с огнем не сыщешь во всем нашем садовом товариществе! В моем погребе овощи месяцами остаются свежими, будто только-только сорваны, — лучше, чем в холодильнике! Да что там холодильник! Люди добрые! Возьмите у меня этот сад-огород даром! Никакой платы не надо! Я даже доплачу вам, если снимете у меня с души этот камень… эти оковы… чтоб ее… эту… эту…»
— Уже тут? — прерывает его пламенный внутренний монолог сосед по участку, чуть не сбивая садовода с ног.
Садовод смотрит на него широко открытыми глазами, как на пятно проклятого прошлого, от которого отделаться труднее, чем от самого сада.
— Чему радуешься? Небось купил уже? — спрашивает запыхавшийся сосед.
— Кое-что продаю, а кое-что и купил! — вызывающе отвечает наш садовод, гордо сунув под мышку увесистый альбом с репродукциями.
— А я только-только узнал…
— Что узнал?
— Ну как же — в магазине семена кольраби выбросили!
— Выбросили… кольраби?!.
У садовода слабеют ноги, и он вынужден прислониться к железным прутьям.
— А мне… еще хватит? — с дрожью в голосе спрашивает он.
Сосед молча кивает и поспешно убегает. Побледневший садовод ощупывает свои опустошенные карманы.
— Прошу прощения, — обращается он к продавщице, — нельзя ли мне вернуть вам этот альбом?
— Назад не принимаю, — потирая застывшие руки, бросает она.
— Так, может… за полцены?
— Нет.
— Умоляю вас, — чуть не плачет садовод, — хотя бы за треть!
— Сказала — и все!
Земля ускользает у садовода из-под ног. И все из-за этого проклятого альбома, из-за этого… этого… этого…
— Тогда забирайте даром! — Он швыряет альбом на стол и, закусив губу, чтобы не разрыдаться от отчаяния, бросается вслед за соседом.
КОНВЕРТ
В ординаторскую бодрым шагом вошел выздоравливающий. Его ввалившиеся от множества процедур щеки уже наливались живительным румянцем, а аккуратно причесанные волосы свидетельствовали о просыпающейся духовной энергии. Закатав несколько длинноватый рукав пижамы, больной торжественно нес три красных гвоздики. В ординаторской было пусто, если не считать дежурного хирурга, сидевшего за письменным столом.
— Доктор! — торжественно обратился к нему больной. — Позвольте мне на минутку отвлечь вас.
Хирург поднял голову над историями болезней и, узнав своего больного, приветливо улыбнулся.
— Меня уже выписывают, — продолжал посетитель, — но не могу же я уехать, не выразив вам своей глубочайшей благодарности!
С этими словами он положил гвоздики на стол.
— Спасибо, — растрогался врач, — очень приятно… Что же, операция на желудке прошла отлично, скоро сможете камни переваривать! — пошутил он.
— Это вы, — патетически воскликнул больной, — это ваши волшебные руки вернули мне здоровье!.. — Он помолчал и добавил тихим голосом: — А теперь, пожалуйста, верните мне тот конверт…
Врач растерялся от неожиданности, его брови поползли на лоб.
— О каком конверте вы говорите? — тоже вполголоса спросил он.
— Неужто не помните? — доверчиво улыбнулся больной. — Перед самой операцией я подошел к вам в коридоре и попросил, чтобы вы, только вы меня оперировали; помните?
— И что же? — иронически спросил врач, барабаня пальцами по столу.
— Ну как же! Вы мне ответили, что вам некогда, что спешите в операционную, где вас ждет трудная операция, что вы и так очень загружены, что моя операция весьма рискованная, желудок как-никак, — поэтому ничего определенного обещать не можете… Тогда-то я и вытащил конверт и вручил его вам… Меня так волновала предстоящая рискованная операция, что я совсем забыл предупредить вас: в конверте — пятьсот рублей, которые в случае моей смерти… — Больной всхлипнул и утер рукавом глаза. — Которые в случае моей смерти вам следовало передать моей любимой женщине… Помнится, я еще подумал тогда: какое же это счастье, что в трудный час всегда можно доверить рукам хирурга не только свой желудок, но и свои сбережения!
