Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом
9
Дом, в котором жила семья Кургонял, был известен в городе под именем Порт-Артур. Построили его сразу после русско-японской войны, и выглядел он довольно внушительно, с собственным внутренним двором, обрамленным по периметру массивными кирпичными стенами, внутри которых, как в каком-то хитроумном лабиринте, существовало непредсказуемое переплетение коридоров и лестничных маршей. Во внутренний двор вела исписанная множеством матерных слов полукруглая арка, а сам двор, лишенный всяческой растительности, создавал полное ощущение колодца с двумя перпендикулярно расположенными выходами: одним – наверх, прямиком к небесным чертогам, и другим – на рыночную площадь, ибо дом был построен на самом краю шумного бобруйского торжища.
Помимо своих архитектурных особенностей дом этот славился тем, что под гулкой каменной аркой в годы алчного самодержавия существовала скрытая от царских ищеек беспошлинная торговля крепкими спиртными напитками, плавно перешедшая уже в советское время в продажу из-под полы дешевого самогона, известного под торговой маркой «Борбулька».
Удивительно, но по поводу названия «Порт-Артур» среди горожан не существовало ни одной достойной версии. Можно, конечно, предположить, что дом-крепость возвели на случай вторжения японских кораблей в местные территориальные воды с целью захвата лакомого сегмента ликеро-водочного бизнеса, процветавшего в каменной подворотне. Но, во-первых, местные территориальные воды, ведущие свое начало от городской бани в виде ручейка под названием Вонючка с последующим впадением его в реку Березина, вряд ли были пригодны для японских эсминцев, а во-вторых, бобруйчане так исхитрились маскировать торговлю спиртными напитками, пряча бутылки с горячительной жидкостью в больших молочных бидонах или, на худой конец, в бочках с селедкой, что японцам ничего не оставалось бы, как признать свое стратегическое поражение и бесславно возвратиться к родным берегам.
Честно говоря, «Порт-Артур» был головной болью не только для предполагаемых японцев, но и для тех жителей Бобруйска, которые впервые попадали внутрь его крепостных стен. Отыскать нужную квартиру в затейливом переплетении больших и малых коридоров без профессионального проводника было практически невозможно. Лидия Васильевна поняла это после того, как, проплутав с полчаса по разным этажам и собрав всю коллекцию ароматов от пригоревшей на сковородке трески до стойких запахов кошачьих испражнений, снова оказалась во дворе, причем на том же самом месте, откуда начала свое рискованное путешествие. Пришлось расспросить стоящую в облаке пыли толстую аборигенку, которая, повесив на веревке гобелен с рыцарским турниром, изъятым, видимо, в качестве трофея из какого-то немецкого замка, дубасила увесистой колотушкой по лошадям и всадникам с такой силой, что звук от этих ударов напоминал артиллерийскую канонаду, уже основательно подзабытую мирными горожанами. Аборигенка с неохотой оторвалась от своего занятия и, давая скупые пояснения, нарисовала на грязном снегу план продвижения к жилищу Серика Кургоняла, добавив в конце, что с удовольствием поместила бы это «ходячее недоразумение» рядом с гобеленом и попробовала бы выбить из него всю дурь, с которой не справляются его несчастные родители.
Лидия Васильевна, стараясь следовать инструкции, прошла по главному коридору, спустилась в полуподвал, добралась до его конца, повернула направо, а затем, поднявшись по лестнице на четвертый этаж и еще раз повернув направо, оказалась между двух дверей, расположенных по обе стороны темного тупика. Какая из них, обитых одинаковым дерматином, принадлежала семье Кургонял, было неясно, но, постучав в каждую и не получив ответа, Лидия Васильевна с ужасом отвергла мысль о еще одном посещении этого коммунального монстра, а потому положила предмет, отобранный у Серика, посредине неприветливого кирпичного аппендикса, справедливо полагая, что в конце концов ее посылка будет доставлена по назначению.
10
Если бы у майора Пырько существовал свой ангел-хранитель, он наверняка не преминул устроить свое дежурство в коридорном тупике прямо над пресловутым диском, который все еще был завернут в старую наволочку, крест-накрест перевязанную обрывком бельевой веревки. И уж он-то, в отличие от Кидивонихи, дождался возвращения домой Аиды Израилевны, проследил, чтобы та, выяснив у Серика, откуда взялся очередной сюрприз, отнесла его со слезами на глазах и кучей извинений к Семену Розенбахену, и тогда ангел-хранитель мог бы удовлетворенно взмахнуть крыльями и пристроиться за плечом своего подопечного в полной уверенности, что все наконец вернулось на круги своя.
Но то ли сотрудникам госбезопасности ангелы-хранители были не положены по разнарядке, то ли по какой-нибудь иной причине, но вместо невидимого простым смертным создания с нежно шелестящими крыльями в коридорном закоулке с одинаковыми дверями появился некто в зимнем треухе, надвинутом на черную повязку, прикрывавшую один глаз, в стеганом ватнике, с обмотанным вокруг шеи шарфом цвета грязного асфальта и в больших валенках, вдетых в толстые резиновые галоши.
Этот некто, напоминавший своей черной повязкой фельдмаршала Кутузова, если на мгновение представить, что фельдмаршал носил треух и стеганый ватник, на самом деле никакого отношения к армии никогда не имел и глаз потерял не во время военной баталии, а в результате глупой детской шалости – сорвался с дерева и напоролся на торчавший сучок. Точно так же он не имел отношения к городу Бобруйску в том смысле, что не был его коренным жителем, а также к дому под названием «Порт-Артур», поскольку прописан в нем не был, а жил практически инкогнито, снимая угол у матери своего приятеля.
Этого некто, служившего ранее астрономом в одном из научно-исследовательских институтов, звали Ярополк Моисеевич Хазин, и именно ему предстояло поставить финальную точку в судьбе ускользнувшего от Устина Пырько коварного диска.
В Бобруйск бывший астроном Ярополк Моисеевич приехал из Ленинграда, к которому теперь тоже не имел никакого отношения, а потому вместо глагола «приехал» вполне можно было бы поставить глагол «бежал». Бежал он из «колыбели трех революций» после того, как его семидесятилетнего отца, трудившегося до войны одним из редакторов литературного журнала «Резец», арестовали молчаливые сотрудники из соответствующих органов.
Какие государственные секреты мог знать старик Хазин, Ярополку было неведомо. Наверное, это было неведомо и его отцу, специалисту по старославянскому и древнееврейскому языкам, всю свою жизнь носившемуся с идеей их фонетического сходства. Но власти, видимо, решили, что эти идеи могли нанести непоправимый ущерб Советскому государству, а потому за едва выжившим в блокаду больным стариком прислали трех солдат и двух офицеров.
Отец, у которого во время блокады начала мелко трястись голова, руки с трудом могли удержать стакан чая, а речь стала замедленной, как пластинка на патефоне с кончающимся заводом, успел выдавить из себя только два слова: «Са мияд», что на древнееврейском обозначало: «Немедленно уезжай».
Страх, как огромная, темная волна, обрушился в тот вечер на Ярополка. Нечто подобное он уже однажды испытал. Было это во время войны, когда немецкая бомба пробила крышу их дома, из которого они чудом успели выскочить, и на мгновенье показалось, что все обошлось. Но мама Ярополка, подобно библейской беженке из Содома, решила обернуться, чтобы взглянуть на дымящиеся развалины, и ее сердце, не сумевшее пережить весь этот ужас, остановилось навсегда.
Всю ночь Ярополк, пытаясь преодолеть накрывший его страх, искал варианты, куда именно можно было исчезнуть из города, ставшего для него опасным. Спасительная мысль пришла только под утро, когда он вспомнил про давнего приятеля, вместе с которым до войны учился на физмате университета и даже посещал лучшие в городе курсы английского языка. Приятель его после войны поселился в Бобруйске, откуда был родом, преподавал физику в одной из местных школ и слал Ярополку на Первое мая и День Октябрьской революции цветные открытки с пожеланием здоровья и неизменным приглашением порыбачить на реке Березине.
Ярополк судорожно порылся в куче бумаг, сваленных на полу во время обыска, нашел одну из таких открыток, сложил пополам и засунул во внутренний карман видавшего виды довоенного пиджака, который проносил всю долгую ленинградскую блокаду.
Уехать было несложно. К этому времени власть, как задравшая лапу свихнувшаяся псина, поливала зловонной струей всех, кого решила обвинить в так называемом «низкопоклонстве» перед Западом. А потому Ярополка как человека, знающего вражеский язык, вначале вычистили из Института теоретической астрономии, где он считался специалистом по «черным дырам», а вслед за тем и «Астрономический журнал», заказывавший гражданину Хазину переводы статей с последними разработками мировых научных центров, решил не предоставлять больше свои страницы разлагающему влиянию высоколобых диверсантов, а следовательно, оставил своего внештатного сотрудника без надежды на какую-нибудь подработку.
