Михаил Жванецкий - Кто я такой, чтоб не пить
«Теперь нас двое», – подумал он и записался на прием к психиатру.
«Как я умирал на одном концерте…»
Как я умирал на одном концерте.
Я на сцене.
В первом ряду пара.
Он и она.
Я начинаю говорить – они начинают говорить.
Я замолкаю – они замолкают.
Я им шиплю: «Замолчите!»
А они и после этого говорят.
Я чуть не заплакал, испортил все произведения, проклял все на свете, ушел со сцены, спросил: «Кто это?»
Мне сказали: «Это иностранец с переводчицей».
Неловкость
Что такое неловкость? Я хотел бы вам рассказать. Он подошел ко мне в Сан-Франциско в ресторане, в красивом костюме, в галстуке. Обаятельный. Интеллигентный, богатый, молодой. Боже мой!
– Я обожаю вас, – сказал он мне, а не я ему. – Я с двенадцати лет вас слушаю. Я вырос на ваших произведениях.
– Ну приходите на концерт, – сказал я, а не он.
Господи! Как он скис, Господи!
– Да? А когда? Сейчас я запишу… У меня нет ручки…
– Вот у меня…
– Сейчас…
Мы разошлись, как и сошлись.
«Он подсел за столик…»
Он подсел за столик, где сидела симпатичная одинокая девушка над чашечкой кофе.
Он был примерно моего возраста, примерно моего роста, звали его примерно так же, и говорил примерно как я. Ничего нового он ей не предложил.
Он угостил ее вином, шоколадом.
Они познакомились.
Он заказал что-то еще и еще что-то и спросил телефон.
Она неожиданно громко продиктовала свой телефон, и свое свободное время, и когда и куда она выезжает, и где остановится, и как ее зовут. И где ее искать.
Он обернулся.
Еще человек пять записывали эти данные.
Ему опять стало тошно, потому что он опять заплатил за всех.
– До свидания, Мариночка, я пойду.
– Вы не записали мой телефон.
– Я у кого-нибудь перепишу.
И он опять ушел.
«Рассказ начальника Херсонского порта…»
Рассказ начальника Херсонского порта.
Когда я еще был маленьким инженером, меня направили в министерство выбивать деньги на строительство жилого дома для портовиков. Я набрал две полных сетки рыбы: тараньки, балыка, копченых, вяленых лещей – и сетку коньяка «Каховский».
Приехал в Москву. Остановился у знакомых и утром пошел в министерство.
Сел в садике у Большого театра, раскрыл кошелку – Господи! Рыба червями покрылась!
Я стал перебирать.
А вокруг народ собрался.
– Не продаешь?
Я кричу:
– Нет!
Разгоняю.
Одни сменяют других.
Перебираю рыбу и разгоняю людей.
Перебрал. Пошел в министерство.
К замминистра. Такая мощная фамилия на дверях.
Встретил главного инженера ЧМП Енгибаряна:
– Что у тебя?
– Рыба.
– Ты с ума сошел! Сиди!
Я сел… Он вошел… Выходит:
– Заходи.
Сидит зам с тремя очками на столе.
Для чтения, смотрения и разговора.
– Что у тебя?
– Да вот жилой дом…
– В кошелках?!
– Рыба. Коньяк.
Нажал кнопку:
– Скворцов и Беляев пусть зайдут ко мне.
Ну, думаю, милиция…
Вошли два здоровенных бугая.
– Что у вас у руках?
– Рыба.
– Раскройте!
Я ни жив ни мертв.
Открыл.
И началось.
Они пьют. Я чищу и подношу.
Через два часа – гора шелухи и пять пустых бутылок.
Этот берет очки для чтения.
– Чего хотел?
– Деньги на строительство жилого дома.
Кнопку нажал.
– Клава! Найди ему пятьсот пятьдесят тысяч.
Она ушла.
Пришла.
Дает бумажку.
Я только в Херсоне и рассмотрел ее – шестьсот шестьдесят тысяч.
А вот и дом. Слева. Мы как раз проезжаем…
«Он присылал ей письма…»
Он присылал ей письма.
Он часто уезжал.
Он все время в разъездах.
Письма с разных концов страны.
Мой друг Чиж.
Он рассылал друзьям.
Они пересылали ей.
Они жили счастливо.
Пока он не умер.
И умер, кстати, на руках любящей семьи.
А письма, к сожалению, приходят.
«Посмотрела на часы…»
Посмотрела на часы:
– Ой! Уже десять. Что скажет мама?
И тут же успокоилась.
Через час опять случайно посмотрела:
– Ой! Уже одиннадцать, что скажет папа?
И успокоилась…
Как только ее взгляд падал на часы:
– Ой! Уже шесть! Что скажут на работе?
Крики повторялись каждый час. Потом она забылась легким, праздничным, дачным сном.
«Они лежали…»
Они лежали.
Вдруг звякнул звонок.
– Муж!
Они вскочили, стали лихорадочно одеваться.
Он, полуодетый, выглянул на лестничную площадку с носком в руке.
Никого.
Он облегченно обернулся.
В комнате стоял такой же полуодетый мужчина с носком в руке.
Двое с носками в руках.
Тот приехал ночью домой.
Хотел незаметно войти.
Этот хотел незаметно выйти.
20 лет прошло.
Ужас в его сердце до сих пор.
«Мама! Сижу пост ГАИ…»
«Мама! Сижу пост ГАИ, тридцать девятый километр Оскоярве. Телеграфируй пять пятьсот. Машину угнали. Все здоровы. Целуем, Миша, Витя, лейтенант Васильев».
«Я стоял посредине пустыря…»
Я стоял посредине пустыря в Ульянке и рассматривал закат, и вдруг осторожно постучали в спину:
– Разрешите пройти!
– Пожалуйста, – я отодвинулся, и он прошел, с трудом сохраняя вертикальное положение.
«Господи! А мы-то все, оказывается, из воды…»
Господи! А мы-то все, оказывается, из воды…
И даже наш Президент.
И даже олигархи.
И даже железнодорожники.
И даже генералы.
И даже депутаты.
И когда одно ведро воды кричит на другое:
– Ты не та вода! Ты живи среди своих!
– У нас вода другая!
– Понаехало чужое Н2О…
А если вода из нас выйдет, останется 20 кг сухих костей, которым все равно, где валяться и кто на них будет валяться после нас.
Маленькие домашние
Песик японский пекинес умер от инфаркта, когда перед ним внезапно открыли зонт.
Он увидел мир в черном цвете.
* * *Купили попугая.
А в доме была кошка Санта-Барбара.
Персидская, очень добрая и спокойная.
Попугай скончался в клетке.
Она лежала наверху.
Он внутри скончался от инфаркта.
* * *Другой попугай стучал клювом в зеркало, кричал: «Программа «Время» – и хохотал: – Ха-ха!»
Скончался от инфаркта.
* * *Наша кошка Фелиция, преданная, но мрачная красавица, принесла Наташе в постель половину мышки.
Я думаю, лучшую половину.
Она очень любит Наташу.
И не могла понять, отчего шум, гам, беготня.
Она шептала:
– Позвольте! Извините. Неужели после колбас, сосисок вам не хочется чего-то свеженького? Это деликатес.
Все кричали:
– Забери! Унеси!
– Ох, – вздохнула Фелиция. – И как их понять, если они сами себя не понимают. Не хотите есть свежую, можете отварить.
– Убери немедленно, гадкая тварь!
– Да уберу, уберу! – говорила Фелиция. – Лично я предпочитаю живую дичь. Это еда аристократов. Это во-вторых. А во-первых, ты ее поймай! Подежурь с мое, погоняй по дому, а потом ори. Ничего не видела отвратительней хозяина в очках с соленым огурцом во рту.
Отойди. Дай пройти.
Дикари!
* * *Можно ненавидеть друг друга. Можно входить в метро, не глядя друг на друга. Можно ехать в вагоне, уткнувшись в журнал.
Но стоит запищать десяточку голосков в корзинке у девушки.
Стоит заглянуть туда…
А там, прикрытые сеточкой, копошатся желтенькие, как солнышко, цыплятки.
И все перестанут думать о себе.
И все скажут: «Цып-цып-цып!»
И просветлеют.
И никто не спросит, куда их везут, чтоб тактично не испортить себе настроение.
* * *У меня живет паук по имени Исаак.
Работяга.
Поставишь ведро – тут же привяжет к умывальнику. Письменный стол – к трубе.
Сковородку – к газовой духовке.
Меня привязывает к стулу и письменному столу: «Сиди, пиши, чего ты носишься!..»
Исаак… Хозяин!
Тишка-Тихон-Тишка
Огромный черный грязный одесский кот.
И Фелиция – москвичка с белым носиком, белыми лапками, чистенькое, ароматное создание.
Ее берут в Одессу на лето.
Тихон – местный бабник.
Кот со стальными нервами.
Даже присутствие чужого рыжего кота Аркадия его не волнует.
Он влюблен в холодильник.
Он трется возле него.
Он нежно мяучит:
– Давай заглянем… На секундочку… Мы не будем ничего оттуда брать. Мы просто откроем, заглянем и закроем. Я забыл, что там. Я, кажется, туда что-то положил вчера. Кажется, сосиску Да. Точно. Вспомнил. Я положил сосиску. Такую розовую. Приятную Да. Точно. Мы сейчас откроем. Глянем – есть ли она там, и тут же закроем. Мр-р-р… А-а-а… Ну кто здесь хозяйка? Наталья Валерьевна, на одну минутку… Кто там рычит? Фелиция? Не обращайте на нее внимания.
Фелиция с подоконника:
– Ну мразь! А вы ему верите. Он туда сосиску положил? Эта жадина? Ненавижу. Эти одесситы – такие лжецы, предатели, хитрюги… Мы, русские… То есть вот у нас в Москве… Ну конечно, холодно. Мы почти не выходим. И грязь, и снег. Не очистишься… Но мы все чистые. А этот – посмотрите на его зад. В паутине. И смотрите, что с ним творится!
