Наринэ Абгарян - Манюня
Но Боженька почему-то не считался с желаниями отца и одну за другой посылал ему дочерей.
Когда родилась я, папа даже обрадовался.
— Вот! — сказал он. — План на девочек выполнен, следующим точно будет мальчик!
— Юра, — мама сунула ему в руки меня, — посмотри, как она на тебя похожа!
— Что, и нос будет как у меня? — испугался отец.
— Нет, что ты, — соврала мама.
— Слава богу, — обрадовался отец, — тогда назовем ее Наринэ!
— Наринэ, — зашелестели эхом духи наших предков, — огненная.
— Не это имя нужно было ей давать, — вмешался дух прапрабабушки Сирануйш, — надо было назвать ее…
— Шшшш, — зашикали на нее духи, — не вмешивайся…
Потом родилась вторая девочка. Папа ходил мрачнее тучи.
— Юра! — Мама откинула уголок конверта новорожденной. — Посмотри, какая чудная девочка, очень на мою маму похожа.
Папа взял девочку на руки, погладил по щечке.
— И впрямь похожа, — вздохнул, — назовем ее Каринэ.
— Каринэ, — от шепота духов наших предков затрепетали шторы в больничной палате, — ликующая.
— Другое нужно имя, — снова вмешался дух прапрабабушки Сирануйш, — есть персидское красивое имя…
— Шшшш, — зашикали на нее духи моих армянских и русских предков, — какие такие персидские имена?
Потом родилась третья девочка. Папа места себе не находил, непрестанно курил, ругался куда-то вверх.
— Я у тебя чего-то невозможного прошу? — брызгал он слюной в небо.
— Юра, — мама сунула ему в руки девочку, — посмотри, какая она красивая, копия твоего отца.
Папа взял девочку на руки, долго вглядывался в лицо.
— И в самом деле на отца похожа, — умилился он, — назовем ее Гаянэ.
— Гаянэ, — заволновались духи наших предков, — земная.
— Имя — это сакральный код, — вмешался снова дух прапрабабушки Сирануйш, — оно должно символизировать…
— Что? — обернулись к ней духи.
— Твой посыл Вселенной, — зашептала Сирануйш, — девочку нужно назвать Сона. Сона в переводе с фарси означает «красивая». Но есть еще второе значение этого слова — «достаточно».
— Подождите, но Сона — это армянское имя, — встряла прапрабабушка Тамара.
— Пф, — фыркнула прабабушка Анна, — есть хоть что-нибудь в мире, что не армяне придумали?
— Да ты что, Анна, — хохотнул прадед Иван, — вначале были армяне, и только потом — свет!
— Да где ты был, когда мы уже христианами были… — полезла в бой Тамара.
— Вооорс утееееееееееек![5] — раздался грозный рык прапрадеда Пашо.
Все притихли.
— Развели тут курятник! Заткнулись все! Говори, Сирануйш!
— Спасибо, Пашо, лучше бы ты при жизни так меня слушался, — хмыкнула Сирануйш.
— Вооооорс! — прогрохотал Пашо.
Сирануйш вздохнула.
— Если назвать девочку Сона, что в переводе с фарси означает «достаточно», то следом обязательно родится мальчик!
— Сона, — заволновались духи предков, — девочку нужно назвать Сона!
— Хорошо, пусть будет Гаянэ, — улыбнулась мама папе. А потом мама забеременела в четвертый раз.
— Бог любит троицу, — потирал руки папа, — три дочки у меня уже есть, теперь точно будет мальчик!
Однажды он ворвался в дом с большим топором наперевес. Мама обхватила руками живот и забилась в угол. Папа был явно не в себе, он отчаянно жестикулировал, нервно ходил лицом и всячески напоминал умалишенного.
— Вот! — тряс он томагавком над головой. — Смотри, что я нашел в лесу! Топор! Оружие! Это знак!!! Теперь точно будет мальчик!
Когда родилась четвертая девочка, папа месяц с лишним ходил с немым вопросом на лице. Родные всерьез беспокоились о его душевном равновесии, поили отваром пустырника и зверобоя, кормили валерьянкой.
— Юра, — мама подвела его к кроватке, — посмотри, как она на моего отца похожа!
— А что, она не могла быть мальчиком, похожим на твоего отца? — гаркнул отец.
— Она родилась с седой прядью в волосах, — заплакала мама.
— Да? — смягчился папа. — Видимо, знала, что я буду расстраиваться. Назовем ее…
— Сона, — наклонилась к его уху прабабка Сирануйш, — назови ее Сона, сынок.
— Мне кажется, ее нужно назвать Сона, — сказала мама, — почему-то это имя пришло мне сейчас на ум.
— Ну наконец то, — вздохнули духи наших предков.
— Ну наконец-то, — засмеялась Сирануйш.
Папа не умел слышать шепота духов предков. И не замечал знаков судьбы в виде белой пряди волос в кудрях своей младшей дочери. Папа всю жизнь страстно мечтал о сыне. И затаил большую обиду на Бога.
Дядя Миша уже крепко дружил с папой, когда родилась Сонечка. Дядя Миша наравне с отцом пил зверобой и закусывал его валерьянкой.
Вот почему, когда он предложил отцу освятить машину, тот моментально вышел из себя. Вот почему дядя Миша не стал спорить со своим другом, и всю оставшуюся дорогу они проехали в гордом молчании.
Когда папа довез его до дома, дядя Миша повернулся к нему:
— Я продам своего Васю и покрою твой долг, — сказал он.
— Если хоть копейку мне принесешь, я с тобой никогда больше здороваться не буду, — забарабанил пальцами по рулю папа.
Помолчали.
— Хоть бы вничью сыграли эти идиоты, — вздохнул дядя Миша.
— Это еще вопрос, кто тут идиоты, — ответил отец, — потратиться на билеты, гостиницу, проездить туда-обратно тысячу километров и выкупить свою машину может только очень умный человек.
— Понимаешь, Надя, — рассказывала потом Ба, — это надо было видеть, сидят в машине и хохочут в голос. С завываниями, охами-ахами, заламывая руки. Аж слезы по лицу ручьем текут. Только и слышно сквозь смех — идиоты, идиоты. Я даже выходить к ним не стала, ждала, пока отсмеются. Идиоты, что с них взять!
ГЛАВА 15
Манюня и двойные стандарты красоты, или Как можно разжалобить Ба
Ба считала мух опасным источником грязи и ненавидела их что есть мочи.
Мухи хорохорились и делали вид, что этого не замечают. Мухи не соображали, кому они бросают вызов, поэтому по дурости своей всячески лезли на рожон: залетали в форточки, назначали свидания у мензурок с вареньем и ходили парами по чисто протертой мебели. Ба мигом пресекала наглые притязания мух на ее личное пространство. Для этих целей у нее имелся целый арсенал разнообразных мухобоек — от простых пластиковых, которые разваливались буквально через месяц немилосердного обращения, до более основательных, с металлической длинной ручкой и тяжелой резиновой сеткой. Последние были из разряда долгоиграющих, и такой мухобойкой взъерепененная Ба могла легко скопытить не то что муху, а половозрелого африканского буйвола.
Я не могу, конечно, этого утверждать, но очень даже может быть, что наученные горьким опытом мухи всячески старались умаслить Ба. Может, в своем мушином царстве они в спешном порядке проводили реформы, как-то: господствующим строем объявляли матриархат, выпускали из тюрем всех женщин-политзаключенных, в рекордные сроки воздвигали храмы с идолами, стоящими по пояс в земле и отдаленно напоминающими Ба, а также переименовывали столицу из Мухосранска в Розиосифск.
Может, даже специально назначенная комиссия ежеквартально выбирала из числа молоденьких мушек прекрасную деву для жертвоприношения немилосердному Молоху. Возможно, бедняжку натирали ароматическими маслами, обкуривали благовониями, вешали на грудь поляроидное изображение Ба и запускали в дом.
Я не могу знать, на какие еще ухищрения шли мухи, чтобы пробудить в Ба хоть капельку сострадания. Ясно было одно — Ба не знала, что такое милосердие к мухам. Ба прихлопывала одной левой трепетную мушиную Андромеду и шла дальше по своим делам.
Когда Ба торжественно говорила: «Завтра у меня уборка», — то у всех жителей северо-восточных районов Армении портилось настроение. Потому что Ба не умела убираться так, как убиралась среднестатистическая советская хозяйка — пропылесосил, протер полы, поелозил тряпкой по выступающим частям мебели. Ну и постирал-погладил.
Еженедельная уборка а-ля Ба предполагала ритуальный утренний геноцид мух, а далее по накатанной — протирку пыли влажной тряпкой со всех предметов и поверхностей, включая антресоли и шкафы. Мытье межкомнатных дверей и окон с подоконниками (слава богу, что только изнутри — окон в доме было мильон штук). Уборка включала в себя также остервенелую двойную протирку полов с обязательным перетаскиванием мебели, чтобы не дай бог ни одна пылинка не завалялась в каком-нибудь уголочке. Далее производилось тщательное мытье всех раковин-унитазов и кафельных поверхностей до зеркального блеска. Непременным ритуалом была стрика, обязательно с синькой и крахмалом, и глажка.
