Ярослав Гашек - «Борьба за души» и другие рассказы
Ну что значит какая-то там наука или искусство по сравнению с керосином и крупами?!
Когда в зале суда пан Шпала излагал свое компетентное заключение, его голос звучал восторженно, вдохновенно:
— Представленный на мою экспертизу керосин являет собой бесцветную, прозрачную жидкость, отдающую на языке горьким вкусом нефти.
После этого я смог уяснить себе причину меланхолии, таящейся в его взгляде. Когда во имя справедливости приходится лизать керосин…
А с каким подъемом громогласно швырял он в зал заключение на крупы:
— Представленная на мою экспертизу крупа была наощупь жирной, что можно объяснить недостаточной ее сушкой. При более тщательном рассмотрении мною установлено, что крупа была дробленой и мелкой, сиречь преднамеренно испорченной.
Вот каков был пан Шпала. Позже, когда у него уже начались провалы в памяти, давая в один прекрасный день заключение о крупе, уважаемый эксперт на суде заявил:
— Представленная на мою экспертизу крупа являет собой бесцветную прозрачную жидкость, отдающую на языке горьким вкусом нефти.
Господа судьи, разумеется, ничего не заметили и вынесли обвиняемому приговор за фальсификацию съестных припасов.
А пан Шпала терял память чем дальше, тем разительней, и последнее данное им заключение гласило:
— Означенная крупа не была в запломбированных бутылях, а также не имела надписи «Для освещения».
Другим судебным экспертом, которого я хорошо знал, был пан Гавел. Провидению было угодно, дабы он стал судебным экспертом в области кинологии, то есть, другими словами, принадлежал к числу специалистов, которые, что называется, на собаках собаку съели. Этот господин относился к разряду так называемых пророчествующих, ясновидящих экспертов, что к вящему удивлению всех собравшихся в лучшем виде продемонстрировал в Беле-под-Бездезом. История началась со ссоры двух соседей, которые перекидывались в картишки, и у одного из них, по несчастной случайности, из рукава вывалилась карта.
После этого все и всяческие отношения между ними были прерваны, и размолвка зашла так далеко, что один сосед пристрелил на своем участке собаку другого — как раз того незадачливого игрока. Потерпевший показывал, что цена собаке была свыше трехсот крон, и спустя три года после этого события пана Гавла пригласили, чтобы в качестве судебного эксперта он дал свое компетентное заключение. Пан Гавел приехал на суд и первым делом распорядился выкопать собачьи кости. Потребовалось немало времени, чтобы найти, где эта собака была зарыта. Мигом осмотрев остатки костей, судебный эксперт заявил:
— Собака была крупной породы, чистокровный сенбернар, белый с подпалинами, и, как я вижу, по кличке…
— Благодарю вас, — перебил его судья, — это уже стоит в протоколе.
Конечно, не все судебные эксперты такие энтузиасты. Один эксперт по поджогам, что называется, шутливо заявил на суде:
— Я не могу с полной ответственностью утверждать, что обследованная рига была подожжена якобы путем обливания соломы керосином, поскольку, как было установлено, на месте происшествия не было обнаружено бутылки из-под керосина, во-вторых, было установлено, что в риге никакой соломы не хранилось, а в-третьих, как я слышал, в нее ударила молния.
Словом, таковы эксперты, которые ни за какие коврижки не хотят молчать, но, наоборот, почитают своим долгом как можно больше наговорить господам судьям и уважаемой публике.
При разборе одного дела судом присяжных заседателей эксперт по почеркам доказывал, что обвиняемый наверное подписал вексель, потому что у буквы «б» — круглое брюшко.
— У вас тоже круглое брюшко, но вы же не «б»! — воскликнул в ответ обвиняемый, чем еще более усугубил свою вину в глазах присяжных заседателей.
Таким образом, очень часто возникают споры между судебными экспертами с одной стороны, и подсудимыми и их защитниками — с другой.
Долг адвоката, видимо, заключается в том, чтобы всегда подвергать сомнению серьезность отзывов экспертизы. Множество подобного рода ошибок было обнаружено при экспертизе графической. Защитникам тут легко. Например, они могут сослаться на нашумевший венский процесс 1897 года: лишь через два года после того, как обвиняемый был осужден, добровольно явился с повинной преступник, показавший, что это он писал письмо, из-за которого один человек был невинно приговорен к двадцати годам тюрьмы. Это было дело об убийстве. Жертву письмом заманили на место преступления, и все эксперты, проводившие разбор почерка, в один голос заявили, что письмо написал невинно осужденный.
Один защитник усомнился в обоснованности выводов специалистов по графической экспертизе со следующей точки зрения.
В настоящее время во всех учебных заведениях, особенно коммерческих, введена единая система письма. У пятидесяти с лишним процентов людей одинаковые почерки. Кроме того, доказано, что у двадцати процентов людей вообще нет своего выработавшегося почерка, что они пишут раз так, а раз — эдак.
Один судебный эксперт по почеркам заявил, что некий документ писала молоденькая девушка в возбужденном состоянии. В действительности его написал ее дедушка.
Недавно в одном суде случился ляпсус. Специалиста по графической экспертизе пригласили по делу, в котором фигурировало письмо, напечатанное на пишущей машинке.
Что бедняге оставалось делать? Памятуя о присяге, эксперт показал, что письмо отпечатано на машинке, систему которой он не может распознать, а также, что ему неизвестно, умеет ли подсудимый писать на машинке.
(Суд поверил обвиняемому, что он не умеет писать на машинке, поскольку тот окончил Чешско-славянское коммерческое училище.)
Интересными бывают заключения судебных врачей. От их выводов в девяноста процентах случаев зависит судьба обвиняемого.
Весьма странно поэтому выглядит, когда один и тот же судебно-медицинский эксперт в заключении говорит: «Подозрительным представляется необычайное спокойствие обвиняемого»; а через две недели, по другому делу: «Подозрительной представляется необычайная взволнованность обвиняемого»!
Бывает, однако, приходится слышать такое, что у публики от ужаса волосы встают дыбом.
Я сам знаю одного судебного врача, который выглядит весьма благодушно; тем не менее, давая недавно заключение, этот человек сказал:
— По собственному опыту знаю, что после удара топором не каждый валится сразу…
Клятва Михи Гамо
IУтреннее солнце только-только вышло из тумана, лениво перекатывающегося по равнине, и едва успело позолотить купол нижедомбровского костела, а Миха Гамо, самый богатый хозяин в Мурском округе,[5] уже шел узкой дорожкой над крутым берегом стремительной Муры. То и дело Миха останавливался и вперял свой взор в рокочущие, бурно несущиеся под обрывом воды, словно в этой мутной воде, уносящей с собой ил и глину, искал ответ на мучивший его вопрос: «Кому же это вчера вечером в корчме у перевоза он пообещал в жены свою дочь Матешу?» Река Мура ревела монотонную песню вздувшихся вод, а Миха Гамо, в недоумении мотая головой, осторожно ступал по круче и — хотя утренний холодок еще не прошел — уже стирал пот, обильно выступавший у него на лбу от обуревавших беднягу мыслей. Пожалуй, еще ни разу в жизни ему не приходилось шевелить мозгами так, как сейчас, когда он шагал по этой дорожке.
Миха помнит, что позавчера на хорватскую сторону, в Лудбрег, погнал продавать десять лошадей и взял с собой трех своих работников — Крумовика, Растика и Касицу. Удачно расторговавшись, Миха Гамо вчера пополудни вместе с работниками заехал в корчму подле мурского перевоза. Миха хорошо знает, что в трактире было многолюдно. Матео Лучик, корчмарь проклятый, подает вино, несет рыбу, сготовленную с красным перцем, вино приходится по вкусу…
— А не пропить ли нам, хлопцы, жеребенка, что всю дорогу так ржал? — обратился хозяин к работникам.
— Что ж, благослови господи, — молвили хлопцы.
И велит Миха Гамо подать «запитой жбан», который с дырочками по верхнему краю: если его нагнуть, вино, вместо в рот, течет на пол. Не всякий умеет пить из такого жбана. Одно его ухо в виде трубочки, другое — тоже. Одно отверстие нужно заткнуть пальцем, а вино тянуть из второго. Но зато какой смак пить вино из такого глиняного «запитого жбана»! Льется оно быстро, приятно, а тепло по телу разливается медленно. Выпьешь, наполнишь и подашь соседу. Тот выпьет, нальет, — и пьет третий. Глаза начинают блестеть. Вдруг все, кто сидит вокруг «запитого жбана», затягивают песню… А Матео Лучик, корчмарь проклятый, все носит да носит вино, то, которое с холмов за Вараждином.
— Ну, какой я хозяин? — спрашивает Гамо.
— Хороший хозяин, — отвечают Крумовик, Растик и Касица, и пьют за его здоровье. А вместе с ними пьет крестьянин Леков, а также Опатрник, Келин и другие — бог знает, кто там был еще! За столом знакомые лица, пьешь с ними без разбору, но кто это был, не помнишь. Расцелуешься с кем-нибудь, и не знаешь, с кем побратался. Перед глазами все вертится то в одну, то в другую сторону, ноги как-то странно тяжелеют, а ты сидишь и весело мурлычешь себе под нос: «Дой, дой, дой-дум-дой, дум-дум…»
