Григорий Горин - Избранное
Музыканты дружно заиграли проникновенную мелодию. Мюнхгаузен совершил бросок, последовал молниеносный обмен ударами, и противники замерли в напряженных позах.
– Нет, господа, не то, – обернулся Мюнхгаузен к музыкантам. – Здесь пианиссимо… Вы согласны? – спросил он офицера.
– В каком смысле? – опять не понял тот.
– Это место играется тоньше и задушевнее. Подержите, пожалуйста. – Он протянул шпагу офицеру. – Я сейчас покажу. – Передав оружие офицеру, он принял скрипку у музыканта и заиграл. – Мое любимое место! – Он кивнул головой посетителям трактира, и хор поддержал слова второго куплета.
Чистая, щемящая душу мелодия понеслась из открытых окон трактира. Второй вооруженный отряд гвардейцев обнаружил у трактира плотную толпу слушателей.
Мюнхгаузен был в ударе. Многие плакали. Играл мастер.
На центральной площади у ратуши герцог Георг в военном мундире сидел на белом коне в окружении советников.
– Сколько можно ждать? – нервничал герцог, поглядывая на часы. – Неужели так трудно арестовать одного-единственного человека?!
– Ваше величество, – попросту объяснил один из военных советников, – с ним ведь все не так просто. С ним всегда морока. Небось опять задурил всем головы…
– Он что же, по-вашему, начал им что-то рассказывать?
– Наверное, – кивнул главный военный советник, – что-нибудь насчет охоты…
– На кого? – заинтересовались другие советники.
– На мамонта, кажется… Он стрелял ему в лоб, а у того выросло на голове вишневое дерево.
– У кого выросло? – спросил младший офицер.
– У медведя.
– А стрелял в мамонта?
– Вы только не путайте! – В споре приняли участие почти все присутствующие. – Он выстрелил в медведя косточкой от черешни. Это всем известно.
– Нет-нет… стрелял он, во-первых, не черешней, а смородиной.
– Правильно, когда тот пролетал над его домом.
– Медведь?
– Ну не мамонт же… Их там была целая стая.
– Прекратить! – закричал герцог. – Через двадцать минут начнется война с Англией!
– Англия тоже, ваше величество, хороша, – заметил кто-то из ближайшего окружения. – Привыкли все – Англия, Англия…
В дальнем конце площади появился Мюнхгаузен.
– Почему он с оркестром? Где моя гвардия? – заинтересовался герцог.
– Ваше величество, – начал неуверенно главнокомандующий, – ситуация сложная… Сначала намечались торжества… Потом аресты… Потом решили совместить…
– А где гвардия?
– Очевидно, обходит с тыла…
– Кого?!!
– Всех, – подумав, завершил отчет главнокомандующий.
Мюнхгаузен приблизился к герцогу. Тотчас подтянулись любопытные граждане.
– Добрый день, господа! Я от души приветствую вас, ваше величество! Здравствуй, Якобина! Господин бургомистр, мое почтение!
Герцог, не удержавшись от любопытства, слез с лошади и подошел к Мюнхгаузену.
Наступила пауза.
Мюнхгаузен улыбнулся:
– Вы позвали меня помолчать?
– Видите ли, дорогой мой, мне тут сообщили довольно странное известие… – как-то несмело начал герцог. – И вот господин бургомистр это подтвердит…
– Действительно, – согласился бургомистр.
– Даже не знаю, как и сказать… – замялся герцог. – Ну… будто бы вы… объявили войну… Англии.
– Пока еще нет, – быстро ответил Мюнхгаузен и достал часы. – Война начнется в четыре часа, если Англия не выполнит условий ультиматума.
– Ультиматума? – вздрогнул герцог.
– Да. Я потребовал от британского короля и парламента прекратить бессмысленную войну с североамериканскими колонистами и признать их независимость. Срок ультиматума истекает сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Если мои условия не будут приняты, я начну войну.
– Интересно, как это будет выглядеть? – удивился бургомистр. – Вы станете палить по ним отсюда из ружья или пойдете врукопашную?
– Методы ведения кампании – военная тайна! – учтиво заметил Мюнхгаузен. – Я не могу ее разглашать, тем более в присутствии штатских.
– Так! – строго произнес герцог. – Господин барон, я думаю, нет смысла продолжать этот бессмысленный разговор. Послав ультиматум королю, вы тем самым перешли все границы! – И неожиданно заорал: – Война – это не покер! Ее нельзя объявлять когда вздумается! Сдайте шпагу, господин барон!
– Ваше величество, – спокойно сказал Мюнхгаузен, – не идите против своей совести. Я ведь знаю, вы благородный человек и в душе тоже против Англии!
– Да, против! – крикнул герцог. – Да, они мне не нравятся! Ну и что? Я сижу и помалкиваю! Одним словом, вы арестованы, барон! Сдайте шпагу!!
В следующее мгновение Феофил обнажил свою шпагу и бросился вперед:
– Господин барон, я вызываю вас на дуэль!
– Уберите мальчика! – попросил герцог.
Феофила мгновенно и небрежно оттащили под руки двое офицеров.
– Я жду, – сказал герцог.
Мюнхгаузен взялся за шпагу и медленно стал вытягивать ее из ножен, внимательно глядя на герцога.
Послышался топот бегущего человека. Расталкивая всех, тяжело дыша, появился Томас:
– Господин барон, вы просили вечернюю газету! Вот! Экстренное сообщение. Англия признала независимость Америки.
Удивленная свита спешилась и, оживленно переговариваясь, столпилась над раскрытой газетой.
Мюнхгаузен взглянул на часы:
– Без четверти четыре! Успели!.. Их счастье!.. – Шпага послушно легла в ножны. – Честь имею! – Улыбнувшись, Мюнхгаузен повернулся и пошел прочь под звуки знакомой и любимой им мелодии.
Маленький оркестр вдохновенно играл посередине большой площади.
– Немыслимо! – прошептал Рамкопф, глядя на безмолвно застывшего герцога.
– Он его отпустил! – простонала баронесса.
– Что он мог сделать? – вздохнул бургомистр.
– Это не герцог, это тряпка, – прошептала баронесса.
Бургомистр поднял брови:
– Сударыня, ну что вы от него хотите? Англия сдалась.
По противоположной стороне площади на высокой скорости с оглушительным топотом промчался кавалерийский отряд и завернул в переулок. Раздались выстрелы.
– Почему еще продолжается война? – упавшим голосом спросил герцог. – Они что у вас, газет не читают?!
Музыканты заиграли торжественный свадебный марш. Открылась дверь спальной комнаты, и вошла Марта в белом подвенечном платье. Медленно и величественно. К ее ногам полетели красные гвоздики.
– Браво! – произнес Мюнхгаузен откуда-то сверху, разбрасывая цветы. – Тебе очень идет подвенечный наряд.
– Он идет каждой женщине, – ответила Марта.
– Тебе особенно!
– Я мечтала о нем целый год, – сказала Марта. – Жаль, его надевают всего раз в жизни.
– Ты будешь ходить в нем каждый день! – сказал барон. – И мы будем каждый день венчаться! Хорошая идея?
– Отличная! – сказала Марта. – Но сначала надо развестись. Ты не забыл, дорогой, что через полчаса начнется бракоразводный процесс?
– Он начался давно, – улыбнулся барон. – С тех пор, как я увидел тебя!.. Ах, любимая, какой подарок я тебе приготовил!
Он неожиданно замер. Жестом прервал музыкантов и попятился назад, в свой кабинет. Резко обернулся и оглядел длинные столбцы цифр и замысловатых геометрических построений.
– Да, – прошептал Мюнхгаузен. – Сегодня или никогда!
Он услышал голос Марты:
– Карл, я хочу знать, что ты придумал!
– Тсс! – Мюнхгаузен поднял палец к губам. – Не торопись… Пусть это будет для тебя сюрпризом.
Она подошла сзади и обняла его. Тихо возникла тема их шутливого танца.
– Карл, это не повредит нам? Может, обойдемся без сюрприза? В такой день…
– Именно в такой день!.. Посмотри на их лица. – Мюнхгаузен указал на ряд портретов. Из золоченых рамок на Мюнхгаузена и Марту смотрели ученые мужи и блестящие мыслители древности.
– По-моему, они улыбаются нам, – прошептал Мюнхгаузен. – От тебя я держу свое открытие в тайне, но им я уже рассказал…
Некоторые лица, изображенные на портретах этой домашней галереи, слегка посветлели…
Галерея живых современников Мюнхгаузена, восседающих в первых рядах зала для судебных заседаний, выглядела гораздо торжественнее и монументальнее.
Судья говорил с пафосом:
– Господа, процесс, на котором мы присутствуем, можно смело назвать необычным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом им разрешают развестись. Именно поэтому первое слово благодарности мы приносим его величеству герцогу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!
Он ударил молоточком в медный гонг, раздались аплодисменты.
К зданию ганноверского суда подкатила карета, из которой проворно выбрался Мюнхгаузен, завершая на ходу длительный диалог с Мартой.
– Нет-нет, на ходу этого все равно не объяснишь… – поспешно говорил Мюнхгаузен. – Если я тебе скажу, что в году триста шестьдесят пять дней, ты не станешь спорить, верно?
– Пойми, дорогой, если это касается нас…
