Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (авторский сборник)
«У Мака»
Ресторанчик Мака — никто не называет его «Макфарландом» — большая загадка. Расположен он далеко от проторенных путей, не шикарный, никак не рекламируется. Оркестра нет, есть только одинокое пианино. И при всем том — от посетителей нет отбоя. Особенно в театральных кругах ресторан этот пользуется таким успехом, что белые огни многих сверхпопулярных заведений зеленеют от зависти.
Загадка! Как-то не ожидаешь, чтобы Сохо затмил в этом смысле Пиккадилли. А коли так, значит, без романтической истории тут не обошлось.
Кто-то упомянул при мне мимоходом, что старый официант Генри служит у Мака со дня основания ресторана.
— Я-то? — сказал Генри, к которому я подступил с расспросами, воспользовавшись послеполуденным затишьем. — Ну еще бы!
— Тогда, может быть, вы расскажете, что послужило отправным толчком на пути к вершине? Какие причины, на ваш взгляд, привели к такому феноменальному успеху? Какие…
— На какой лошадке нас вынесло на финишную прямую, это вы хотели спросить?
— Вот именно! Можете вы рассказать об этом?
— Я-то? — сказал Генри. — Ну еще бы!
И он рассказал мне следующую главу из неписаной истории того Лондона, который пробуждается с закатом.
Старый мистер Макфарланд (сказал Генри) основал ресторан пятнадцать лет назад. Он был вдовец с единственным сыном и, как бы это сказать, наполовину дочерью — в том смысле, что он ее удочерил. Кейт ее звали, а отцом ее был покойный друг старика. Сына звали Энди. Мелкий шкет с веснушками, такой он был, когда я с ним познакомился — из этих, которые тихони, знаете: молчит-молчит, а сам упрямый, как мул. Бывало, треснешь его по затылку и велишь сделать что-нибудь по хозяйству — другой побежал бы с ревом жаловаться папочке, а этот ничего не скажет и дальше себе не делает, что велено. Такой уж у него был характер, а как подрос — стало еще хуже. Когда старик вызвал Энди из Оксфорда — об этом я вам сейчас расскажу, — подбородок у него выпирал, как таран у боевого корабля. Нет уж, мне больше по душе была Кэти. Кэти я любил. Ее все любили.
У старого Макфарланда с самого начала было два больших преимущества. Первое — Жюль, а второе — я. Жюль приехал из Парижа, и был он самый лучший повар на свете. А я… ну что обо мне сказать? Отслужил десять лет официантом в «Гвельфе», и, не стану скрывать, именно я задавал тон заведению. А в Сохо и вовсе такого никогда не видели, вы уж мне поверьте. Может, после «Гвельфа» это была ступенька вниз, но я себя так успокаивал: в Сохо получишь на чай пусть хоть двухпенсовик, зато уж он весь твой, а в «Гвельфе» девяносто девять процентов чаевых приходится отдать метрдотелю, который, видите ли, привык жить красиво. Никак я не мог с этим согласиться, оттого мы и расстались с «Гвельфом». Я обозвал метрдотеля безмозглым кровососом, а он нажаловался начальству.
Ну так вот, со мной и с Жюлем дела у «Макфарланда» — его тогда еще не называли «Маком» — потихоньку пошли. Старик Макфарланд умел разглядеть хорошего человека и ко мне относился скорее как к брату. Он говорил: «Генри, если так и дальше пойдет, я смогу отправить мальчика в Оксфорд». А потом уже по-другому: «Генри, я отправлю мальчика в Оксфорд». Ну, на следующий год и отправил.
Кэти было тогда шестнадцать, и старый Макфарланд посадил ее за кассу, чтобы порадовать малышку. Она хотела как-нибудь помогать в ресторане, и вот старик поставил для нее высокий стул, Кэти сидела в проволочной клетке и выдавала посетителям сдачу через окошечко. И я вам скажу, мистер: если после обеда, который приготовил Жюль и подал я, да пары слов с Кэти кто-нибудь останется недоволен, такой человек и в раю найдет к чему придраться. Хорошенькая она была, наша Кэти, и с каждым днем хорошела. Я даже с боссом поговорил об этом. Соблазн большой, говорю, выставлять такую девушку, так сказать, на всеобщее обозрение. Старик в ответ — отвали, мол. Ну, я и отвалил.
Кэти до безумия любила танцы. Никто и не знал, а после оказалось — она ходила в одну такую специальную школу. Каждый день ходила, после полудня, а мы все думали, что она навещает подружек. Потом уж это все открылось, а поначалу она всех одурачила. Девчонки — они ведь хитрющие, как обезьянки. Она меня называла дядя Билл, потому что, говорит, имя Генри напоминает ей холодную баранину. Скажи это мальчишка Энди, живо получил бы от меня по уху; ну да он ничего такого и не говорил. Если вспомнить, он и вообще ничего почти не говорил. Думал зато много, только виду не подавал.
Поехал, значит, Энди в колледж, а я ему и говорю:
— Ну что, чертенок, смотри не опозорь нас, а не то получишь по ушам, как вернешься.
А Кэти сказала:
— Ах, Энди, я буду очень скучать!
А Энди ничего не сказал мне и ничего не сказал Кэти, только посмотрел на нее, а под вечер я смотрю — она плачет. Сказала, зубы болят, и я сходил в аптеку на углу, купил ей что-то такое, болеутоляющее.
Когда Энди учился на втором курсе, старика хватил удар, и пришлось ему отойти от дел. Его как обухом по голове шарахнуло, и доктор сказал, что больше он уже не встанет.
Вызвали Энди. Он бросил свой колледж и вернулся в Лондон, приглядывать за рестораном.
Мне было жаль мальчишку. Я ему об этом сказал, этак по-отечески, а он только посмотрел на меня и говорит:
— Спасибо тебе большое, Генри.
Я ему говорю:
— Чему быть, тому не миновать. Может, все и к лучшему. А то в этом вашем Оксфорде разные молодые бездельники с пути собьют, оглянуться не успеешь.
А он мне:
— Если бы вы, Генри, чуть меньше думали обо мне и больше о работе, то, возможно, вон тому джентльмену не пришлось бы в шестнадцатый раз звать официанта.
Я смотрю — точно. И чаевых не получил из-за этого. Видите, чем в нашем жестоком мире оборачивается сочувствие.
Надо вам сказать, Энди быстро показал, что вернулся не стену подпирать. В нашем ресторане был ровно один босс — Энди. Трудновато с непривычки слушаться сопляка, которому в прошлом не раз давал по ушам ради его же пользы; ну да он мне скоро доказал, что, если я постараюсь, у меня получится, вот я и старался. Что касается Жюля и двух парнишек, которых наняли мне в помощь, когда дела пошли в гору, так они готовы были по первому его взгляду кататься по полу и прыгать через обруч. Любил он поставить на своем, наш Энди, и можете мне поверить, в ресторане «У Макфарланда» все делалось, как он скажет.
Только-только все наладилось, вошло в какую-никакую колею, так тут Кэти закусила удила.
Она это сделала очень тихо и неожиданно однажды днем, когда в ресторане были только я, она и Энди. Да они с ним скорее всего меня и не заметили — я присел в уголке отдохнуть и почитать вечернюю газету.
Она сказала, негромко так:
— Ах, Энди.
А он ей:
— Да, дорогая.
Тут я впервые узнал, что между ними что-то намечается.
— Энди, я должна тебе кое-что сказать.
— Что?
Она вроде как замялась.
— Энди, милый, я больше не смогу помогать в ресторане.
Он на нее посмотрел с удивлением.
— Что это значит?
— Я… поступаю в театр.
Тут я отложил газету. Что вы говорите? Я подслушивал? Конечно, я подслушивал! А вы как думаете?
Оттуда, где я сидел, было видно, какое у Энди лицо, и я без всяких объяснений понял, что сейчас начнутся неприятности. Подбородок у него так и выдвинулся вперед. А я забыл вам сказать: старик, бедняга, скончался, может, за полгода до этого, так что Энди стал теперь настоящим хозяином ресторана, а не просто исполняющим обязанности. А значит, он получился вроде как опекун Кэти и мог решать, что ей позволено, а что нет. Я как чувствовал, что не будет у Кэти легкого плавания насчет этого самого театра. Энди театры не жаловал — во всяком случае, не потерпел бы, чтобы его девушка выступала на сцене. А уж если Энди что думал, он так прямо и говорил.
Так прямо и сказал:
— Не бывать этому!
— Не надо вредничать, Энди, милый. Такая редкая возможность! Ну зачем ты так?
— Нет и все. Ты не будешь работать в театре.
— Такой шанс раз в жизни бывает! Я два года этого добивалась!
— Как это — два года добивалась?
Тут все и вышло наружу насчет школы танцев.
Когда Кэти закончила свой рассказ, Энди только выпятил подбородок еще на дюйм.
— Ты не будешь выступать на сцене.
— Такая возможность! Я вчера встретила мистера Мандельбаума, он видел, как я танцую, ему очень понравилось, и он обещал мне сольный номер в своем новом спектакле.
— Ты не будешь выступать на сцене.
Что я всегда повторяю: лучше всего на людей действует такт. Будешь вежливым и тактичным — все будут делать то, что тебе надо, а если ты просто выпячиваешь подбородок и начинаешь командовать, людям становится обидно и они огрызаются в ответ. Я-то отлично знал Кэти. Она бы для Энди все сделала, попроси он по-хорошему, но такого отношения стерпеть никак не могла. Да разве ему объяснишь? Такому, как наш Энди, этого кувалдой в голову не вобьешь.
