Николай Самохин - Шашлык на свежем воздухе
— Ага, — кивнул Яшкин, — Кандидата в мастера.
— Как же это ты? — опросил я, не решаясь приблизиться к Яшкину.
— А черт его знает, — растерянно пожал плечами он. — Зашел в городской сад, а они там играют. В павильончике. Ну я сел — и прибил.
И тогда молчавший до сего времени Пашкин сказал:
— Все! Вечером поведешь в сад. Будешь играть еще раз. При свидетелях!
Вечером мы пришли в сад.
Всем отделом. Мы стояли за спиной Яшкина и тяжело молчали.
Яшкин ерзал на стуле, крутил шеей, бросая на нас заискивающие взгляды, и смело двигал фигуры.
Знаменитый Киршенблюм сидел напротив. Схватившись руками за подбородок, чемпион панически глядел на доску. Белесый заячий пух на его голове стоял дыбом.
Через восемнадцать ходов чемпион остановил часы, пожал Яшкину руку и, шатаясь, пошел на свежий воздух…
А недавно Яшкин прибил самого Бента Ларсена на международном турнире.
По этому поводу мы купили водки, закуски, закрыли двери нашего отдела на стул и устроили маленькое торжество.
Без Яшкина, к сожалению. Он еще не вернулся из Ноттингема.
— Удивительные бывают случаи, — нюхая корочку, сказал Гришкин. — Просто невообразимые! Ведь, между нами говоря, арап этот Яшкин каких мало.
— Ну почему же арап, — заступился за Яшкина сердобольный Машкин. — Он все-таки справлялся с работой… иногда.
— Арап, арап! — сказал Гришкин. — Даже не спорьте. Здесь все свои — чего скрывать. Арап, а вот возьми пожалуйста. Гремит теперь!..
После второго тоста засобирался уходить Мишкин.
— Ты чего это компанию разваливаешь? — нахмурился Гришкин.
— Мне это… — покраснел Мишкин. — На спевку надо к полседьмому. Я тут в кружок записался… уже два месяца как… в детстве маленько пел, так вот, вдруг, думаю, получится…
— Конечно, идите! — участливо сказал Машкин. — Идите, идите, чего там. Способности грешно зарывать. Глядишь, певцом станете…
— М-да, — сказал Гришкин, когда за Мишкиным захлопнулась дверь. — Вот ведь тоже — дуб порядочный. Дуб, дуб — не машите на меня. Еще поискать таких дубов. А вполне возможно, будет петь. А мы контрамарочки у него просить будем.
Пашкин вдруг схватил хлебный мякиш и начал его лихорадочно тискать. Тискал, тискал и на удивление всем вылепил зайчика.
— Разрешите-ка, — попросил Машкин. — Очень похоже. У вас наверняка способности. Нет, правда, как здорово!
— Елки! — охрипшим от волнения голосом сказал Пашкин. — Даже не думал, что умею!
— Да-а, — вздохнул Машкин и посмотрел на нас с извиняющейся улыбкой. — А вот у меня никогда никаких талантов не было. С детства. Интересно, правда?.. Ну, ладно, продолжайте тут, — Машкин поднялся. — Посидел бы еще, да надо по торговым точкам. Семья, знаете ли…
— Не повезло мужику, — сочувственно причмокнул Гришкин после ухода Машкина. — Что верно, то верно: никаких талантов. А такому бы не жалко. Крепкий парень, Как специалист — нас всех сложить и то не потянем.
— И человек редкий, — заметил я.
— И человек, и семьянин, — сказал Гришкин. Пашкин молчал. Он сосредоточенно лепил из хлебного мякиша козлика.
ЧУЖОЙ РЕБЕНОК
В субботу позвонил Яшкин.
— Алло! Это ты, очкарик? — спросил он. — Ну, как делишки, сколько на сберкнижке?
Яшкин — это Яшкин, он не может без каламбуров.
— Миллион двести тысяч, — в тон ему сказал я.
— Чтоб мне так жить! — обрадовался Яшкин. — Ну, так сними полмиллиона и поедем завтра за город.
— Люсь! — окликнул я жену. — Тут Яшкин звонит — за город приглашает.
— Что ты, — вздохнула жена и показала глазами на сына, — Куда мы с ним.
— Эй, Яшкин, — сказал я. — Не можем мы. Нам ребенка не с кем оставить.
— Это причину пожара-то? — спросил Яшкин. — А вы его с собой.
— Люсь, он говорит — с собой взять!
— Еще чего! — дернула плечом жена. — Представляю, что будет за отдых.
— Нет, Яшкин, — сказал я. — Отпадает такой вариант.
— Заедаешь счастливое детство? — весело спросил Яшкин. — Вот я сейчас Пашкину трубку передам — он тебе врежет.
— Ай-ай-ай! — оказал Пашкин. — Ай-ай-ай, отец! Как же это ты, а? Ну, сам воздухом не дышишь — ну, не дыши, а ребенка-то почему лишаешь?
Затем трубку взял Гришкин.
— Нехорошо, старик, — загудел он. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей, не поможем вам с ребенком… Дай-ка мне старуху.
Я позвал к телефону жену.
— Нехорошо, старуха, — сказал ей Гришкин. — Нехорошо о нас думаешь. Обидно. Что ж мы, трое взрослых людей… Погоди-ка, тут Яшкин хочет еще добавить.
Яшкин добавил и передал трубку Пашкину. Пашкин, заклеймив нас, вернул ее Гришкину…
Короче, когда они зашли по четвертому кругу, мы не выдержали и сдались.
B воскресенье утром Яшкин, Пашкин и Гришкин встретили нас на вокзале.
— Что-то я не вижу здесь ребенка! — притворно сказал Яшкин. — Ах, простите, вот этот молодой человек! Ого, какой богатырь! А папа не хотел его за город брать. Ну и папа! По боку надо такого папу! Верно? И мама тоже хороша — с папой соглашалась. Рассчитать надо такую маму. Как думаешь?
— Здорово! — сказал Гришкин. — Тебя как звать? Кузьма? Ну, садись мне на шею.
— Зачем вы? — запротестовала жена. — Он сам ходит.
— Да ладно, — отмахнулся Гришкин. — Мне же не трудно.
И Кузьма поехал в вагон на шее у Гришкина.
В поезде к нашему ребенку подключился Пашкин.
— Ну, оголец, хочешь конфетку? — спросил он.
— Не хочу! — мотнул головой Кузьма и покраснел.
— Ишь как вымуштровали, — недовольно заметил Гришкин.
— Это ты зря, оголец, — сказал Пашкин. — Зря отказываешься. Ты действуй так: дают — бери, а бьют — беги.
— Кхым-кхым… Вот что, Кузьма, — толстым голосом сказал я. — Относительно второй части… Это, видишь ли, дядя шутит. Когда бьют — надо не убегать, а давать сдачи.
— Сам-то шибко даешь? — спросил Гришкин.
— Да глупости это, — сказал Пашкин. — Материи… Лично я, например, бегал. Убегу — и все. Ну, правда, что бегал я здорово. Меня сроду догнать не могли.
— Вы! Звери! — не выдержал Яшкин. — Позвольте ребенку конфетку-то взять!
— Ладно, Кузьма, возьми, — разрешил я. Кузьма взял.
— А что надо сказать? — строгим голосом спросила жена.
— Дядя, дай еще! — подсказал Яшкин.
— Яшкин! — зашипел я. — Ты чему учишь!..
— Да бросьте вы, честное слово! — возмутился Гришкин. — Ребенок — он есть ребенок…
Мы вылезли на станции Ноздревой, и Кузьма сразу же увидел кур. Куры неподвижно лежали в пыли под плетнем.
— Они умерли? — спросил Кузьма.
— Спят, — ответил Пашкин.
— Нет умерли, — не согласился Кузьма.
— А ты возьми палку да турни их — враз оживеют, — сказал Гришкин.
— Кузьма, назад! — закричала жена. — Брось эту гадость!
— Пусть погоняет, — удержал ее Пашкин. — Где еще он куриц увидит.
Куры, исступленно кудахча и сшибаясь друг с другом, летели через плетень, в воздухе кружился пух.
— Ну, силен! — повизгивал Яшкин. — Вот рубает! Ай да причина пожара!
На берегу речки Яшкин с Кузьмой начали готовить костер.
— Тащи дрова! — командовал Яшкин. — Волоки сушняк, гнилушки, бересту, ветки — все пойдет!
— Кузьма! — сказал я, нервно протирая очки. — Не смей ломать эти прутики! Их посадили тети и дяди, думая о теба и о таких, как ты. Каждый человек должен…
— Пусть заготовляет, не мешай! — оборвал меня Гришкин. — Ломай, парень, их здесь до хрена. Век не переломаешь.
Тем временем Яшкин и Люся, расстелив на земле клеенку, «накрыли стол».
— Так много луку! — удивился подошедший Кузьма.
— Ничего — осилим, — заверил его Пашкин. — Под водочку он так ли еще пойдет.
— Все равно — до хрена, — сказал Кузьма.
Жена побледнела.
— Кузьма! — вскочил я. — Немедленно встань в угол!
Яшкин как стоял, так и покатился по траве.
— А угла-то! — задыхался он. — Угла-то… Угла-то нет!..
— Нет угла, — хмуро сообщил Кузьма.
— Хорошо! — сказал я. — В таком случае встань под кустик.
Кузьма встал.
— Под кустиком! — сказал Яшкин и снова затрясся от смеха. — Под кустиком полагается сидеть… А не стоять… Ты садись, старик. Садись.
Кузьма сел.
— Товарищи! — не выдержала жена. — Нельзя же так…
— Ну-ну-ну! — сказал Пашкин, разливая по кружкам водку. — Вы тоже меру знайте. Совсем замордовали человека. Родители… Давайте-ка вот лучше выпьем.
Выпили. Закусили луком и редисочкой. Луку, действительно, было до хрена. Пашкин стал наливать по второй.
— Ой, мне не надо! — прикрыла кружку жена.
— Я тоже… воздержусь, — буркнул я, покосившись на Кузьму.
— Эт-то как же так? — спросил Пашкин. — Эт-то что же такое? А ну-ка—в угол! Немедленно.
