Эдуард Асадов - Когда стихи улыбаются
Оттуда ни звука.
— Соня, Соня! Все равно ведь сломаю двер. Лучше открывай!
В это время подошел Леня Гурунц:
— Ты что, Нуратдин?
— Да вот нэ могу открыват. Стучи, Леня, в двер! Стучи сильнее!
Раздается стук двух кулаков. Из-за двери молчание… Голос Лени:
— Брось, Нуратдин! Оставь женщин в покое. Пойдем, я дам тебе еще сто граммов.
Голос Нуратдина:
— Нэт, пачему нэ открывает?
Тогда Леня стучит ко мне в дверь. Я его впускаю. Он спрашивает удивленно:
— Давно Нуратдин тут шумит?
— Давно, — отвечаю.
— Так почему ты его не остановишь?
Я говорю:
— Потому что так веселее, а то мне совсем скучно.
Пока мы говорили, Нуратдин ушел. А жаль. Я-то думал, что он настоящий дагестанец и события примут экзотический колорит! Жаль, очень жаль! Куда девалась горячая кровь абреков?! Эх, надо бы ему еще поднести хотя бы граммов сто. Может быть, тогда что-то лирическое и прогремело бы! Не успели мы с Леней. Ушел Нуратдин. Жаль, очень жаль!
* * *Сейчас приходил Леонид Гурунц.
— Эдик, как думаешь, почему меня так упорно не хотят печатать?
— Как же так, — говорю, — да у тебя в год по две книги выходит!
— Это верно, — отвечает, — но я пишу еще больше. У меня принцип такой: я буквально заваливаю все редакции повестями и романами. Сейчас в Гослите у меня роман, в "Советском писателе" — повесть, другая повесть — в издательстве "Молодая гвардия", а еще роман в "Советской России" и одну военную повестушку сдал в "Воениздат".
— Молодец, — говорю, — ты плодовит, как кролик!
А он:
— Так ведь мало печатают, а мне, как всякому порядочному писателю, деньги нужны. Понимаешь, гонорары. Слушай, скажи, что такое? Я пишу, пишу, и так плохо берут. А вот Леонид Соболев пишет или Шолохов, так сразу берут. Шолохов напишет одну вещь — сразу пять издательств планируют, а я напишу пять вещей — ни одно не хочет печатать. Почему, как ты думаешь? Вот сдал в журнал "Юность" одну повесть. Всем понравилось, а Прилежаева зарезала. Почему? А? Чего надо этой женщине, как думаешь?
Я двусмысленно улыбаюсь. Он машет руками:
— Да нет, это ей не надо, она не в том возрасте. Впрочем, я бы даже согласился и на это, лишь бы напечатали. Хотя я тоже, кажется, не в том возрасте, — шутит он.
Здесь, в Доме творчества Переделкино, разговорчивых людей много. Но самым разговорчивым, пожалуй, является армянский писатель Леонид Гурунц. Он каждый год приезжает из Еревана и разговаривает. Собственно, когда он работает — я даже и не знаю. Думаю, что он пишет в Армении, а в Москве только разговаривает и расталкивает рукописи по издательствам. А пробойная сила у Лени Гурунца колоссальная. В иные годы он ухитряется издать за одну зиму два, а то и три романа. Человек он добродушный, веселый, щедрый. Если зайдешь к нему в комнату, он тут же вытаскивает бутылку рислинга:
— Не хочешь рислинг? Сейчас, погоди, вот тебе коньяк. Будешь пить? Сейчас работаешь? Ну да, это уважительная причина. Тогда лопай яблоко. Что? И этого не хочешь? Ну, шут с тобой, на конфету, специально для женщин держу!
Когда бы я ни шел по коридору, всегда слышу его тихий добродушный голос. Он всегда мягко кому-то что-то втолковывает. Именно втолковывает, убежденно и даже с каким-то наивным удивлением, точно говорит об этом не в тысячный, а в первый раз. Главных тем у него три: первая — "Какой я смелый писатель и публицист", вторая — "Какой я заботливый муж и отец" и третья тема — это "Вещие сны Лени Гурунца". Иногда, устав от работы, я выхожу в холл и тотчас же слышу голос Лени. Говорит он с легким восточным акцентом, хотя пишет на русском языке.
— Вы можете представить, — говорит он кому-то, — дочка от первой жены мне пишет из Баку: "Папочка, я собираюсь ехать в Ленинград". Вы можете представить, уже такая большая, что едет в Ленинград. Красивая, между прочим. Не в меня, конечно, а в мать. Мать ее, конечно, дрянная женщина, но красивая, черт ее побери! Ну, я, конечно, иду в магазин и покупаю дочке новую шубу за две тысячи на старые деньги, новые туфли, можете представить, даже перчатки новые, модные, ну так вот…
— Леня, — говорю я ему, — поди, брат, сюда. Давай закурим. Что это ты про барахло толкуешь?
Он вздыхает, усаживается поудобнее:
— Да нет, я про барахло так только. Спал сегодня как-то плохо. Я говорил тебе, что вижу иногда пророческие сны? Вот можешь себе представить, когда я был женат еще не на Ларисе, а на той, первой, так ну просто замучился со снами. Она в Ереване, а я в Москве. Сплю и вижу: наш сосед сапожник идет к ней. А сапожник, можешь представить, Эдик, такой страшный, кривой, живот толстый, как бурдюк с вином, даже и не с вином, а с чем-то еще похуже. Ну вот, а руки у него всегда грязные, как у трубочиста… Так вот, сплю и вижу, как стоит моя жена, можешь представить, в одной рубашке у кровати, а он в одних трусиках идет к ней, и живот висит ниже, чем… сам понимаешь. Ну так вот, просыпаюсь и срочно даю телеграмму: "Немедленно прекрати шашни с сапожником, все знаю, все вижу. Гурунц". Назавтра получаю ответную телеграмму: "Плачу от обиды. Как ты мог так подумать. Ты оскорбил мою честь…" — ну и так далее. Рублей на десять телеграмма на старые деньги. Ну, я начинаю сомневаться. Снова ложусь спать и снова вижу: кровать, моя жена уже почти без рубашки и он рядом. Можешь представить? Я тут же ночью прямо из гостиницы даю "молнию": "Предупреждаю, ты плохо кончишь. Прекрати гулять с сапожником! Приеду — все выясню. Гурунц". Снова приходит ответ: "Что ты делаешь? Плачу от стыда и обиды! Как можешь так обижать жену"… — и так далее, рублей на десять, не меньше, старые деньги, конечно. Тогда я прямо, ни слова не говоря, вечером лечу в Ереван. Прихожу домой, а дверь закрыта. Начинаю стучать — не открывают. Наконец высаживаю дверь и вижу, как сапожник перелезает на улицу через окно. А пузо у него большое, мешает ему. Кряхтит и лезет! Можешь представить мое состояние. Такой, знаешь, страшный, руки грязные. Как могла с таким? А? Ну, я сразу развелся. Вот теперь тоже что-то плохо сплю. Ларису стал во сне видеть. Вижу, с какими-то пижонами целуется, надо дать телеграмму. Нет, серьезно, у меня всегда так. Как что-нибудь неладно — вижу сон! И почти всегда точно!
А через минуту он где-нибудь уже в другом конце здания, и я слышу его чуть хрипловатый тенор:
— Можете представить, человек был несправедливо осужден. И пишет: "Прошу передать дело писателю Гурунцу. Только он может во всем разобраться". Ну, я стал разбираться. Целый год разбирался. И вывел всех на чистую воду.
А вот еще товарищ — Гриша Поженян. Поднимаюсь вчера по лестнице, а он по телефону в будке орет, да так, что на улице слышно:
— Что я делаю, старик? Да с утра сижу и как дурак пишу стихи. Какие стихи? Только хорошие, старик. Ты же меня знаешь. Я даже если бы и захотел, так не сумел бы написать плохих. У меня это не получается. Да, кстати, ты подожди секундочку, я запишу сейчас в блокнот одну мысль, а то потом забуду… И плюй на свое настроение. Надо делать историю. Понял, старик?! Историю делаем мы. Вот так. Нет, стихов пока показать не могу. Да, да, пока не доведу до высшей точки. Ну, будь здоров, старик, а то мне тут еще одна мысль в голову пришла. Пойду, сяду за стол, пока не забыл! Будь здоров!
Вчера вечером ходил звонить домой. Подошел к будке, а там Миша Л. Слышу, кого-то убеждает:
— Ну послушайте, бросьте эти глупости! Приезжайте!
Ну вот прямо сейчас, надевайте пальто и приезжайте. Что? Ну что значит неловко? Очень ловко! Ну, хорошо. Допустим, что вы даже выйдете через час. Сейчас только девять. В десять вы выйдете и в половине одиннадцатого будете на вокзале. В одиннадцать приедете в Переделкино. Я приду вас встречать. Понимаете, приду невзирая на темноту! Да нет, почему подвиг? Это не подвиг, а просто я хочу, чтобы вы приехали. Ну, наплевать, что вы в халате. Снимите его и приезжайте. Да нет, я не шучу. Что-нибудь, конечно, наденьте, но не очень принаряжайтесь. Тут все просто. Как, поздно возвращаться? А никуда возвращаться не надо. Вы останетесь у меня. Очень удобно! Да нет, я совсем не выпил. Нет, не будем терять времени. Итак, вы сейчас выходите из дома, а я через час иду на станцию. Договорились? Не договорились? Ну послушайте, дорогая, ну так нельзя! Я уже целый час вас уговариваю. Я же не маленький ребенок. Никаких неприятностей не будет. Уверяю вас! Ну, да или нет? Да или нет? Я говорю, да или нет?
Потом грохнул трубку. И, выйдя из будки, пробурчал:
— Подвесить бы вас всех, собачонок, за хвосты!
Рассуждения о лирике
Немецкий философ Кант, как известно, прекрасный пол избегал и женат не был. Тем не менее даже у такого ученого мужа любопытство взяло верх над застенчивостью. И однажды он один-единственный раз в жизни преступил границу и отведал запретный плод. Наутро он записал в своем дневнике: "Занятие абсолютно бессмысленное, которое сопровождается вместе с тем в высшей степени смехотворными телодвижениями!" Не постиг старик Кант сути дела. Забыл народную мудрость о том, что аппетит приходит во время еды…
