Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен
Только часы нам правду говорят. Да и то: то спешат они ее сказать, то отстают…
Картинки с выставкиВ московском антикварном видел ценники: «Портрет Московского Кремля», «Икона на религиозную тему», «Подлинник копии Шишкина». И еще одну картину: «Герострат, принимающий эстафету олимпийского огня»…
Классики и современникиВ репортаже об ограблении цирка я цитировал Пушкина и забыл закрыть кавычки. Так в Донецке никто и не узнал, где кончается Пушкин и начинается Верховский…
БыльСоседка – маме:
– Женя, можно у вас поживет моя крыска? Пока я буду на курорте загорать… Ну, Женечка! А кстати, где она? – и тут же радостно. – О, вот она у вас уже осталась!
Шахтерские генералыУгольные терриконы по очертаниям напоминают пирамиды. Но есть одно серьезное отличие: наши фараоны – еще живы!
СонВсякий раз, когда представляется возможность, – я улетаю. Подальше, подальше отсюда! Вы удивитесь: «О, а как же притяжение земли?» Ничего не вижу притягательного!..
Клочья
* * *Под дождем бродил не торопясь. Казалось, он выгуливал свой зонтик…
* * *Почему я до сих пор не женюсь? Собой, последним – и с кем-то делиться?!
* * *Приснился свежий взгляд на человека: рожденный ползать, вставший на дыбы.
* * *Прокрутили назад марш Мендельсона – вылитый Шопен! Не знаю, о чем, но задумался…
* * *«Пушкин родился не в Донецке и был убит, к сожалению, тоже не у нас. И все же, товарищи, юбилей нас поджимает…» (Из Пушкинской речи городского головы)
* * *Пушкин поэт до сих пор. Живет он былыми заслугами…
* * *Пьяный шел, будто ногами заплетая косичку…
* * *Религиозный мир – это мафия, не поделившая Господа.
* * *Секс-символ – это секс-бомба, которая не взорвалась.
* * *Слабость интеллигенции в том, что ее толпа неубедительна.
* * *С какой ноги ни встать – всегда не та!
* * *Сон – для тех, кто не знает, для чего ночь…
* * *Спонсоры – это люди, которые подают милостыню в особо крупных размерах.
* * *Стоит в человеке разобраться – глядь, а ты к нему уже привык.
* * *Стоит ли жить на этом свете, если нечем заплатить?
Стоит. Но нечем.
* * *Я очень смелый: я не боюсь вас огорчить своим присутствием…
* * *Тишайший старик Первухин. Когда его ударило током, он не скандалил, как другие, а отправился снимать побои.
* * *Тысячу раз прав мой начальник, когда говорит, что… А какая разница?!
* * *Стояла такая тишина, что был слышен шорох бегающих по коже мурашек.
* * *У меня к вам не ненависть, а чистое любопытство. Как к бабочке на ладони. Вот бабочка, думаю я. А что будет, если я оторву ей крыло?..
* * *У меня отлично развит глазомер: я всегда беру себе больше – и не ошибаюсь никогда.
* * *У моей памяти садятся батарейки. Конечно, можно перезарядить, но кто напомнит?..
* * *Предпочитаю ложный стыд здоровому бесстыдству…
* * *Уникальная возможность заглянуть в будущее: заглянул в лужу – и ты уже на небе!
* * *У собаки мания величия. Ее назвали в честь планеты: Шарик.
* * *У стюардессы была фигура высшего пилотажа.
* * *Человек со странностями: котелок не варит, но в голове такая каша!
* * *Я уже устал переживать. А что если птичий грипп подкосит ангелов?
* * *Чиновники ссорятся очень редко: взяток хватает на всех.
* * *Что такое быть законопослушным в нашей стране? Это идти по трупам только на зеленый сигнал светофора…
* * *Юмористы – страшно скупые: чтоб не украли их умные мысли, они нам говорят такие глупости!
* * *Я во всем последний неспроста: всегда запоминается последнее.
* * *Что-то неспокойно в этом мире. Вот и в ухе у меня уже стреляет…
* * *«Эта ягода темно-вишневого цвета». И это о кизиле, представляете?! Так, походя, обидели кизил. Не найдя для него его родного, собственного цвета…
* * *Я хороший только за глаза: когда я есть – я несколько теряю.
* * *Эпитафия: «Ушел незамеченным».
«Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?..»
Мелочи архиеврейской жизни
Картинка с выставкиЯ знал одного торгового работника. Все свое состояние он сделал на воде, еще в те годы. На газированной. Был он тупым и мелкотравчатым, лицом не вышел, вышел животом. Низкорослый и с кривыми ножками. Кстати, писать он так и не умел, а считать если и умел, то лишь обсчитывать…
Спустя год после кончины вдова поставила на его могиле памятник. Недавно проведывал я бабушку на седьмом участке – и увидел. А увидев – просто обомлел! Он – и в полный рост. Выбит на куске гранита. Художник оказался дилетантом: выбивать он начал снизу. А на голову места хватило не очень. И голова оказалась сплющенной. И все же художником он будет! Так уловить черты этого идиота способен не каждый!
Но самое интересное оказалось все-таки не сверху, а внизу. Это была эпитафия: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало!» И подпись: «Фира и дети».
Его дети мне и даром не нужны, ну а Фиру я, конечно же, нашел:
– Какой светильник, Фира, между нами, он же был таким идиотом?!
Фира согласилась:
– Не то слово!
– А сердце, Фира?! – я не унимался.
– Оно было каменным, это сердце, – ответила Фира и заплакала.
Я изумился:
– А зачем же вы отгрохали такое?!
И сквозь слезы Фира прошептала:
– Он – при жизни – сделал это сам…
* * *В синагоге перед стариками и старухами выступает молодой знаток Торы Яков Габричевский. Остроумный… Вот он рассказывает о том, что, согласно Торе, первосвященники или из рода первосвященников не могут брать в жены нееврейку, разведенную или обесчещенную.
Вопрос из зала:
– А кто такая обесчещенная?
Габричевский:
– Показываю в последний раз…
Печальная историяЯ зашел в каморку к служителю донецкой синагоги Михаилу Моисеевичу Брукману. Старик Брукман горько плакал:
– Умер! Такой молодой! Всего семьдесят пять!
Я испугался:
– Кто умер?!
– Аранович! Такой молодой! Ловил гуппиков, собирался в Израиль, пел в женском хоре сирот-ветеранов войны. И нет человека! Звонила жена, говорит, что не переживет, – и Брукман снова заплакал.
Каморка Брукмана – на втором этаже, у самой лестницы. Слышим, кто-то по лестнице поднимается, натужно, с остановками. Знакомые шаги. У Брукмана открывается дверь, и входит… Аранович:
– Здравствуй, Миша!
Брукман бледнеет и хватается за сердце:
– Изя, – говорит не своим голосом, – ты еще здесь?!
– А где мне, Миша, быть еще?!
– А только что звонила твоя жена и сообщила, что ты уже всё.
Аранович садится за стол и горько плачет, капает сердечное, понемногу приходит в себя и спрашивает служку Брукмана:
– Как ей удалось сюда дозвониться?
Брукман отвечает:
– Набрала – и дозвонилась, что ж такого?!
Аранович снова заливается слезами:
– Она, Миша, будет первой, кто дозвонился сюда с того света. Уже пять лет, как она умерла, Циля моя, радость моя, люба моя, рыба моя!.. – Аранович обильно сморкается.
Снова телефон, да что ж такое?! Миша с суеверным страхом поднимает трубку. Слышит голос и меняется в лице:
– Это она!
Аранович вырывает трубку и в большом волнении кричит:
– Циленька, это ты?!
В ответ слезы.
– Циля, Циля, отвечай!
Слезы. Потом:
– Я не Циля, а Ревекка Львовна. Мне нужен отпевальщик Цукерман.
– Цукерман больше не практикует, – отвечает Аранович, – он уже как год у нас в психдоме, еврейский патриот, на работе сгорел. А кто вы?
– Я Ревекка Львовна…
– Знаю, дальше.
– Я вдова Суриновича. Умер мой муж, – она рыдает.
Аранович хлопает по рычажкам и сразу в крик:
– Миша, ты оглох! Миша, умер Суринович!
Миша теряется совсем:
– Так Аранович или Суринович?!
– Миша, ты умный или, конечно же, дурак?! Так Аранович – это я!
Они поссорились и тут же разошлись.
* * *Однажды в порыве нежности Боря воскликнул:
– Дорогая Циля! Я в жизни не знал женщины лучше, чем ты!
А Циля про себя подумала: «Несчастный!..»
БратьяВ городе Донецке жили два брата Поташниковы, Зяма и Сема, а потом разъехались: один укатил в Америку, другой – в Израиль.
Американский брат стал музыкантом, израильский – в киоске продает журналы и, между прочим, совсем не жалеет.
И вот однажды продавец журналов Сема Поташников получает новый американский журнал, где на глянцевой обложке фотография его очень печального братца, сидящего за решеткой.
