Григорий Горин - Избранное
– Зелень, ветчина, рыба! – воскликнул Мюнхгаузен, выкатывая стол на середину комнаты. – А где утка, Томас?
– Она еще не дожарилась, господин барон.
Мюнхгаузен изменился в лице:
– Как? До сих пор? – Он закрыл глаза и тяжело опустился в кресло. – Никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому… – Затем он поглядел на карманные часы, задумался и спросил: – Посмотри, Томас, они летят?
Томас бросился к окну и приставил к глазам подзорную трубу:
– Летят, господин барон!
Мюнхгаузен резко поднялся с места и ловким жестом снял со стены ружье. Музыка оборвалась. Все замерли.
Рамкопф поспешно привязал лошадь к дереву и нырнул в кустарник. Затем осторожно выглянул оттуда и посмотрел в сторону дома.
В окне дома торчала фигура Томаса с подзорной трубой, направленной в небо.
Рамкопф посмотрел вверх.
Высоко под облаками летела стая диких уток.
– Сейчас пролетят над нашим домом! – взволнованно объявил Томас, оторвавшись от подзорной трубы.
Мюнхгаузен бросился к камину, засунул туда ружье, сосредоточился:
– Командуй!
Томас снова прильнул к подзорной трубе:
– Внимание!.. Пли!
Мюнхгаузен нажал на курок.
Рамкопф услышал выстрел. Огляделся вокруг. Потом взглянул на небо. Утки скрылись за кронами деревьев.
Мюнхгаузен стремительно отбросил ружье, схватил со стола большое блюдо, засунул его в камин и стал ждать.
Пастор незаметно для других осенил себя крестным знамением.
Марта бросила тревожный взгляд на Томаса.
Но в дымоходе послышался шум, и через мгновение на блюдо упала жареная утка.
– Попал! – гордо произнес Мюнхгаузен, предоставив возможность всем убедиться в его удачном выстреле. – Она хорошо поджарилась!
– Она, кажется, и соусом по дороге облилась, – ехидно заметил пастор.
– Да? – удивился Мюнхгаузен. – Как это мило с ее стороны!.. Итак, прошу за стол!
– Нет, у меня что-то пропал аппетит, – быстро проговорил пастор. – К тому же я спешу… Прошу вас, еще раз изложите мне суть вашей просьбы.
– Просьба проста. – Мюнхгаузен сделал знак музыкантам, и снова возникла наивно-шутливая тема, которая придала ему силы. – Я хочу обвенчаться с женщиной, которую люблю. С моей милой Мартой. С самой красивой, самой чуткой, самой доверчивой… Господи, зачем я объясняю – вы же ее видите!
Пастор сделал над собой усилие и постарался оставаться спокойным:
– Но все-таки почему отказывается венчать ваш местный пастор?
– Он говорит, что я уже женат.
– Женаты?
– Именно! И вот из-за этой ерунды он не хочет соединить нас с Мартой!.. Каково?! Свинство, не правда ли?
Марта, взглянув на пастора, испуганно вмешалась:
– Подожди, Карл! – Она быстро приблизилась к пастору. – Дело в том, что у барона была жена, но она ушла!
– Она сбежала от меня два года назад! – подтвердил Мюнхгаузн.
– По правде сказать, я бы тоже это сделал, – сказал пастор.
– Поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте, – заметил Мюнхгаузен.
Пастор поклонился:
– К сожалению, барон, я вам ничем не смогу помочь!
– Почему?
– При живой жене вы не можете жениться вторично.
– Вы говорите «при живой»? – задумался Мюнхгаузен.
– При живой, – подтвердил пастор.
– Вы предлагаете ее убить?!
– Упаси бог! – испугался пастор. – Сударыня, вы более благоразумный человек. Объясните барону, что его просьба невыполнима.
– Нам казалось, что есть какой-то выход… – Марта с трудом сдерживала слезы. – Карл уже подал прошение герцогу о разводе. Но герцог не подпишет его, пока не получит на это согласие церкви.
– Церковь противится разводам! – невозмутимо отчеканил пастор.
– Вы же разрешаете разводиться королям! – крикнул Мюнхгаузен.
– В виде исключения. В особых случаях… Когда это нужно, скажем, для продолжения рода…
– Для продолжения рода нужно совсем другое!
– Разрешите мне откланяться! – Пастор решительно двинулся к выходу.
Мюнхгаузен посмотрел на Марту, увидел ее молящий взгляд, бросился вслед за пастором.
– Вы же видите – из-за этих дурацких условностей страдают два хороших человека, – говорил он быстро, шагая рядом. – Церковь должна благословлять любовь.
– Законную!
– Всякая любовь законна, если это любовь!
– Позвольте с этим не согласиться!
Они уже вышли из дома и стояли возле брички.
– Что же вы мне посоветуете? – спросил Мюнхгаузен.
– Что ж тут советовать?.. Живите как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по-прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.
– Бред! – искренне возмутился Мюнхгаузен. – Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?
– Странно, что вас это пугает. – Пастор вскарабкался в бричку. – По-моему, ложь – ваша стихия!
– Я всегда говорю только правду! – Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором. Лошадь помчала рысью.
– Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… – Пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. – Это грех!
– Вы думаете?
– Я читал вашу книжку!
– И что же?
– Что за чушь вы там насочиняли!
– Я читал вашу – она не лучше.
– Какую?
– Библию.
– О боже! – Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.
– Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.
– Не сметь! – заорал пастор и спрыгнул на землю. – Эти чудеса сотворил Бог!
– А чем же я-то хуже? – Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. – Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!
– Не всех! – Пастор стукнул кулаком по бричке.
– Вижу! – Барон тоже стукнул кулаком по бричке. – Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!
То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.
– Вы… Вы… чудовище! – кричал пастор, на бегу оглядываясь. – Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все – ложь! И ваши книги, и ваши утки – все обман! Ничего этого не было!
Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.
Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты. Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка. Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.
Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:
– Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.
– Это уже четвертый, Карл…
– Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…
– Двадцатый придет как раз на мои похороны, – улыбнулась Марта сквозь слезы.
– Перестань! – поморщился Мюнхгаузен. – Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!
Рамкопф прижался к стволу дерева и осторожно выглянул оттуда.
Марта на мгновение исчезла, а затем выбросила из окна веревочную лестницу. Лестница упала к ногам Мюнхгаузена. И он ловко полез вверх под соответствующее музыкальное сопровождение.
Потом они уселись на подоконнике, свесив ноги, и Марта сказала:
– Мне больно, когда люди шепчутся за моей спиной, когда тычут пальцем: «Вон идет содержанка этого сумасшедшего барона…» А вчера наш священник заявил, что больше не пустит меня в церковь.
– Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, – предложил Мюнхгаузен, вздыхая. – Смотри, какой прекрасный вечер! – Он указал на голубое небо и сoлнце, которое стояло в зените.
– Сейчас вечер? – спросила Марта, вытирая слезы.
– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Поздний вечер.
Он прыгнул в комнату. Зажег свечи, и появившийся в доме оркестр заиграл вечернюю мелодию.
– Прости меня, Карл, я знаю, ты не любишь чужих советов… – Марта неуверенно приблизилась к нему. – Но, может быть, ты что-то делаешь не так?! А? – Он повернулся к ней, и они внимательно посмотрели друг другу в глаза. – Может, этот разговор с пастором надо было вести как-то иначе? Без Софокла…
– Ну, думал развлечь, – попытался объяснить барон. – Говорили, пастор – умный человек…
– Мало ли что про человека болтают, – вздохнула Марта.
– Не меняться же мне из-за каждого идиота?!
– Не насовсем!.. – тихо произнесла Марта и потянулась к нему губами. – На время. Притвориться! – Она закрыла глаза, их губы соединились. – Стань таким, как все… – Марта целовала его руки. – Стань таким, как все, Карл… Я умоляю…
Он открыл глаза и огляделся вокруг:
– Как все?! Что ты говоришь?
Он попятился в глубь комнаты. Приблизился к музыкантам, внимательно разглядывая их лица.
– Как все… Не двигать время?
– Нет, – с улыбкой подтвердил скрипач.
– Не жить в прошлом и будущем?
– Конечно, – весело кивнул второй музыкант.
– Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?
– Ни в коем случае, – закрыл глаза третий.
