Александра Мадунц - Осторожно! Злой препод!
— Вчера был четверг, — голосом змеи, которой наступили на голову, прошипела я.
— Ну да, — согласился студент.
— По четвергам вечерами я работаю на подготовительных курсах, — сообщила я, с трудом сдерживая ярость. — Вы же сами знаете, я всегда приглашаю вас туда переписывать контрольные.
— Точно, — вспомнил Сергей и жалобно продолжил: — А прогулять курсы было нельзя? Один разок, а? Ведь Рузиматов же, Рузиматов!
— Уйдите, — с горечью велела я. — Я сейчас кого-нибудь убью, а вас не хотелось бы.
— Надо было сказать, что вы заболели, — оживился собеседник. — А врача, мол, вызывать было поздно, потому что уже вечер. Вы в следующий раз обязательно так и сделайте, и не придется мучиться.
— Ага, — злобно фыркнула я. — Двадцать пять школьников притащатся в институт с разных концов города, чтобы обнаружить записку, что я заболела. Вам бы на их месте это понравилось?
— А попросить кого-нибудь поработать вместо вас? За деньги…
Я вздохнула. А то я это все не обдумывала сто раз!
— Уж не знаю, сколько надо предложить человеку денег, чтобы он согласился войти в аудиторию к двадцати пяти незнакомым школьникам и удерживать их там полтора часа подряд.
— Простите, — сочувственно кивнул студент. — Ужасная у преподов работа. Но я надеюсь, Рузиматов больше не будет выступать по четвергам… не садист же он, правда?
Прошло несколько месяцев, и утром в пятницу Сергей снова поджидал меня у аудитории.
— Вот! — гордо произнес он, протягивая мне непонятную бумажку.
Я, опешив, взяла листок. Принес, что ли, задание на проверку? Но нет. Никаких формул, просто написано: для Александры Игоревны и какая-то завитушка.
— Что это? — заинтересовалась я.
— Я вчера был на концерте, где выступали Вишнева и Рузиматов. Весь антракт искал вас в зале, а потом вспомнил — четверг! И так мне жалко вас стало, просто до слез. Вот сидите, думаю, сейчас в аудитории с глупыми школьниками и страдаете, зная, что в консерватории танцует Рузиматов. Как бы сделать, чтобы вы меньше переживали? Вот я и придумал: подкараулил нашу любимую парочку после концерта и попросил Фаруха расписаться. Только, говорю, мне самому вашего автографа даром не надо, вы уж напишите, что для Александры Игоревны, хочу ее немножко утешить. Он и написал. Нормальный мужик ваш Рузиматов, не гордый.
— Спасибо! — восторженно поблагодарила я.
Никогда не собирала автографы и не вижу в них ни малейшего смысла, но этот храню до сих пор. Согласитесь, он того стоит!
— А себе вы, наверное, взяли автограф у Дианы? — уточнила я напоследок.
— Что вы! — ужаснулся собеседник. — Просить автограф для себя… как можно… я постеснялся…
Забегая немного в будущее, добавлю: со временем Сергей стал встречаться мне в «Мариинке» все реже, затем и вовсе исчез.
Лет через пять он неожиданно нашел меня в институте. Если честно, я его не узнала, приняв солидного мордоворота в костюме и при галстуке за явившегося призвать меня к порядку отца одного из двоечников.
— Забыли, — догадался он. — Автограф помните?
— Сережа! — обрадовалась я. — Как дела? Давно вас не вижу. Какой фантастический прогресс у Дианы… я просто ею восхищаюсь.
Бывший поклонник лишь махнул рукой.
— Знаете, я ведь работаю не по специальности. Радиофизикам устроиться на хорошую работу не так просто. Я получил второе высшее — экономическое и завел собственный бизнес. Очень успешно, сейчас вот активно расширяюсь. Какой тут театр? Ни времени, ни сил… ни желания, если честно… а вы все такая же, да?
Странно на меня посмотрев, он, не прощаясь, повернулся и быстро загашал по коридору.
Да, я все такая же, только с морщинами, остеохондрозом и зачатками прогрессирующего склероза (ну хоть что-то во мне прогрессирует, и на том спасибо).
Рузиматов с годами танцевал меньше и меньше — он органически не способен халтурить и выкладывается каждый раз по полной, а силы, естественно, с возрастом убывают (увы, мне ли этого не знать). Но я тем более старалась не пропускать ни одного его выхода. Хватит, и так давным-давно, будучи молодой и глупой, я однажды из двух подряд премьер «Гойи» с Фарухом в главной роли посетила только первую, наивно полагая, что потом наверстаю. Больше этот спектакль не шел никогда, и я до сих пор рву на себе от отчаяния волосы (сама удивляюсь, как от них еще что-то осталось).
Дурак — не тот, кто ошибается, а кто повторяет свои ошибки, упрямо наступая на одни и те же грабли. Теперь, если Рузиматов танцует «Павану мавра» четыре раза, я иду на все, игнорируя глупые вопросы кассирши вроде: «Что значит — по билету на каждое из четырех чисел? Вы, видимо, подразумевали четыре билета на какое-то конкретное число?»
К «Паване» почему-то прилагалась опера «Паяцы», но эту проблему я решила легко — прослушав разок «Паяцев», поняла, что высидеть их на следующий день снова буду не в силах, и стала приезжать ко второму акту. Который был, увы, короткий — двадцать пять минут, однако я и тут нашла выход.
Когда первый из спектаклей, как мне почудилось, закончился прежде, чем я успела моргнуть глазом, я поняла — так дальше дело не пойдет. Не для того я почти год мечтала об этом светлом миге (увы, Рузиматов целый сезон не выходил на сцену), чтобы он и впрямь превратился в миг. Время — вещь относительная… как сказал Эйнштейн, а мой жизненный опыт регулярно подтверждает. Значит, во время «Паваны» я должна замедлить его ход, дабы насладиться танцем Рузиматова подольше. Логично, правда? Ведь мы, русские, не привыкли ждать милостей от природы, а создаем себе радости сами.
Представьте, вполне получилось. Единственная странность — когда я возвращалась домой, перебирая в памяти самые потрясающие моменты вечера, то с удивлением обнаружила: наручные часы все еще показывают десять, что совершенно невозможно. Отстали так отстали. Я перевела стрелки, куда надо, и успокоилась.
Третий спектакль я сумела растянуть гораздо ловчее — и часы, что любопытно, отстали куда больше. А на четвертом, и последнем, твердо решила остановить прекрасное мгновение… и часы встали. Причем так радикально, что мне в трех мастерских так и не сумели их наладить. Очень жаль, поскольку они любимые, с финифтью на браслете.
Только разве это важно по сравнению с блаженством посмотреть очередное выступление Рузиматова? Я готова не только на материальные потери, но и на настоящие подвиги. А как еще назвать посещение концерта балета, где царили артисты, радовавшие мой взор балетомана примерно так, как фраза «Раскольников всегда ложил за пазуху топоры» — сердце пожилой учительницы литературы. Однако афиша крупными буквами обещала к ним в довесок Рузиматова — и даже зная, что его может вообще не быть (а то я не садилась много раз в подобную лужу), упустить шанс я была не в силах.
Обнаружив наличие Фаруха в программке, я приготовилась дождаться вожделенного мига и потихоньку смыться. Однако в означенное время злодей на сцене не появился. Представляете мои терзания, пока я досматривала концерт? Впрочем, досматривала не совсем верно — я была вынуждена закрыть глаза. Но в конце танцовщик все же вышел на шесть минут и скомпенсировал все мои мучения!
А история со спектаклем про Нижинского, где Рузиматов иллюстрировал танцем некоторые фрагменты? Честно говоря, я не любитель копаться в душевных болезнях, и дневник больного шизофренией гения производит на меня тягостное впечатление. Причем драматический артист, как назло, читает очень громко, частенько переходя на крик. В итоге я стала затыкать уши берушами, вытаскивая их лишь при виде Фаруха.
Ну это еще ладно. Но недавно я проворонила начало продажи билетов на очередное повторение шедевра, и их быстро расхватали (в разгар лета подобное случается, тем более, площадка была выбрана в самом центре города). Понадеялась купить с рук — но увы. До последнего бродила у стен театра, ничего не сумев урвать. И вдруг, словно чертик из табакерки, передо мною возникает странное существо. В розовых сильно расклешенных брюках и желтой распахнутой на груди рубашке в цветочек, с длинными волосами, завязанными в хвост, — однако полу, похоже, мужского.
— Хотите пройти в театр? — дохнув застарелым перегаром, таинственным шепотом спросил меня неизвестный. — За бутылку проведу.
— Нет бутылки, — поведала о своей непредусмотрительности я, в ужасе хватаясь за голову. — А деньгами можно?
— Я не какой-нибудь взяточник или спекулянт, — гордо известил меня собеседник. — Мы, свободные художники, презираем деньги.
— Так это не деньги, — быстро возразила я. — Это талоны на получение в магазине бутылки. Вы ведь ни на что другое их тратить не станете?
— Разумеется, не стану, — кивнул мужчина. — Ладно, согласен. Идем, моя Эвридика!
Несколько деморализованная (Эвридика плохо кончила), я двинулась за вожатым, нырнувшим в черный ход соседнего магазина. Вскоре мы, много раз пробравшись через загадочные крысиные лазы, оказались в погребе среди вонючих ящиков. Очень хотелось верить, что я не расстанусь прямо на них со своею девичьей честью (точнее, с тем, что заменяет ее у разнообразно поживших дам третьего бальзаковского возраста). Смущало, что по торжественному случаю я была в самом шикарном своем платье, купленном в Париже на площади Вогезов, и чувствовала себя неотразимой. Однако внутренний голос подсказывал, что мой Орфей не покусился бы и на Мэрилин Монро — скорее, на Марлона Брандо.
