Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное

Пока Голубев строил планы на будущее, Килин продолжал упорно крутить ручку телефонного аппарата. В трубке было слышно все, что угодно, кроме того, что было нужно.

– Алло, алло! – кричал он время от времени.

Кто-то сказал ему: «Съешь дерьма кило», но он не обиделся.

– Брось, – посоветовал Иван Тимофеевич. – Митинг проведем, протокол составим, и ладно.

Килин посмотрел на него долгим взглядом и с еще большим остервенением набросился на аппарат. И вдруг в трубке самым волшебным образом возник бархатный голос телефонистки:

– Станция!

Килин от неожиданности так растерялся, что слова не мог вымолвить, только сопел в мокрую от потных рук трубку.

– Станция! – повторила телефонистка таким тоном, словно на своем коммутаторе только и дожидалась, чтобы ей позвонили из Красного.

– Девушка! – очнулся и закричал Килин, боясь, как бы она не исчезла. – Миленькая, будь добра. со вчерашнего звоню… Борисова… срочно нужен…

– Соединяю, – просто сказала девушка, и в трубке так же волшебно возник мужской голос:

– Борисов слушает.

– Сергей Никанорыч, – заторопился парторг. – Килин беспокоит, из Красного. Мы тебе с Голубевым звоним, связи нет, народ ждет, работа стоит, время горячее, не знаем, что делать.

– Недопонял, – удивился Борисов. – Недопонял, чего не знаете. Митинг провели?

– Да нет же.

– Почему?

– Почему? – переспросил Килин. – Не знали, как быть. Дело, сам понимаешь, ответственное, а указания нет…

– Теперь допонял. – Голос Борисова иронически завибрировал. – А ты, если по малой нужде идешь, ширинку сам расстегиваешь или тоже указания дожидаешь?

Борисов обрушил на плешивую голову Килина весь запас своего сарказма, как будто сам минуту назад не звонил по всем телефонам в надежде на то же спасительное указание.

– Ну ладно, – сменил он наконец гнев на милость. – Надо провести стихийный митинг в свете выступления товарища Молотова, и как можно быстрее. Собери народ…

– Народ давно собрался, – радостно доложил Килин и подмигнул председателю.

– Ну вот и хорошо, – замурлыкал Борисов. – Хорошо… – повторил он уже не столь уверенно. И спохватился: – Недопонял!

– Чего недопонял? – удивился Килин.

– Недопонял, как собрался народ, какой народ, кто собирал.

– Никто не собирал, – сообщил Килин. – Сами собрались. Поверишь? Как услышали радио, так тут же сбежались: мужики, старики, бабы с ребятишками…

Говоря это, Килин почувствовал, что Борисову чем-то не нравится его сообщение (оно и самому Килину уже чем-то не нравилось), и, не закончив своей торжественной фразы, он вдруг умолк.

– Так, – произнес Борисов раздумчиво. – Так-так. Сами, значит, услышали, сами сбежались… Вот что, милый, ты подожди меня и трубочку пока не бросай…

Опять в трубке послышались шорохи, треск, музыка и прочие ясные и неясные звуки.

– Ну что? – шепотом спросил председатель.

– Пошел к Ревкину согласовывать, – прикрыв трубку ладонью, высказал догадку парторг. Он несколько раз менялся в лице, краснел, бледнел и грязным платком промокал угловатую плешь.

Два раза врывалась телефонистка:

– Говорите?

– Говорим, говорим, – поспешно отвечал Килин. Наконец в трубке что-то отдаленно хрюкнуло, пошлепало, и снова влез вкрадчивый голос Борисова:

– Послушай, друг ситцевый, у тебя партбилет с собой?

– А как же, Сергей Никанорыч, – заверил Килин. – Завсегда, как положено, в левом кармане.

– Вот и ладно, – одобрил Борисов. – Садись на лошадку и дуй торопливо в райком. И билет захвати.

– Зачем? – не понял Килин.

– На стол положишь.

Такого оборота Килин все-таки не ожидал. Он посмотрел на председателя, который как раз в этот момент, пользуясь важностью разговора, двинулся к сейфу, но остановился на полдороге и фальшиво ответил взглядом на взгляд, как бы проявляя должную заинтересованность.

– За что же, Сергей Никанорыч? – спросил Килин упавшим голосом. – Да чего ж я такого наделал?

– Анархию развел, вот чего ты наделал! – Борисов ронял слова, как свинцовые капли. – Да где же это видано, чтобы народ сам по себе собирался без всякого контроля со стороны руководства?

У Килина внутри все остыло.

– Так ведь, Сергей Никанорыч, ты ж сам… вы ж сами говорили: стихийный митинг…

– Стихией, товарищ Килин, нужно управлять! – отчеканил Борисов.

В трубке что-то щелкнуло. Опять заиграла музыка, и неизвестная женщина сказала неизвестному Мите, что одеяло она ему прощает, а самовар пусть достает где хочет.

– Алло, алло! – закричал Килин, думая, что прервали. Но телефонистка вежливо объяснила, что товарищ Борисов свой разговор закончил. Килин медленно положил на рычаг скользкую трубку и перевел дыхание. «Это ж надо, – думал он сокрушенно, – вроде все делал как надо, а чуть не вляпался в политическую ошибку. А ведь все так просто и понятно. Мог и сам своим умом догадаться: стихией нужно управлять. Если даже она сама движется в желательном направлении, ее надо возглавить, иначе она может решить, что она вообще может двигаться сама по себе. Вот он в чем корень! Это еще хорошо, что Борисов сказал «товарищ». А мог бы сказать «гражданин». Политическую ошибку допустить легко. Исправить трудно. Как говорится, для исправления таких ошибок у нас есть исправительные лагеря».

– Ну что он сказал? – дошел до Килина вопрос председателя.

– Кто? – спросил Килин.

– Борисов, кто ж еще. Указание дал?

– Указание? – переспросил иронически Килин. – А ты, когда по малой нужде идешь, тоже указания спрашиваешь? Действовать надо, вот и все указания.

С этими словами Килин и вышел тогда на крыльцо. А председатель, пользуясь случаем и не дожидаясь никаких указаний, снова нырнул головой в сейф и долго из него не выныривал.

5

Управлять стихией – дело, конечно, трудное, но для многих привычное.

После того как толпа хотя и с видимой неохотой, но все-таки рассосалась, бригадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.

– И что это за народ такой! – еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин. – Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается как баран и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит «разойдись» – разойдись. Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать, и каждый из себе прынца строит.

– Что да, то да, – рассудительно согласился Шикалов. – Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками. – Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии. – Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу – грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у его эту тряпку да еще скажешь в сердцах: «Ах ты, фулюган эдакий, да и что же ты такое делаешь?» А ён говорит: «Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тибе тряпку цапбю, а ты у мине цапаешь». А я говорю: «Это не я, говорю, фулюган, а ты, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружом, а ты без».

– И какие ж они слова на тех тряпках писали? – заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.

– Слова-то? – переспросил Шикалов. – Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там «долой Ленина», «долой Сталина» и протчие.

Тут Талдыкин засомневался.

– Погодь, – остановил он Шикалова. – Чтой-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.

– Да? – спросил Шикалов.

– Да, – ответил Талдыкин.

– Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?

– Известно кто, – сказал Талдыкин уверенно. – В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.

– Глупуй ты, Талдыка, – посочувствовал Шикалов. – Не зря у тебя такая фамилия. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.

– Даже противно слушать, – выходил из себя Талдыкин. – Керенский разве ж царь был?

– А кто ж?

– Пример-министр.

– Путаешь, – вздохнул Шикалов. – Все на свете перепутал. Как Керенского звали?

– Александр Федорович.

– Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть, евонный сын.

У Талдыкина кругом пошла голова. Хотел возразить, да не знал что.

– Ну хорошо, – сказал он. – А когда же, по-твоему, была революция?

– Кака революция?

– Октябрьская. – Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно. – Она была в семнадцатом годе.

– Это я не знаю, – решительно мотнул головой Шикалов. – Я в семнадцатом тож в Петербурде служил.