Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Коллектив авторов

— Доброе утро, товарищи! — говорило радио.

— Доброе утро! — отвечал он.

— Приготовьтесь к утренней физзарядке, — говорило радио.

— С удовольствием! — отвечал он.

На работу он всегда опаздывал, так как у входа в метро пропускал всех вперед. Но начальник его не ругал, потому что еще с порога он спрашивал, что нужно сделать.

Он очень любил свое рабочее место и, прежде чем приступить к работе, доставал из портфеля фланелевую тряпочку и тщательно перетирал все скрепки, карандаши и поверхность стола.

Стол его стоял у окна, за которым мелькали туда-сюда прохожие, и если из них кто-нибудь что-нибудь ронял, он выскакивал на улицу, чтобы поднять.

А прежде чем выскочить на улицу, он тщательно одевался, чтобы не простудиться и никого не заразить. На «вы» он называл даже собак и кошек.

О его отношениях с женщинами ходили невероятные слухи. Так, например, говорили, будто бы он… Нет, вы не поверите!

А еще говорили, что он часто проводит вечера у памятника Пушкину, где встречаются влюбленные, и если какая-нибудь девушка остается одна, он дарит ей цветы и поспешно уходит, чтобы она не подумала ничего плохого.

Я с ним познакомился случайно — шел по улице Горького и чихнул, и вдруг услышал, как с противоположной стороны кто-то крикнул: «Будьте здоровы!» Я глянул туда и увидел его.

Он был в самодельной вязаной шапочке, темном ватном пальто и в ботинках разного цвета. Он всегда покупал в магазинах самые плохие вещи, чтобы другим остались получше.

Он стоял на тротуаре под огромной сосулькой, чтобы она никого не убила.

Я ему сказал, что у Белорусского вокзала на доме, где «Молоко», сосулька еще больше, и мы пошли туда.

По дороге он рассказал мне анекдот: «Приходит муж домой, а жена — обед готовит!» А я ему, в свою очередь, рассказал, какая вчера была погода.

Он слушал с большим вниманием, удивленно качал головой и приговаривал: «Ну надо же!»

Мы сразу понравились друг другу и подружились. А когда он узнал, что я родился двадцать седьмого числа, то пришел в неописуемый восторг. Потому что, как он объяснил, из двух и семи складывается число девять, а все числа до тысячи он считал счастливыми.

Но окончательно он удивил меня, когда выяснилось, что некоторых слов он вообще не знает. Оказывается, еще в детстве он взял словарь Даля, вычеркнул из него все плохие слова и забыл их напрочь.

Гулять с ним по улицам было одно удовольствие: мы постоянно таскали тяжелые сумки за незнакомыми женщинами, переводили через дорогу старушек, а по субботам с утра стояли на площади Свердлова и объясняли приезжим, как пройти в ГУМ и «Детский мир».

Хорошее то было время! Никогда в жизни мне не говорили так часто «спасибо», никогда в жизни у меня не было так спокойно и легко на душе.

Но однажды (да, это было!) мы поспорили. Вернее, спорил я, а он только улыбался и поддерживал меня под руку, чтобы я не поскользнулся и не упал.

О чем я спорил, я уже не помню. Я к тому времени стал очень хорошо относиться к себе и все, что я ни говорил, казалось мне верным и единственно правильным. И поэтому распалился я не на шутку, выдернул свою руку и пошел в обратную сторону.

На перекрестке я все же обернулся — он шел, поскальзываясь и взмахивая руками. Он ведь всегда покупал самые плохие вещи, и в гололед ботинки у него скользили, как лыжи.

Я хотел было вернуться и помочь ему, но самолюбие остановило меня. «А, ничего с ним не случится!» — подумал я и пошел дальше.

С тех пор я его больше не видел. Я долго разыскивал его: звонил в институт Склифосовского, в милицию. В институте Склифосовского мне сказали, что таких нет, но, возможно, еще будут. А в милиции сообщили, что им все известно, за исключением того, что интересует меня.

Теперь я живу так же, как жил до того дня, когда чихнул на улице Горького, и вроде бы все нормально, только иногда, особенно зимними вечерами, меня тянет, как бывало, встать под сосулькой или помочь кому-то донести тяжелый чемодан.

Но без него — моего друга — я почему-то стесняюсь…

1982 г.

Без стен

Люди говорил разное, одни — что это гипноз, другие намекали на приближение кометы Галлея, а некоторые вообще несли какую-то дремучую околесицу о духах, домовых…

А было так: в один приятный летний день я переехал на новую квартиру. Окна моей старой квартиры выходили в тихий зеленый скверик, поэтому рассказы я писал в основном о природе. Задумал было повесть о воробьях и название уже написал — «Воробьи», да вот пришлось переехать… Окна новой квартиры смотрели в упор на строгое здание учрежденческой архитектуры, построенное не только без архитектурных излишеств, но и без стен. Из одних окон.

Любопытно было глядеть в те окна. Очень скоро я узнал всех обитателей учреждения, мысленно подружился с ними и даже невольно поднимет руку, когда они устраивали собрания. Но постепенно странное чувство начало овладевать мной, особенно первого и шестнадцатого числа, когда сотрудники выстраивались у окошка кассы. Я видел их лица со стороны кассира: они глядели напряженно и прицельно, словно из амбразуры. Сперва-то, без привычки, я тоже невольно вытягивал шею, пытаясь углядеть через дорогу в ведомости у кассира свою фамилию, но, конечно, напрасно.

Более того, я и рассказы перестал писать. Аванс, который я взял под повесть о воробьях, таял, как масло на сковороде. Надо было срочно что-то делать! И я решился писать на производственную тему.

В понедельник в девять ноль-ноль я сел за стол и пристально уставился в окно напротив. То, что я видел, для повести никак не годилось, а если все же писать — мог получиться только фельетон или приказ об укреплении дисциплины.

Я терпеливо подождет час, два, два с половиной, а потом!.. Узнать телефон того отдела не составило труда. Я набрал номер и, когда молодой человек, сидящий на столе, взял трубку, сказал ему:

— Слезь со стола.

— Что? — не понял он.

— Слезай! — крикнул я. — Работать уже пора!

Он сполз со стола, плюхнулся на стул и замер.

И остальные, наблюдая за ним, тоже застыли на своих местах.

Я быстро положил трубку и написал первое предложение: «Все сидели на местах». Предложение мне очень понравилось, в нем была деловая сухость, сразу определялось место действия. Я хотел уже и второе предложение написать, но по смотрел в окно и — отложил ручку. Сотрудники сбились в кучу и что-то горячо обсуждали.

«Ну уж, дружба — дружбой, а служба — службой!» — подумал я.

Номер начальника отдела я набирал резко и нетерпеливо, так что два раза у меня палец срывался и набиралось «01». Наконец я набрал правильно.

— Симаков слушает, — сказал он.

— Слушайте, Симаков, — сказал я как можно доброжелательнее, — ваши охламоны вот уже полдня ничего не делают!

— А кто это говорит? И почему вы так говорите? — Он потянулся за сигаретами.

— Да оставь ты сигареты в покое, — сказал я ему уже в сердцах. — С тобой как с человеком разговаривают!

Он отдернул руку от пачки, втянул голову и забегал глазами по сторонам.

— И потом, посмотри на себя, ты же не на дачу приехал землю копать! Ну что ты отворачиваешься, я же вижу, что ты и не побрился сегодня! А вчера вообще пришел в кроссовках…

Он выронил трубку и, озираясь, на цыпочках вышел из кабинета.

В комнате отдела подчиненные тут же окружили его и стали что-то наперебой рассказывать, кивая на телефон. А потом вдруг как ветром всех сдуло за столы. Кто схватился лихорадочно за ручку, кто за бумагу, а женщина двумя руками за голову. Я тоже испугался: что такое?! Оказалось, телефон у них зазвонил.

Я поспешно склонился над столом и с облегчением написал: «В отделе царила рабочая атмосфера». Пошла повесть, пошла! Уже проснулись и расправляли плечи сладкие мечты об экранизации. Эх, да что говорить!..

Но когда я посмотрел туда опять — сотрудников там не было. Я увидел только мелькнувший женский каблук и угол хозяйственной сумки.