Кристофер Бакли - Верховные судороги
— Ты уволен, — сообщила Пеппер и потянулась к кнопке «КОНЕЦ».
— Ишь ты! Вот попадешь в Верховный суд — если попадешь, — тогда и будешь командовать. А пока вынужден напомнить вашей чести, что у вас имеется юридически обязывающий контракт. И не говори мне, куда я его должен засунуть.
— Я как раз собиралась посоветовать тебе сначала сложить из него красивого жирафа — ты же у нас знаток оригами. Так вот, дорогой, прежде чем я прерву нашу беседу, а я вот-вот это сделаю, мне хотелось бы поблагодарить тебя за то, с какой любовью ты поддерживал меня на важнейшем этапе моей карьеры. То, что ты был рядом, так много значило для меня.
И Пеппер нажала на кнопку «Конец».
Телефон тут же зазвонил снова.
— Что? — спросила Пеппер.
Бадди спокойно уведомил ее:
— Если ты не появишься завтра на съемках, я предъявлю тебе иск за нарушение условий контракта.
— Ну и прекрасно, значит, встретимся в суде, — ответила она. — Занятно…
— Что?
— Мне всегда так хотелось произнести эти слова.
Глава 10
— У Картрайт возникли кое-какие новые, как бы это выразиться, обстоятельства, — по телефону сообщил президенту Грейдон Кленнденнинн.
— Слушаю, — настороженно ответил президент. Он провел на своем посту время достаточно долгое для того, чтобы понять: слово «обстоятельства» синонимично фразе «случилось нечто поистине страшное».
— Ее муж — продюсер их общего телешоу — уведомил Картрайт, что, если она уйдет из его передачи, он предъявит ей иск за нарушение договора.
Эта неожиданная и странная новость заставила президента Вандердампа задуматься. Он смотрел на полированную поверхность своего стола, изготовленного из обшивки боевого фрегата восемнадцатого столетия. Во флоте президент служил на авианосце. И порой этот стол казался ему полетной палубой, на которую нескончаемой чередой валятся подбитые, горящие боевые самолеты. Бам, бам, бам. А его обязанность — побыстрее отремонтировать их и снова отправить в полет.
— Да, — наконец сказал он. — Господи ты боже мой.
— Вот именно, — согласился Грейдон.
— Ему следовало усыпать ее путь лепестками роз. Делать ей массаж шеи. Говорить приятные слова, что-нибудь вроде «радость моя, я так горжусь тобой». А кстати, что он собой представляет, этот фрукт?
— Да кто ж его знает. Помните, что сказал Толстой о несчастливых семьях?
— Грейдон, — сказал президент, — прекратите.
— По-моему, Толстой сказал, что каждая из них совершенно уникальна. Я с этим джентльменом — если такое слово применимо к мистеру Биксби — незнаком, но, по всему судя, ему просто не хочется остаться без его телезвезды. Насколько я понимаю, она придает тому, что он делает, особый класс. Прочие его шоу ничем особенным не блещут. Самоубийцы, толстяки. Хотя кто может сказать, что является искусством, а что не является?
— Хейдену эта новость уже известна? — спросил президент, нажимая одновременно на кнопку, с помощью которой он вызывал главу своего персонала.
— Я хотел сначала сообщить ее вам. Если говорить начистоту, боюсь, что, услышав о ней, Хейден сунет голову в духовку первой попавшейся газовой плиты. Вы же знаете, он относится к вашей кандидатке без всякого энтузиазма.
Дверь Овального кабинета отворилась. Вошел Хейден Корк.
— Сэр?
Президент, нажав на телефонном аппарате кнопку громкой связи, сказал:
— Грейдон, будьте добры, расскажите Хейдену то, что вы рассказали мне.
Когда Грейдон закончил, Хейден Корк испустил прочувствованный вздох, — примерно такой же звук издает перед самой кончиной выбросившийся на берег реки лосось.
— Итак, — сказал, обращаясь к обоим своим помощникам, президент, — какие возможности у нас имеются?
— Она сказала, что готова снять свою кандидатуру, — сообщил Грейдон.
— Да? Ну и прекрасно. Прекрасно, — воскликнул Хейден, внезапно ожив, как все тот же лосось, но возвращенный в реку. — В таком случае я позвоню ей, скажу, как все мы признательны ей за…
— Минутку, — сказал президент. — Не спешите. Мы выбрали курс, так уж давайте за него и держаться. Что сказали ей вы, Грейдон?
— Что я ничего не решаю, что передам вам ее предложение.
— Господин президент, — сказал Хейден. — Я действительно считаю, что самое лучшее для нас — принять ее на редкость благородное предложение, пока эта новость не попала в газеты и…
— Сядьте, Хейден.
— Сэр…
— Сядьте. Грейдон, какое впечатление осталось у вас от разговора с ней?
— Мне показалось, что она старается не падать духом. Но при этом немного испугана. И не могу сказать, что виню ее за это. Однако предложение ее было искренним.
— И прекрасно. Она честна. Разумна. В наше время найти человека, готового отказаться от того, что ему предлагают, очень не просто. Скромность — утраченное искусство.
— Господин президент, — сказал Хейден. — Конечно, ей сейчас нелегко. Однако сенатские слушания — испытание достаточно жестокое и без такого рода добавок. Особенно если учесть, чем она пригрозила сенатору Митчеллу, когда тот пригласил ее к себе.
— И правильно сделала, что пригрозила. Мне и самому давно уже хочется забить микрофон в глотку Декстера Митчелла. Грейдон?
— Что же, сэр, положение не из легких. Хейден прав — журналисты набросятся на эту новость, точно голодные волки. Однако, при всем при том, Картрайт нравится мне все больше. Она — настоящая боевая машина.
Из трубки до Грейдона донесся тихий стон Хейдена.
— Я не вижу причин, — сказал президент, — по которым мы должны наказывать ее за то, что муж у нее — козел. Нет. Нет. Позвоните ей. Прямо сейчас. И скажите, что мы на ее стороне. Во всем. Скажите, — и президент бросил на Хейдена полный значения взгляд, — что на ее стороне весь Белый дом. Да, так и скажите. От моего имени.
— Хорошо, сэр. — И Грейдон положил трубку.
— Так, — произнес президент. — Хейден.
— Да, сэр, — печально откликнулся глава президентского персонала.
— Я думаю, что нам следует побольше узнать об этом… муже.
— Но, сэр, — взмолился Хейден, — мы же не станем… нет, сэр. Прошу вас.
— ФБР ведь уже изучило его прошлое — во всех подробностях, так?
— Так, сэр, однако…
— Хейден, — улыбнулся президент. — Время колебаний закончилось.[38]
Под вечер того же дня Грейдон и Хейден встретились в клубе «Ретрополитен», где Пеппер, которой предстояло прилететь из Нью-Йорка, должна была в последний раз встретиться с «коллегией душегубов». Хейден приветствовал Грейдона саркастическим:
— Большое спасибо. Вы здорово помогли мне при утреннем разговоре с шефом.
— А что я мог сказать? — пожал плечами Грейдон. — Я как-то уже привык к ее лицу.
— Все это кончится слезами, — сказал Хейден. — Или кровью. Митчелл раскалился добела.
— Декстер Митчелл — лошадиная задница, — сказал Грейдон, — но не дурак. Он знает, какой у нее рейтинг. Народ хочет, чтобы она заседала в суде.
— Вот уж не думал, что вы такой популист, — сказал Хейден.
— А я и не популист. Однако толпе стоит время от времени бросать кусок, которого она жаждет. Это ее успокаивает.
— Беру мои слова обратно. Вам ведь известно, о чем попросил меня шеф, не так ли?
— Я бы на вашем месте приготовился к тому, чтобы со всевозможной искренностью взглянуть в глаза членов большого жюри и сказать: «Я действительно не понимаю, о чем говорит специальный прокурор[39]».
— Спасибо. А самому специальному прокурору я что скажу?
— Ну, — произнес, улыбнувшись совершенно как Чеширский Кот, Грейдон, — что-нибудь да придумаете. А если не придумаете, я буду навещать вас по воскресеньям в тюрьме. Приносить вам круассаны и напильники.
Подставные сенаторы один за другим занимали места за комитетским столом. Вскоре появилась, опоздав всего на пятнадцать минут, и Пеппер. Выглядела она так, точно день этот дался ей нелегко. Грейдон тепло поздоровался с ней, Хейден ограничился коротким рукопожатием и кивком.
— И я тоже рада вас видеть, — негромко сказала Пеппер.
— Мне очень жаль, что ваш муж пытается поднять шум, — сказал Грейдон. — Но, как я уже говорил вам утром по телефону, президент полностью на вашей стороне.
И он подчеркнуто добавил:
— И мистер Корк тоже.
Хейден поджал губы.
— У вас усталый вид, — сказал Грейдон. — Ну что, готовы?
— Да, — без энтузиазма ответила Пеппер.
Несколько часов Хейден и прочие осыпали ее вопросами — о неприкосновенности частной жизни, о межштатной торговле, о правомерности использования Восьмой поправки[40] в деле «Мискимин против „Инконтинентал Эйрлайнс“».[41] Затем Хейден, откашлявшись, произнес:
