Наринэ Абгарян - Манюня
Мы с Манькой переглянулись. Манька ещё раз ткнула птенца. Он слабо зашевелился. Она положила его на краешек стола и погладила по голенькой спинке, горе моё луковое, прошептала умилённо.
-Ба, мы можем его хлебными крошками накормить!- осенило Маньку. - И поить водой из пипетки можем! Ты только дай нам крошек, Ба! И покажи где пипетка, которой ты мне в ухо закапывала эту ужасную чёрную жидкость, помнишь? А ещё мы, например, можем его искупать. Набрать в мисочку тёплой воды, побултыхать его там и уложить спать, накрыв платочком.
Ба простонала. Но Манюня ничего не слышала, Манюню несло.
-А если у него вдруг случится заворот кишок, мы пипеткой поставим ему клизму, - у Маньки раскраснелись от волнения щёки,- ты ведь нам поможешь, Ба? Хотя не надо помогать, мы сами разберёмся.
По окаменевшей спине Ба можно было догадаться, что сейчас случится непоправимое, но Манька этого не замечала, она была погружена в какие-то свои мысли.
- Вот если бы ты ещё умела мух ловить,- мечтательно протянула она, - или хотя бы мошек, а, Ба?
Ба со словами "да что же это такое" стремительно повернулась и с лёгким хрустом свернула птенцу шею.
-Вот теперь можете его хоронить со всеми почестями,- сказала она, не обращая внимания на наши вытянувшиеся лица,- я даже готова вам на эту церемонию уступить железную баночку из-под индийского чая! Потому что лучше я его прямо сейчас убью, чем вы потом замучите до смерти своими экспериментами!
Мы в гробовом молчании забрали трупик птенца и пошли хоронить его на задний двор. Выкопали маленькую ямку под грушей, положили туда тельце и присыпали землёй. Постояли в замешательстве над могилкой какое-то время. Манька задумчиво протянула: «Надо будет прийти откопать его завтра и посмотреть, улетела у него душа или ещё ТЕПЛИТСЯ В ГРУДИ»
-Ты чего? – возмутилась я, - какое там теплится, он ведь умер!
-Ну ты же слышала, как Ба рассказывала про гойские выкрутасы Иисуса Христа с воскрешением?- Манька сорвала с ветки листик и намотала его на палец, - может это птичий Христос?
Мы в задумчивости уставились на могилку. Потом как по команде подобрали два деревянных прутика, сложили крест-накрест, обмотали травами, чтобы крестик не распался, и воткнули в одинокий холмик.
……………………………………
Автор рассказа приносит извинения своим замечательным читателям за богохульство. Автор поста сам является христианином, правда, достаточно раздолбайского настроя, ну да ладно.
В оправдание Ба автор поста может сказать, что с богом у неё были весьма непростые, продиктованные тяжёлым детством и юностью, отношения. Ба принадлежала основоположной из авраамистических религий, и считала себя вправе с одинаковым остервенением костерить святых всех трёх религий подряд.
Все претензии просьба предъявлять исключительно автору поста, ибо Ба автор поста в обиду не даст.
……………………………………
Когда вечером приехали мои родители, на кухонном столе исходил умопомрачительным ароматом яблочный пирог. Ба полила его, ещё горячим, растопленным мёдом, посыпала корицей и миндальной крошкой. Обжарила в большой чугунной сковороде кофейные зёрна до масляного блеска, принесла из погреба свою знаменитую сливовую наливку в запотевшей бутылке тёмного стекла. Мы с Манькой добросовестно смололи кофе в ручной кофемолке.
Ба вышла встречать маму с папой на веранду, - сидите на кухне, - шикнула она нам, грозно выпучив глаза.
-Ой, Наденька, Юрочка (чмок-чмок), как доехали? Ну и что, что пять минут езды, мало ли что может с вами случиться, колесо можно проколоть, бензобак может протечь, мазут может пролиться или какая ещё беда приключиться. Вон у соседа нашего Левана сын чуть в машине не сгорел, говорили – замыкание (сочувственные ахи и охи). Я пирог яблочный испекла (громкое восторженное бормотание родителей), ага, ага, скоро и Миша приедет. Девочки сегодня себя чудесно вели, хоронили птенчика (тревожное бормотание). Да ничего страшного, они его подобрали, хотели клизму пипеткой сделать, пришлось несчастному свернуть шею, чтобы они его не замучили до смерти (растерянное покашливание). Вы только не пугайтесь, синюшность голов ещё не прошла (тревожное покашливание), но это дело одного - двух дней, потом всё придёт в норму (растерянное мычание). Ну что мы стоим на пороге, давайте пройдём на кухню!
Я не буду сейчас вам рассказывать в подробностях, какой мощи пароксизм истерического хохота согнул моих родителей при виде наших голубых черепов. Как потом папа вертел наши головы в руках и, любовно пересчитывая все характерные шишечки, сыпал страшными словами брахикефалия, долихокрания и краниология, чем вогнал нас в окончательный и бесповоротный ступор.
Как мама рыдала на плече у Ба, а Ба утешала её и говорила, что волосы не зубы, ну ты же понимаешь, Надя, а мама с каким-то сладострастным облегчением вытерла сопли подолом платья Ба и сказала – тётя Роза, я всё понимаю, только детей всё равно жалко!!!!
Как папа с дядей Мишей стояли на веранде, с дымящимися чашечками кофе в руках, выкуривали сигарету за сигаретой и вели бесконечный диалог на тему, что пора бросать курить Миша, конечно пора, а то сколько можно, Юра!
День удался, в общем, на славу. Я заснула счастливая, в своей кровати, жестоко осмеянная сёстрами, но с греющей душу мыслью, что где-то там, в пяти минутах езды от нашего здания, в двухэтажном каменном доме спит Манюня, и отсвечивает в темноту такой же, как у меня, гладко выбритой, голубоватого колера, головой.
11 Манюня знакомит меня с Ба
Если у вас сложилось впечатление о Ба как о вздорной, упёртой и деспотичной особе, то это совсем не так. Или не совсем так. Ба была очень любящим, добрым, отзывчивым и преданным человеком. Если Ба не выводить из себя – она вообще казалась ангелом во плоти. Другое дело, что вызвериться Ба могла по любому, даже самому незначительному поводу. И в этот нелегкий для мироздания час операция «Буря в пустыне» могла показаться детским лепетом по сравнению с тем, что умела устроить Ба! Легче было намести веником в совок песчаную бурю и выкинуть её за амбар, чем пережить стобалльный шторм бабырозыного разрушительного гнева.
Я счастливый человек, друзья мои. Я несколько раз сталкивалась лицом к лицу с этим стихийным бедствием и таки выстояла. Дети живучи, как тараканы.
С Маней мы познакомились в 79-году и как-то сразу подружились. Нам было по восемь лет, и мы обе учились в музыкальной школе, Маня - по классу скрипки, я – фортепиано. Какое-то время после знакомства мы встречались на общих занятиях, перекидывались дежурными фразами, потом дружба наша стала неминуемо крепнуть. Мы пересели за одну парту, вместе уходили из музыкальной школы, благо домой нам было по пути. Если у Мани в этот день случалось занятие по скрипке, то мы по очереди несли футляр – он был совсем не тяжёлый, но для нас, маленьких девочек, достаточно громоздкий.
Недели через две я пригласила Маню к нам домой – знакомиться с моей семьёй.
Маня замялась.
-Понимаешь,- сказала она виновато,- у меня Ба.
-Кто?- спросила я.
-Ну Ба, баба Роза.
-И что?- мне было непонятно, к чему клонит Маня,- у меня тоже бабушки – Тата и Настя.
-Так у тебя бабушки, а у меня Ба,- Маня посмотрела на меня, как на набитую дуру,- у Ба не забалуешь! Она не разрешает мне по незнакомым людям ходить.
-Да какая же я тебе незнакомая,- развела я руками,- мы уже целую вечность знакомы, аж,- я посчитала в уме,- восемнадцать дней!
Манька поправила бретель съехавшего с плеча школьного фартука, разгладила торчащий волан ладошкой. Попинала коленом футляр скрипки.
-Давай так,- предложила она,- я спрошу разрешения у Ба, а на следующем занятии расскажу тебе что она сказала.
-Ты можешь мне на домашний телефон позвонить, дать номер?
-Понимаешь,- Маня посмотрела на меня виновато,- Ба не разрешает мне названивать незнакомым людям, вот когда мы с тобой ОФИЦИАЛЬНО познакомимся, тогда я буду тебе названивать!
Я не стала по новой напоминать Мане, что мы уже вроде как знакомы. Значит, подумала я, так надо. Слово взрослого было для нас законом, и если Ба не разрешала Мане названивать другим людям, значит в этом был какой-то тайный, недоступный моему пониманию, но беспрекословный смысл.
На следующем занятии по сольфеджио Манюня протянула мне сложенный вчетверо альбомный лист. Я осторожно развернула его.
«Прелестное письмо» моей подруги начиналось с таинственной надписи:
«Наринэ, я тебя приглышаю в суботу сего 1979 г.г. в три часа дня. Эсли можеш, возьми собой альбом с семейными фотографями».
Моё имя было густо обведено красным фломастером. Внизу цветными карандашами Манька нарисовала маленький домик: из трубы на крыше, само собой, валил густой дым, в одиноком окошке топорщилась лучиками жёлтая лампочка Ильича, длинная дорожка, петляя замысловатой змейкой, упиралась прямо в порог. Почему-то в зелёном небе из-за кучерявого облака выглядывало пучеглазое солнце. Справа, в самом углу, сиял месяц со звездой на хвосте. Надпись внизу гласила - «синний корандаш потеряла, поэтаму небо зелёное, но это ничево. Конец.»
