Сергей Литовкин - Хуже всех (сборник)
Надо сказать, что и нашли меня около кормового ограждения не сразу. Собственно говоря, меня вообще-то и не искали, а случайно натолкнулись. Вахтенный клялся, что видел своими глазами, как я взлетел на гребень волны и исчез из зоны обзора. Еле удалось его убедить, что это было пресловутое изделие с двумя нулями, а вовсе не мое тело. Увидев меня, он потыркал пальцем в мой живот, проверяя плотность иллюзий, и осенил всех окружающих крестным знамением. В вахтенный журнал записали ранее подготовленную легенду об утрате изделия. Как ни странно, этим, да еще перебитой посудой на камбузе, ущерб от удара волны и ограничился. Общее количество ушибов у членов команды, включая четыре моих синяка, не дотянуло и до дюжины; зато аппаратура наша испытания выдержала.
После этих будоражащих событий я снова начал курить, хотя курево, собственно, у всех на судне уже почти совсем закончилось. В один из дней, когда мы получили добро на возвращение в базу, мне не досталось ни одной затяжки. Уши распухли. Я уже в который раз перерыл все возможные закоулки в поисках бутылки с бычками, но так ничего не обнаружил и не мог понять, куда же делась моя «заначка». Неожиданно я вспомнил, что еще в самом начале похода, вызванный к командиру, я потушил сигарету и, не найдя более подходящего места, запихнул ее в щелку между двумя листами декоративной обшивки.
Чем глубже я погружался в свои воспоминания, тем крупнее мне казался засунутый за обшивку окурок. Когда я взялся за отвертку, чтоб до него добраться, он, в моем воображении, дорос до размеров, превышающих длину стандартной сигареты раза в полтора. Вывернул я ровным счетом пятьдесят два шурупа, что позволило снять панель каютной обшивки и проникнуть в пространство, заполненное трубопроводами, кабелями, коробами и прочей начинкой. С каждым новым вывернутым шурупом надежда на предстоящий перекур росла; тем катастрофичнее показался крах былых иллюзий. Ничего, даже отдаленно напоминающего курево, в открывшемся пространстве обнаружено не было. А вот следы крысиной жизнедеятельности имелись в наличии и весьма обильные. Точно, решил я, крысы, эти гнусные твари, сожрали мой окурок!
С мыслями о страшной мести грызунам я отправился в кают-компанию, в буфете которой еще раньше приметил банку с крысиной отравой.
Инстинкты не подвели меня: я застал грузинских кулинаров за вскрытием небольшой деревянной коробки, содержимое которой составляла дюжина толстенных сигар.
Это был подарок кубинских моряков – наших верных соратников по борьбе с империализмом, запрятанный горцами еще с позапрошлого похода, отмеченного памятным братанием с военно-морскими посланцами Острова Свободы. В обмен на страшную клятву о неразглашении тайны я получил три здоровенные сигары и, забыв вздорные мысли о ядах, поспешил в свою каюту, где, надрываясь от кашля, вызванного ядреным сигарным табаком, принялся закручивать все пятьдесят два шурупа. Восстановив обшивку, я гордо выпрямился, но поскользнулся, и нога моя оказалась в проеме за стенкой рундука, из-за которого… Ну да, из-за рундука на свет Божий выкатилась бутылка из под шампанского, содержащая пару десятков весьма ароматных бычков, превративших мою радость в настоящее счастье.
До возвращения в базу оставалось только пройти проливы и Черное море наискосок.
* * *Собираясь после похода в отпуск, я быстренько сдал аппаратуру и все отчеты по ее испытаниям, абсолютно забыв про таинственное изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ», о котором мне напомнил наш техник-комплектатор.
– А где рельса? – спросил он, просматривая расписки, акты и упаковки приборов.
– Какая рельса? – задал я встречный вопрос, и тут до меня дошло. Рельсой мы называли огромный стальной профиль-станину, предназначенный для установки и крепления на нем всяких объективов, линз, прицелов и прочего добра для измерений высокой точности. По весу, размерам и внешнему виду эта штука мало отличалась от железнодорожного рельса. В начале индекса были вовсе не угрожающие нули, а две буквы «О». Теперь я мог расшифровать таинственную аббревиатуру, означавшую не более, чем «оптическая ось длиной 2700 миллиметров, усиленного типа, производство экспериментального завода». Стало понятно подозрение Сида о возможном применении мичманами этого изделия в гараже: действительно, чем не перекрытие над воротами под укладку бетонных плит? Я достал из-за пазухи выписку из вахтенного журнала, перечитал ее, и мне стало неуютно. В самом деле, было очень сложно представить себе силу, способную так истерзать и изорвать трехметровую железяку. Разве что ядерный взрыв, да и то – в самом эпицентре.
– Волной смыло, – сказал я, отдавая бумажку и постукивая по колену потухшей трубкой, – штормило.
Прочитав текст, техник испуганно попытался поймать мой взгляд, однако я сосредоточился и с выражением лица побитого судьбой, но живучего и еще грозного пирата произнес:
– На Флоте бабочек не ловят!
* * *Изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ» успешно списали с материального учета. Скорее всего, никто даже не вникал в суть доставленной мною бумаги. Печати и подписи были на месте и сомнений не вызывали. Была и еще одна причина не слишком-то копаться в тонкостях. Как мне по секрету сообщили, при изготовлении рельсины на нашем заводике на нее ошибочно или злокозненно записали трудозатраты, достаточные для строительства небольшого корабля. Изделие по учету числилось если не золотым, то уж точно серебряным. Все были рады спрятать концы в воду, особенно – в морскую.
* * *С тех пор прошло двадцать лет, и я решительно бросил курить. Всерьез.
Фотограф
Заболел фотограф. Не смертельно, но довольно тяжело. Если б это случилось в фотоателье на Приморском или на Большой Морской, тогда нечего было бы и рассказывать. Но это был не рядовой кустарь, а военно-морской ас экстра класса в звании мичмана, правда, самоучка, как, впрочем, и множество других, небесполезных для флота специалистов.
Долбануло его, буквально, в бок. Аппендицит. Вроде, не проблема: вырезать да зашить. Однако произошло это на гидрографическом судне в западном Средиземноморье. При этом судно следовало через Гибралтар для выполнения задания, главным действующим лицом которого как раз и был этот самый мичман, от которого требовалось засечь, подкрасться и сфотографировать во всех видах новую американскую атомную подводную лодку, по всем данным пересекающую Атлантику по пути в Испанию в подводном, естественно, положении.
Америкосы по понятным причинам фотографироваться не очень любили и всплывали только почти у самого побережья, что препятствовало получению приемлемых снимков. Если, конечно, не впереться по-нахалке в чужие терводы и не приблизиться к объекту на дистанцию фотозалпа. Можно было, наверно, и чуток подождать, когда в зарубежных журналах появятся качественные изображения лодки на стапелях, на ходу и у причалов. Обычно больших задержек с этим в семидесятые годы прошлого века не было: налогоплательщикам исправно демонстрировали этих монстров, сжиравших их трудовые доллары в лихорадочных попытках запугать «красных», то есть нас, а заодно и своих – «синих», наверно, или «голубых». Мы ведь их именно такими цветами рисовали на своих оперативных картах. Впрочем, не в цветах дело; руководство требовало изображения новой супостатской подлодки безотлагательно, с обычным в СА и ВМФ сроком готовности – вчера и до обеда, что обсуждению не подлежало. Потому-то и был послан специалист по фотосъемкам с двумя ящиками уникальной техники, хитрыми объективами и многими километрами пленок. И на тебе – заболел.
Корабельный доктор на гидрографе, старлей Веня, был врач толковый, но вовсе не хирург, а дерматолог по призванию и основной специальности. А посему диагноз он поставил дня через два, пощипав кожную складку на пузе мичмана, пролистав стопочку своих справочников и переговорив в телеграфном режиме с флагманским медиком эскадры, тертым и опытным, как старая повитуха. Тот, мудрствуя лукаво, сообщил, что, согласно собранной им за многие годы статистике, у моряков в этом месте может быть только один дефектный элемент – аппендикс. По его словам, дети, женщины, алкаши, слесаря, бухгалтера, администраторы и прочие штатские типы с подобными симптомами способны страдать десятком различных заболеваний, что моряку – ни к лицу, ни к заднице. Поэтому, утверждал заслуженный мастер скальпеля, надо без тени сомнения и интеллигентских раздумий удалять к чертовой бабушке лишний отросток, пока тот не рванул, как старая якорная мина, сорванная штормом с вечной привязи и выброшенная к причалам.
На живом человеке Вениамин раньше ничего более серьезного, чем волосы, ногти и прыщи, не терзал. Оперировать в одиночку он отказался категорически и потребовал себе в ассистенты хотя бы такого же пытливого медика, каким был сам. И надо же было случиться, что поблизости, в суточном переходе, оказался только один советский корабль – эсминец, на котором служили добрый доктор Леня и я.
