Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Перемещенное лицо
За завтраком Лаврентий Павлович прочел свежий номер газеты «Правда», затем проглядел несколько протоколов допросов, это чтение доставляло ему огромное удовольствие. Особенно его увлекали признания крупных партийных и государственных деятелей, лиц когда-то толстых, самодовольных и надменных, а теперь ничтожных и жалких, торопливо сознававшихся в том, что они вредили государству, готовили покушения на товарища Сталина и других членов советского руководства, выводили из строя разные механизмы, отравляли колодцы и прятали в дуплах деревьев или мусорных баках микропленки со шпионскими донесениями своим заокеанским хозяевам. Читая подобные протоколы, Лаврентий Павлович легко представлял себе, как добывались такие признания, и от этого представления ему становилось тепло на душе. В таких случаях он часто и беззвучно смеялся, а Каталина фон Хайс заглядывала через его плечо в читаемый текст и тоже тихо смеялась, радуясь тому, как коммунисты ловко уничтожают сами себя.
Принятие пищи и чтение прерывалось телефонными звонками. Кроме прочих, ему звонил глава государства Михаил Иванович Калинин. Формально и согласно Конституции государства Михаил Иванович был в этом государстве высшим должностным лицом и мог кого угодно поставить на высокую должность, сместить с нее, наградить, казнить или помиловать. Формально он мог снять с поста даже самого Сталина или лишить его звания генералиссимуса. На самом же деле Михаил Иванович был бесправнейшим человеком и даже собственную жену не мог защитить от ареста. Но позволял себе хлопотать за нее и сейчас обращался с нижайшей просьбой:
– Лавруша, дорогой, пожалуйста, освободи ее. Ты же знаешь, она ни в чем не виновата.
– Миша, – отвечал ему Лаврентий Павлович, – ты же глава государства, а не какой-нибудь маленький, темный человек. Ты же знаешь, что у нас никого ни за что не сажают. Ты понимаешь, что ради тебя я бы пошел на многое. Я, Миша, очень добрый человек, у меня, можешь спросить у моей жены, мягкое сердце. Но когда, Миша, речь заходит о врагах народа, оно у меня становится очень твердым. И тебе, Миша, советую не хлопотать за врагов народа, который доверил тебе высшую должность в нашем государстве.
Пока он говорил с главой государства, называемым в народе всесоюзным старостой, а среди своих соратников просто Козлом за соответствующий фасон бороды, Капуля сообщила ему на ушко, что вызванный им человек дожидается за дверью. Повесив трубку, Лаврентий Павлович велел пригласить этого человека и при появлении инстинктивно вскочил, потому что вошедшим оказался Иосиф Виссарионович Сталин, правда, очень необычно одетый. Не в полувоенном френче, не в маршальском кителе, а в дорогом двубортном костюме с галстуком, которого Иосиф Виссарионович отродясь не носил.
Тут надо бы нам сделать отбивку и по правилам контрапункта переключиться на что-то другое. Отвлечь внимание читателя, дать ему помучиться в догадках, для чего именно явился Иосиф Виссарионович к Лаврентию Павловичу рано утром, хотя, как известно, так рано он никогда не вставал. Все знали, что он не покладая рук работал иной раз до первых петухов, зато и поднимался никак не раньше полудня. Так почему же он ни свет ни заря сам явился к Лаврентию Павловичу, а не вызвал его к себе? Но мы долго читателя мучить не будем и сразу откроем ему нашу интригу: явился к Лаврентию Павловичу лично не Иосиф Виссарионович Сталин, а Гога, народный артист СССР Георгий Михайлович Меловани. Этот Меловани был так похож на товарища Сталина, что, бывало, при его появлении сам товарищ Сталин вскакивал, пугаясь, что, может быть, это и есть настоящий товарищ Сталин, а он, настоящий товарищ Сталин, может быть, и не совсем настоящий товарищ Сталин.
Так вот, при появлении в столовой как бы товарища Сталина Лаврентий Павлович тоже инстинктивно вскочил на ноги, но, впрочем, тут же опомнился и опять, соединивши свои вялые ягодицы со стулом, сделал гостю приглашающий жест рукой, проговорив при этом:
– Здравствуй, Гога, гамарджоба, дорогой генацвале, проходи и садись напротив меня. Капуля, положи-ка ему пару котлеток. Кушай, дорогой кунак, кушай. Это хорошее мясо. Из молодого, понимаешь, млекопитающего. Вина ему, Капуля, налей, нет, не вина, а сделай ему «Кровавую Мэри». Это хороший напиток, «Кровавая Мэри» лично во мне вызывает большое, понимаешь ли, вожделение.
Они выпили смесь водки с томатным соком и закусили нежными котлетками, буквально таявшими во рту. И во время еды состоялся у них разговор на ломаном грузинском языке, чтобы Капа (свой человек, но все-таки) не поняла, о чем речь. Но Капа, конечно, и грузинский язык, и армянский, а азербайджанский тем более знала, как свой родной. Все, что говорилось, она за неимением под рукой карманного диктофона (еще не изобретенного) запомнила дословно и в тот же вечер вынесла вместе с мусором шифровку своему шефу Алену Даллесу о предложении, сделанном Лаврентием Павловичем Михаилу Георгиевичу.
Предложение состояло вот в чем. Товарищ Сталин, достигши определенного возраста, стал уставать от возложенных на него многочисленных обязанностей, и ему уже трудно присутствовать везде, где ему необходимо присутствовать, иногда в одно и то же время. В политбюро ЦК ВКП(б), в Совете министров, в Генеральном штабе, в Совете мира, в Комитете по Сталинским премиям, на всяких заседаниях, совещаниях, планерках и летучках. Так вот, есть просьба к народному артисту Меловани или, точнее, совершенно секретное партийное поручение: воспользовавшись исключительным сходством, подменять иногда товарища Сталина и исполнять за него некоторые второстепенные обязанности, как, например, сидеть в президиумах, стоять на трибуне Мавзолея и присутствовать при вручении послами верительных грамот.
Как и ожидалось, Меловани от предложения поначалу опешил и заойкал:
– Ой! Ой! Лаврентий Павлович. Да как же я? Я ведь, Лаврентий Павлович, только артист. Я могу лицедействовать только в театре или в кино. А реально подменять гения человечества на государственных мероприятиях как же, как же, Лаврентий Павлович, я же, Лаврентий Павлович, простой человек.
– А товарищ Сталин тоже простой. И Ленин был простой. А ты мало того, что артист, ты еще коммунист и должен понять, что предложение партии – это приказ. Ты это понял, генацвале?
И генацвале, конечно, сразу же понял, но и со своей стороны не упустил случая выдвинуть просьбу. Поскольку ему теперь надо еще лучше вжиться в образ товарища Сталина, он хотел бы, чтобы ему создали примерно такие же бытовые условия, как у товарища Сталина.
При этих словах Лаврентий Павлович слегка поморщился и пробурчал: «Ах, какой ты меркантильный!» Однако обещал, что просьба будет рассмотрена.
– Но смотри, – предупредил Лаврентий Павлович. – Если кто-то нашу тайну раскроет, я тебя живым закопаю в землю.
12
Отпустив народного артиста, Лаврентий Павлович собрался после завтрака немного покачаться в плетеном кресле и почитать еще пару протоколов, а может, даже и подремать, но тут явился нарочный с некоторыми бумагами, заглянув в которые Лаврентий Павлович сначала удивленно присвистнул, а потом сказал по-грузински вай-вай, а потом хлопнул в ладоши. Следует попутно заметить, что у начальников была такая привычка – хлопать в ладоши. Хлопнул в ладоши, и сразу волшебным образом перед глазами немедленно возникает кто-то, готовый чего изволите. Только Лаврентий Павлович хлопнул в ладоши, как перед ним опять возникла его незаменимая домоправительница, неся в одной руке на деревянных плечиках белый чесучовый костюм и кремовую рубашку. Быстро одевшись, Лаврентий Павлович с толстым портфелем выкатился на залитое солнцем крыльцо и, зажав портфель между коленями, снова соединил ладоши в хлопке. Тут же к крыльцу, шурша шинами, подкатил длинный, черный, сверкающим лаком, как новая галоша, лимузин «ЗИС-101» с красным флажком на капоте. Офицер охраны еще на ходу вывесился из передней дверцы и открыл заднюю, выхватил портфель из рук Лаврентия Павловича и сунул его в кабину следом за Лаврентием Павловичем. Лаврентий Павлович юркнул внутрь, утянул за собой портфель, утонул в мягком кресле и сказал тихо:
– В Кунцево!
И через полчаса оказался у вполне неприметных металлических зеленых ворот с ажурным плетением поверху. Ворота открылись, пропустили машину, закрылись снова, и машина оказалась заблокированной между двумя воротами – первыми и вторыми – и стояла, как баржа в шлюзовой камере. Тотчас из бокового помещения вышли два офицера и попросили пассажира покинуть машину, показать документы и предъявить для досмотра портфель. Пока один из них на капоте перебирал содержимое портфеля, другой попросил Лаврентия Павловича повернуться лицом к машине, положить руки на крышу и пошире раздвинуть ноги, что маршал Берия и выполнил, не выражая ни малейшего неудовольствия, ибо это была обычная, рутинная процедура. Маршала, как, возможно, еще помнит читатель, и раньше так проверяли, и теперь той же процедуре подвергли. Он был тщательно, но деликатно, без грубостей, общупан с головы до ног, особенно под мышками и в паху, после чего ему было разрешено пройти на территорию дачи пешком.
