С первого взгляда (Юмористические рассказы) - Станислав Васильевич Родионов

— Уже вычеркнул, — понял я его мысль.

— Так, — сказал он и стал читать дальше: — «Сел он однажды на сивую кобылу и поехал искать бабу-ягу». Вы пишете для детей, для пионеров, и вдруг — кобыла. Красиво ли это?

— Можно заменить на мерина.

— Это все равно.

Вот те раз, подумал я, два образования, а кобылу от мерина не отличает.

— Да и кто в наше время ездит на лошадях?! Вот вы на чем ездите? — спросил он.

— На велике.

— Видите, — обрадовался редактор, — так пусть и он едет современно, в своей «Жигули»... э... э... э... в своем «Жигуле», в своих «Жигулях», а не на сивой кобыле.

Я исправил, мне-то пусть.

— Теперь насчет яги... Что такое яга? Баба — по­нятно, а вот яга?

Откровенно говоря, мне тоже баба была понятна, а яга не очень.

— Каково семантическое происхождение слова?

— Яга и яга... Костяная нога, — объяснил я.

— Это вы говорите не о семантике, а о протезе. Какой вы себе представляете ягу?

— В макси. А вообще-то я ее не видел, — бурк­нул я.

— Вот, не видели, а описываете. Вычеркнуть ягу, а бабу оставить. Но в заглавии сохранить обеих. Дальше: «Видит, навстречу ему бежит волк». Какие же волки в городе, дорогой товарищ?!

— Можно на кошку переделать, — предложил я.

— Зачем же, мы бережно относимся к авторскому тексту. Не волк, а Волков! Исправили? Дальше: «Куда едешь? — спрашивает волк». Значит, у нас будет: «Куда едешь? — спрашивает Волков». Дальше: «Ищу бабу-ягу, — отвечает Иванушка». Ну, тут мы уже До­говорились, ягу выбрасываем, Иванушку заменяем...

Я только успевал исправлять — толковый был ре­дактор, мне бы и трех образований на такое не хва­тило.

— «Я тоже ее ищу, — говорит волк. — Возьми меня с собой». — «Садись сзади», — отвечает Иванушка». Вот здесь ничего не скажешь, все жизненно, только имена заменить. Дальше: «Видят, летит в небе лебе­душка. ..».

Редактор задумался. Я уже знал, о чем он ду­мает, — о том, что лебеди в городе не летают, поэтому предложил:

— «Видят, летит в небе Лебедева».

— На чем... летит?

— На этом... вертолете.

— Можно же проще: «Видят, стоит Лебедева». А? Я исправил.

— «Куда летишь, лебедушка? — спрашивает Ива­нушка», — прочел дальше редактор.

— «Чего стоишь зря, Лебедева?» — вошел я во вкус.

Редактор улыбнулся и протянул мне мою сказку:

— Вот вы и поняли. Ну, что там получилось?

Я прочел вслух:

— «Баба-яга. Сказка. Жил красавец Вадим. Сел он однажды в «Жигули» и поехал искать бабу. Видит, навстречу ему бежит Волков. «Куда едешь?» — спра­шивает Волков. «Ищу бабу», — отвечает Вадим. «Я тоже ее ищу, — говорит Волков, — возьми меня с собой». — «Садись сзади», — отвечает Вадим. Едут дальше. Видят, стоит Лебедева. «Чего зря стоишь, Ле­бедева? — спрашивает Вадим. — Небось хаты нету?..»

И я пошел дальше, заменяя и вставляя по ходу.

Сказка получилась интересной: Лебедеву они поса­дили в машину, прихватили еще Утицыну и поехали к ней на квартиру, а уж туда-то и пришла баба-яга, костяная нога, — Вадимина жена с протезом.

Эту интересную сказку напечатали. А я на радо­стях так и пошел критиковать редкозубый паркет и блочный микрорайон. Скоро до стройтреста доберусь.

Фома

Каждый божий день выползаем мы с Аленкой на улицу. При любой погоде и любой телепередаче наши фигуры торчат во дворе. Летом мы делаем из песка куличи и ловим на газонах жучков, осенью хлюпаем по лужам и собираем желтые листья, зимой копаем в снегу пещеры и выискиваем на стеклах кра­сивые узоры, весной давим утренний ледок и греемся на солнышке.

К своему стыду, все это я проделываю с не мень­шим интересом, чем пятилетняя Аленка. Только мои глаза закрыты очками, а у нее на каждую букашку так распахиваются, что весь двор застывает в них.

Я уже знаю всех дошкольников и познакомился со всеми мамами. Когда мы выходим на улицу, женщины машут мне рукой. Пока Аленка делает на песке лун­ную поверхность, они сообщают уйму интересных вещей.

Я узнаю, как подтянуть петлю на капроновом чул­ке, чем отмыть кастрюлю из-под варенья и где найти спрятанные мужем от получки деньги. Они рассказы­вают, что Верка приревновала мужа утюгом по голове, но Клавка живет со своим дружно, потому что не разговаривает.

Женщины понимают друг друга с полуслова, по­нимают даже тогда, когда говорят о противопо­ложном.

Иногда к нам подходит чей-нибудь муж. Он воз­вращается с работы.

— Бабы, — хватает меня одна, — вон идет мужик: не пьет, зарплату всю приносит и в домино не стучит!

Я осторожно замечаю, что тоже работаю и не стучу. Женщины смотрят на меня удивленно. Я им примелькался, как собственные дети.

— А вы разве работаете?

— Разумеется, только в разные смены, — робко признаюсь я.

Положительный муж берет у жены ключ и уходит домой отдыхать. Мне по режиму гулять еще час.

Я опять слушаю женщин, пока не подходит Аленка и не начинает нетерпеливо трясти короткими обруб­ками-косичками. Мы возвращаемся домой.

После еды она подтаскивает лохматую пачку книг и голубыми глазами безмятежно заглядывает в мое лицо. И я читаю книжки, которые мы с Аленкой знаем наизусть. И опять жалеем Красную шапочку, нена­видим волка и смеемся над зайчишкой. Сколько бы мы ни читали, кончить я должен обязательно про упрямого Фому.

По воскресеньям мы подходим к иным женщинам. Они ведут тонкие разговоры, и от них пахнет такими же духами. Их приятно слушать, ибо разговор идет о любви.

Одна, у которой греческий нос тянется до самого кончика, а на кончике неожиданно вздувается, спра­шивает меня:

— Вы согласны, что любовь — это апогей?

— Бесспорно, — соглашаюсь я и направляю вни­мание Аленки на существо с кривыми ножками, нечто среднее между кошкой и щенком.

— Нет, любовь — это дикая страсть, — возражает дама, у, которой нос сайкой, но кончик гречески за­острился. У интересных-то людей даже физические недостатки оборачиваются достоинствами.

— Разумеется, — подтверждаю я и опасаюсь, что криволапое существо испортит Аленке эстетический вкус.

— Мой супруг подарил мне две пары капрона,— продолжает первая беседу о любви.

— А знаете, как подтянуть петельки?