Марк Твен - Почему я подал в отставку

Наконец, президент сказал:

— Ну-с, милостивый государь, кто же вы такой?

Я протянул ему свою карточку и он прочел: «Марк Твен, секретарь сенатской комиссии по Конхологии.» Тогда он осмотрел меня с головы до пят, как будто до сих пор никогда не слыхал обо мне.

Министр финансов сказал:

— Это тот самый навязчивый осел, который являлся ко мне с советом помещать, на манер календарей, стихотворения, шутки и анекдоты в моих финансовых отчетах.

Военный министр добавил:

— Это тот самый сумасшедший, который был у меня вчера с проектом умертвить часть индейцев посредством просвещения, а остальных перерезать.

Морской министр присовокупил:

— Я узнаю в этом молодом человеке ту самую личность, которая, в течение настоящей недели, неоднократно вмешивалась в мои дела. Он ужасно огорчен, что адмирал Фарагут таскает за собой целый флот, ради «увеселительной прогулки», как он называет это. Его предложение, касающееся устройства такой прогулки на плоту, на столько идиотично, что едва-ли стоит еще что-нибудь говорить о нем.

Тогда я сказал:

— Милостивые государи, я не могу не заметить господствующее здесь стремление набросить покрывало гнусности на каждый акт моей служебной деятельности и воспрепятствовать мне всякими способами подать собственный голос в совете нации. Я не получил повестки на сегодняшнее заседание. Простому случаю обязан я тем, что узнал об этом заседании совета. Но оставим в стороне все это. Я хочу знать только одно:- это заседание совета министров или нет?

Президент ответил утвердительно.

— В таком случае, — продолжал я, — приступим же к предмету нашего совещания и не будем терять драгоценное время во взаимных пикировках относительно наших служебных отношений.

На это ответил министр внутренних дел в своем обычно-добродушном тоне:

— Молодой человек, вы страдаете от недоразумения. Секретари отделов конгресса не состоят членами кабинета. И даже привратники Капитолия не состоят ими, хотя, может быть, это и странно. Поэтому, как бы высоко ни ценили мы, при наших совещаниях, вашу сверхчеловеческую прозорливость, мы все-таки, руководствуясь буквой закона, не в праве сделать из нее какое-либо употребление. Совету нации приходится, к сожалению, обходиться без вашего содействия. Если вследствие этого произойдет какое-либо несчастие, — что, во всяком случае, не изъято из сферы совершенной невозможности, — то да послужит утешением в вашей печали тот факт, что вы и словом, и делом сделали все от вас зависящее, чтобы отклонить это несчастье. Желаю вам всего хорошего. Будьте здоровы.

Эти полные нежности слова успокоили мой взволнованный дух и я вышел. Но слуги нации не знают полного покоя. Едва только достиг я своего местечка в Капитолии и, в качестве истого представителя народа, расположил ноги на столе, как вдруг ко мне подскочил с свирепым видом один из сенаторов конхологической комиссии и сказал:

— Где же вы пропадали целый день?

Я заметил ему, что, если до этого есть дело кому-нибудь кроме меня самого, то я был в заседании совета министров.

— В заседании совета? интересно знать, что же вы там делали? — Сделав вид, что я не замечаю отсутствия с его стороны прямого ответа на мой намек, что ему до этого нет никакого дела, — я подтвердил, что отправился в совет для совещаний.

Тогда он стал вести себя совсем неприлично и в заключение объявил, что уже три дня искал меня повсюду, чтобы я переписал его доклад о каких-то раковинах и, я сам не знаю, еще о чем-то, имеющем какое-то отношение к Конхологии, — но ни один человек не мог меня нигде найти. Это было уже слишком. Это было то перо, которое переломило горб секретарского верблюда. Я сказал:

— Да неужели же вы, милостивый государь, думаете, что я за 6 долларов в день стану еще работать? Если вы так понимаете мои обязанности, то позволяю себе рекомендовать сенатской комиссии по Конхологии нанять для этого какое-нибудь другое лицо. Я не признаю себя рабом какой бы то ни было партии! Я подаю в отставку. Что-нибудь одно: или свобода, или смерть!

И с этой минуты я разорвал связь с правительством. Непонятый в министерстве, непонятый в кабинете, непонятый, наконец, председателем той комиссии, стать украшением которой я стремился, я отошел в сторону от всех интриг, развязался раз навсегда с опасностями и искушениями моего высокого служебного положения и в минуту опасности оставил на произвол судьбы мое несчастное отечество. Но все-таки я достаточно послужил государству и потому представил следующий

СЧЕТ

С.-А. Соединенным Штатам от г. Марка Твена, дворянина секретаря сенатской комиссии по Конхологии (в отставке): За консультацию с военным министром — 50 долл.

За консультацию с морским министром — 50

За консультацию с министром финансов — 50

За консультацию в совете министров. — gratis

Путевые издержки в Иерусалим [1] и обратно, чрез Египет, Алжир, Гибралтар и Кадикс, 14.000 миль по 20 центов — 2.800 долл.

За исполнение обязанностей секретаря сенатской комиссии по Конхологии, за 6 дней, по 6 долларов в день — 36

Итого — 2.986 долл.

Ни одна статья этого счета не была мне уплачена, кроме несчастных 36 долларов за секретарские обязанности. Министр финансов, преследовавший меня до последней минуты, зачеркнул все остальные статьи и коротко пометил сбоку «оставить без последствий». Таким образом он разрешил, наконец, страшную альтернативу, положив начало непризнанию государственных долгов. Отныне нация погибла. Впрочем, президент республики обещал в своем докладе народным представителям упомянуть о моем счете и предложить произвести уплату по нем из первых же денег, которые будут получены государством в вознаграждение за Алабаму; как бы только он не забыл об этом обещании! Есть основание опасаться, что меня забудут к тому времени, когда будет выплачена алабамская контрибуция! Ведь кроме меня, при разрешении алабамского вопроса, придется не забыть еще очень многих других кредиторов государства.

Пока что, я закончил мою служебную карьеру. Пусть остаются на службе все те секретари, которые позволяют себя морочить. Я знаю в составе департаментов целую толпу таких, которых не только никогда не извещали о заседаниях кабинета, но к которым представители нации ни разу даже не обращались за советов по поводу-ли войны, финансов или торговых дел, — как будто они совсем и не находятся в непосредственных отношениях к правительству, — и которые, тем не менее, неукоснительно, день за днем, торчат на службе и работают. Они отлично понимают то значение, которое имеют для нации, и бессознательно обнаруживают это своим поведением и манерами, с какими заказывают себе кушанья в ресторанах, и, тем не менее, они продолжают работать!

Я знаю одного чиновника, обязанности которого состоят в наклеивании в особую книгу самых разнообразных вырезок из газет, — иногда даже от 8 до 10 вырезок в день.

Он исполняет это дело довольно небрежно, но, во всяком случае, настолько хорошо, насколько может. Это в высшей степени утомительная работа. Она страшно изнуряет духовные способности человека. И, все-таки, он за это получает ежегодно только 1800 долларов. С таким умом, каким он обладает, всякий молодой человек мог бы в любом деле заработать себе тысячи и десятки тысяч долларов, захоти он только этого. Но нет, его сердце принадлежит отечеству и он стремится служить ему, пока существует хоть одна газетная вырезка.

Я знаю и других секретарей, которые, хотя и не очень хорошо умеют писать, но которые все свои познания, самым деликатным образом, складывают к стопам отечества, и за 2.500 долларов в год страдают и мучаются. Все, что они пишут, обыкновенно приходится сызнова переделывать другим секретарям; но вправе-ли отечество претендовать на человека, который жертвует ему все-таки лучшею частью всех своих познаний!

Существуют еще и такие секретари, которые, не исполняя никаких секретарских обязанностей, ждут какого-нибудь солидного места, ждут, ждут и ждут, — терпеливо ждут возможности пожертвовать собою отечеству, и за все это ожидание получают только 2.000 долларов ежегодно. Разве это не прискорбно? — Это очень прискорбно! Если у члена конгресса имеется какой-нибудь приятель, обладающий выдающимися способностями и познаниями, но не имеющий определенных занятий, к которым можно бы было с пользою применить их, то он дарит такого своего приятеля отечеству и устраивает ему секретарское местечко в каком-нибудь министерстве. И этому человеку предстоит всю жизнь работать, как рабу, для блага нации, ничего о нем не думающей и никогда ни в чем ему не сочувствующей; возиться с бумагами, и все это за каких-нибудь 2.000-3.000 долларов в год. Если бы я захотел принести здесь полный перечень всех состоящих при разных департаментах секретарей с моими разъяснениями о том, сколько им приходится работать и сколько они за это получают, то все бы пришли к непоколебимому убеждению, что мы не имеем еще и половины необходимых нам секретарей и что те, которые ныне имеются на лицо, не получают и половины необходимого им содержания!..