Ринг Ларднер - Мейсвилльский менестрель

— Так что пошлю по почте прямо сегодня вечером, вместе с запиской. А если напечатает, я пришлю тебе газету.

— Знаешь, у меня есть один стих еще длиннее, — сказал Стефен.

— Ну, давай и его.

— Нет, пока придержу, раз твой друг не платит…

— А ты прав. Нечего задарма разбрасываться. Подожди, пока этот напечатают и к тебе обратится редактор какого‑то журнала. Я в этом и не сомневаюсь. Тогда сможешь отдать ему, что у тебя уже написано и писать еще, пока не нагребешь столько, что сам выкупишь у старого скупердяя всю эту Мейсвилльскую газовую компанию.

— Не нужна мне никакая газовая компания, да из этой тоже хотел бы убраться. Я бы писать хотел.

— Вот и займись!

— Надо ведь на жизнь зарабатывать.

— На жизнь! Смотри, если ты можешь написать на восемнадцать долларов за полчаса, значит за час — на тридцать шесть долларов, а в день… Сколько ты здесь торчишь?

— Десять часов.

— Триста шестьдесят долларов в день! Если это не называть жизнью, так я лучше стану предлагать маникюрные наборы для аквариумных рыбок.

— Нет, так быстро я не могу. Нужно дождаться вдохновения, — сказал Стефен.

— Доллар за строчку кого хочешь вдохновит. Ну, а на те часы, когда сам не сможешь, нанял бы кого‑нибудь, чтобы делал это за тебя.

— Так — нечестно, и разницу сразу заметят. Ведь очень трудно подладиться под чей‑то стиль. Я раз попробовал писать как Эдвард Гест, но тех, кто читал его стихи, всё равно ведь не проведешь.

— Никто не может писать, как Гест. И тебе это совсем не нужно, потому что у тебя свой стиль и, может быть, получше, чем у Геста. А если уж говорить о Гесте, так, думаешь, он с голоду помирает? Да он, если хочешь знать, самому Форду может милостыню подать.

Стефен чуть с ума не сошел, так ему хотелось сразу же рассказать обо всём Стелле, но он боялся, что Бэлчу стих может не так понравиться, как Робертсу. Тот может решить, что не стоит его печатать, и тогда Стелла огорчится.

Он подождет, пока стих на самом деле напечатают, а тогда уже покажет ей.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и недели, как он получил с почтой из Нью–Йорка экземпляр «Стандарта», и в колонке Джорджа Бэлча стоял его стих, подписанный его собственным именем. Внизу было еще две строчки: «Стелле — менестрель из Мейсвилля попотчевал этим лакомством свою супругу в день ее рождения».

Впервые за всю службу в газовой конторе Стефен ушел с работы на пять минут раньше и чуть не бегом пустился домой. Жена его пришла в такой восторг, какого он от нее и ждал.

— Только почему это он назвал тебя менестрелем? — спросила она. — Странно как‑то…

Стефен рассказал ей и всё остальное: как Робертс предположил, что этот стих привлечет внимание редакторов журналов и появится спрос на его стихи по доллару за строчку. А еще признался, что у него есть и другие стихи, и он готов послать их, как только попросят.

Он принес пару из них домой из конторы и прочел вслух, дожидаясь похвал:

Локванскую дорогу с великими трудамиВели из Джерси–Сити лесами и полями.Блестят стальные рельсы, и полотно дошлоЧерез разъезд в Мейсвилле теперь до Буфалло.Почти что все составы летят без остановки:Им тормозить в Мейсвилле не нужно и неловко.Но наш любимый поезд, я должен вам сказать,Подходит ежедневно к перрону в семь ноль пять.Он всех до Джерси–Сити как скорый довезёт -Откуда до Нью–Йорка паром уже идёт.У поездов товарных нелёгкие заданья -Сюда они приходят порою с опозданьем.Тогда нетерпеливо все фермеры их ждут:У них ведь тоже нужный и очень трудный труд.Локванская дорога, ты много нам дала,И мы за честь считаем, что здесь ты пролегла.

У Мейсвилльской газовой есть восемьсот счетчиков,И главный ее клиент — мистер Арнольд Ротчке.Построил на спуске Тейлор он очень богатый дом,И дважды в год хлебосольно приглашает всех на приём.Наш общий доход за месяц примерно две тысячи шестьсот,Даём пять процентов скидки мы тем, кто платит вперёд.Хозяин наш, мистер Таунсэнд, считает того дураком,Кто газом пренебрегает и пользуется углём.Газ, говорит он, лучше, чем электричество. Кстати,У нас его вырубают часто совсем некстати.Тогда сидеть при свечах приходится человеку,А это, сознайтесь, стыдно в начале нового века,Особенно если в городе есть такая компания,Что газ поставляет исправно без копоти и замыкания.На газ не влияют ни буря, ни молния и ни гром,И кто подружился с газом, хорошо устроил свой дом:Когда весь город во мраке, когда душит угольный дым,Друзья к ним гурьбой приходят, и легко и весело им.

Стелла пришла в восторг от обоих стихов, но сделала одно очень практичное замечание.

— Знаешь, дорогой, а ведь ты сам себя надуваешь, — сказала она. — Вот в том стихе о железной дороге, как ты его записал, шестнадцать строчек, значит, ты получишь шестнадцать долларов, если они действительно платят по доллару за строчку. Но если разделить строчки иначе, то выйдет вдвое больше.

— Как это?

Она взяла карандаш, листок бумаги и показала ему:

Локванскую дорогу

С великими трудами

Вели из Джерси–Сити

Лесами и полями.

— Вот видишь, — продолжила она, — ты мог бы разделить строчки надвое, и тогда получил бы не шестнадцать долларов, а тридцать два.

Но Стефен, смотревший одним глазом на прибыли, а другим — на искусство, не мог произвольно увеличить число строк в «Лакванской дороге» до тридцати шести, а в «Газовом деле» Ђ с шестнадцати до тридцати двух.

Еще через три дня на имя Стефена пришел специальный пакет. В нем говорилось:

Уважаемый Г–н Гейл!

Второго сентября в «Стандарте» было опубликовано стихотворение «Стелле» за Вашей подписью. Оно произвело на меня больше впечатление, и если у Вас уже есть, либо если Вы собираетесь написать столь же превосходные стихи, я буду рад приобрести у Вас право на их публикацию из расчета по одному доллару за строчку.

Сообщите, пожалуйста, Ваш ответ, приложив другие стихи, которые возможно, у Вас имеются.

Искренне Ваш,

Уоллес ДЖЕЙМС,

Издатель «Недели с Джеймсом»,

Нью–Йорк

Стефен никогда не слыхал о «Неделе с Джеймсом» и не обратил внимания, что на конверте стоял почтовый штемпель Филадельфии, а написано оно было на бумаге филадельфийской гостиницы.

Он бросился домой, быстро собрал и отправил по указанному адресу стихи о железной дороге и газовом деле, и после короткого и взволнованного разговора со Стеллой решил уйти с работы.

Старик Таунсэнд, завернувший в Мейсвилл на следующий день, услышал о таком решении, и совсем не был этому рад. Он понимал, что не найдет никого другого, кто делал бы работу Стефена за те же деньги.

— Хорошо, я буду платить тебе двадцать четыре доллара.

— Я не прошу прибавки. Я ухожу с работы, чтобы посвятить себя поэзии.

— Ты что, стихи пишешь?

— Да, сэр!

— И ты собираешься прожить на свои стихи? — спросил Старик.

— Да, сэр!

— С голоду подохнешь.

— Эдгар Гест, вроде, не помер пока.

— Плевать мне на твоего Геста, — рыкнул Старик. — Сейчас двенадцатое. Хантер две недели потянет за себя и за тебя, и если ты тогда захочешь вернуться, я стану платить тебе двадцать три доллара.

Стефен собирался подшлифовать несколько своих старых стихов и написать один–два новых, чтобы, когда Джеймс обратится к нему, иметь что предложить.

Но он почувствовал, что не может ничего исправлять, пока судьба двух отправленных стихов остается в неизвестности, и, не трогая старых записей, стал корпеть над началом нового:

Недалеко от Мейсвиллярека Делавер протекает,но в этой части еерыбы почти не бывает.здесь, вблизи от истоков,она узка и мелка,А ниже, у Филадельфии,говорят, весьма широка.

Двадцатого числа конверт с «Лакванской железной дорогой» и «Газовым делом» вернулся из Нью–Йорка. На нем было несколько надписей, вроде, «Адресат не найден» и «В указателе отсутствует».

Только тут до Стефена дошло, что его разыграли.

Под всхлипы Стеллы он порвал на клочки все свои рукописи, кроме стиха «Стелле», потому что Стелла запрятала этот стих так, чтобы он его никогда не нашел.

— Мистер Таунсэнд приехал пригородным в восемь тридцать. Надо к нему пойти, — сказал Стефен.

— Ладно, — смилостивился Старик, — беру тебя обратно на прежнее жалованье, но чтоб ты больше не дурил. Иди к этой даме Харпер и выжми из нее хоть что‑то: эта хрычовка уже восемь месяцев ни цента не платит.

— Я хотел поговорить с вами о водонагревателях мгновенного действия, — сказал Стефен.

— А в чем дело?