Евгений Венский - Опиум
— 20.
— 25.
— Еще кто? Раз, два, три. Получай, тетка Степанида. Тише дьяволы. Вот Георгий-победоносец. Едет на змию, держит в ручках копию, колет змия в непоказанное место, за 40 коп., в виду, как народный герой. Кто дороже?
— Полтинник!
— Бери! Варвара-лапшенница и Федор-тирон, еже помогает отыскать вора, — тридцать.
— Давай сюда! Полтинник!
— Шесть гривен! У меня телку украли…
— Николай-угодник, от всех болезней, первый заступник рода христианского. Арию по морде заехал по причине убеждения за антирелигиозную пропаганду, как памятник первой дискуссии насчет церковного обновления, — 3 рубля по себестоимости!
— Три с полтиной.
— Четыре.
— Пять…
— Раз, два, три. Берите, Софрон Капитоныч, ваш Николай! Тише! Параскева-пятница. помогающая от женского сладострастия в постные дни за пять рублей…
* * *— Здорово! Вот-то нам госпароходство спасибо скажет.
— А что?
— Все до одной продали. То-есть, даже завалящей не осталось.
— Ловко! Теперь на красную доску запишут: — «такого- то захвоста, как героя трудя, записать»…
— А зато сколь и крови пролил! Вспомнил вчера, что одну икону из склада в клуб брали на спектакль. Я к ним: — «Подай народное достояние на бочку». Они искать… А ихний художник, сукин сын, увзял эту икону и к ней приделал очки и трубку вставил. Я ему в ухо. Он — мне. Он за мильтоном. Я — ходу. Смотал.
— Неужто?
— За пять рублей!
* * *— Караул! Православные! Что же это? Мошенничество!..
— Что ты, Митревна? Пожар, что ли?
— Глядите, православные: купила с укциону рождество Христово, а он в очках и в роте трубка с дымом!
— С трубкой?.. Это, милые, пропаганда! Ты иди, Митревна, и деньги обратно стребывай. Какое же это — рождество, если в очках и с трубкой. Иди, иди милая.
— И пойду! Я ему, захвосту, очки поправлю!
* * *— Товарищи! Это неорганизованность и полное свинство. Гжели рождество Христово — народное достояние, то никак не полагается ему очки и трубка. Для вас, сукины дети, смех, а госпароходству убыток. Пять рублей мимо пальцев проскочило! Обратно отдал…
* * *— Ну вот. А ты говорила, Тарасовна. — советская власть!..
— Да я ничего…
— То-то ничего… Было у нас шесть икон, а теперь гляди, но бедности, все 12 завели… Благолепие…
— Да, это уж что говорить… Не будут ли еще лампадки с укцивону продавать, нам бы дюжинку.
— Благолепие!
Ряса
Решили ставить пьесу «Поп Иван». Сочинение хотя и Софьи Белой, но шесть ролей мужских, пять женотдельских. Распределили роли, обсудили характер главного героя, начали чай пить.
А во время чаю вспомнили:
— Монашками одеться не хитро, — черная юбка да черный платок, а где вот поповский гардероб взять?
— Если на хозрасчете сделать, так можно — предложил режиссер. — То-есть пальто… простое пальто, а поверх платенцем подпоясаться… вместо пояса…
— Балаган будет… Что уж…
— Я так несогласна, — заявила героиня. — Я стараюсь, роли на зубок, хлопочу, ночей не сплю, а вы будете балаган устраивать.
— Да, это не модель… — согласились все.
— Айда к попу Гавриле — предложил Николай Спиридонов. — пускай даст свой лапсердак.
— Идея! — сказал Степан Спичкин.
— Айда делегацией! — загорелся Филипп Маратов.
Напились чаю и пошли.
Поп Гаврила тоже пил чай, когда в калитку забарабанило десять рук. Накинул на рубашку подрясник и вышел на крыльцо.
— Здрасте, отец.
— Здрасте! Чего вам? Откуда такие?
— Комсомольцы мы. По делу.
— Что за дело?
— Из клуба «Юный Коммунар». Рясу нам надо.
— Рясу?., мою?
— Вашу.
— Гм! Очень приятно. А ежели я милицейского побеспокою?
— Да мы не даром.
— Гммм! Не даром? Так-с! Одначе не понимаю. На какой предмет вам требуется сие одеяние?
— «Попа Ивана» ставим, так что же, по-вашему, во фраке его, что ли, играть?
— Гммм! В «Юном Коммунаре» говорите?
— В нем.
— В каковый день?
— В воскресенье.
— Так, так… Рясу, значит? Три целковых, чада мои, потому прозодежда, яко глаголется. — Три целковых гоните об это место и берите рясу.
Пошептались. Соображали, что-то выкладывали на пальцах, посчитали и согласились.
— Извольте. Давайте рясу.
Поп Гаврила немедленно подрясник снял, деньги получил и внимательно сосчитал.
— Правильно. Идите с господом. Только после игралища немедленно обратно, ибо не буржуй есмь и лишних гардеробов не имею.
— Вернем. Не бойся.
Николай Спиридонов шел в клуб от попа в рясе и спрынцовке. Публика дивилась, а бабы подперев рукой щеку, плевались.
* * *Спектакль сошел на ять. Хлопали без конца, вызывали актеров без счету.
Товарищ «УРС» в местном органе напечатал хвалебную рецензию, причем упомянул и о рясе попа-героя.
— «Тов. Спиридонов, игравший роль „попа Ивана“, был выше похвал… Ряса пришлась по фигуре так, как будто была на него сшита по заказу духовным портным. Моментами хотелось подойти к нему и позвать на панихиду. Очень заразительно смеялась игуменья Марфа, чего совсем нельзя сказать о декорации второго акта»…
Три дня все клубники ходили по городишку, задрав носы кверху и презирая все остальное человечество.
И решили поставить «Попа Ивана» еще раз.
И снова забарабанили в калитку попа Гаврилы. Отец опять пил чай, но на стук вышел немедленно. Увидев комсомольцев, сделал ехидную гримасу и встал на крыльцо во весь рост.
— Здрассте!
— Здрассте!.. Ну?
— Насчет рясы.
— Пять.
— Жирно будет. Она и новая-то пяти не стоит.
— Купите. Посмотрю, как купите.
— Да для одного-то разу?
— Пять нешто можно? Эксплоатация!..
— А это вам собака?
Отец вытащил из кармана «Красное Знамя» и щелкнул пальцем по обведенной синим карандашем рецензии тов. «УРСА».
— Видали! Чего там!
— Видеть мало, соображать надо. После сицей рецензии оную рясу может взять для сценического представления даже Московский Государственный Художественный Театр для американских и иных заграничных местностей, идеже ныне гастролирует. Да-с..
— Много пять! — упорно сказал Николай Спиридонов. — Художественный и сто дать может, он государственный, а мы на хозрасчете…
— Эксплоатация предметом первой необходимости, — подтвердил самый ученый из делегации Степан Спичкин.
— Ну, тогда четыре, — согласился поп Гаврила.
Немного подумали, заплатили деньги и взяли рясу.
Когда Николай Спиридонов шел по городу в этом подряснике, уже смотрели с почтением и комментировали:
— Замечательный актер будет. Мейерхольду очков тридцать даст, если тот захочет. А рясу носит, словно в ней родился.
* * *После спектакля пили чай. Актеры и артистки, замученные овациями, качаньем и игрой, сидели в трепете и цыганском поту.
Пил чай в сторонке и гроза всего артистического мира города тов. «УРС», похожий на испанского гранда: с острой бородкой и в пенснэ.
Он уже писал что-то в блокноте и ехидно щурился. Артисты искоса посматривали в его сторону и, не будь все сплошь безбожниками, наверное, читали бы «Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его»…
Не спали всю ночь. Не спали и другую.
— Что-то там он напишет… Пес ведь.
Ни свет, ни заря сошлись все около газетчикова киоска и стали ждать. Пришла газета. Купили семь номеров и впились в рецензию.
— Хорошо! вздохнули все разом. — Вот так пишет! И все правильно… Молодчинище.
«УРС» отдал всем должное. Кого обругал, кого похвалил и дал совет:
«Надо еще несколько раз поставить эту прекрасную, действительно революционную вещь»…
И два раза упомянул о рясе.
«Ряса, в которой играл тов. Спиридонов, достойна всякой похвалы. Не иначе, что в ней ходил раньше глава живой церкви епископ Антонин».
Через три дня в. Комсомол заявился собственной персоной пои Гаврила и забарабанил в дверь клуба. Высунулось несколько лохматых фигур и прыснули.
— Здрассте!
— Здрассте!
— По какому случаю?
Поп Гаврила положил на стул узел в черном платке, развязал его и кратко молвил:
— Ряса!
— Али в деньгах нужда? Еще не подсчитывали. Ничего не выйдет.
— Без денег. Жертвую.
Отец свертывал платок аккуратно и прятал его в карман.
— Даром?
— Даром.
Молчанье длилось ровно три минуты. Затем поп Гаврила объяснился:
— Оба раза присутствовал на представлении, где принимало деятельное участие сие одеяние, мне принадлежащее. Исходя из собственных соображений, а равно руководствуясь аттенцией товарища «УРСА», знаменитого местного писателя, нахожу, что могу обойтись и одной люстриновой, а оную жертвую вам. Сице. А за сим мое почтение. И будьте любезны: на представление билетиком не обессудьте. Прощевайте.
