Ефим Зозуля - Студия Любви к Человеку
— Какая гадость! Какая гадость! Это даже глупо! Это анекдот какой-то!
— Это не анекдот! Я сам видел! Как вы смеете?
— Довольно! — надрывался учитель. — Довольно! Слово принадлежит мне.
— Просим!
Педагог ясно и объективно объединил и своей речи ответы на все высказанные мнении и указал, что мягкосердечный человек все-таки помог бы кошке независимо от тех или иных наклонностей этого животного и независимо от того, мяукала она или не мяукала. Если даже допустить неслыханное утверждение, что кошка страдает корыстолюбием, то и в этом случае она не лишается права на сочувствие стороны человека.
А если она симулировала страдание, то давно известно из науки, что человек, симулирующий, например, сумасшествие, уже есть наполовину сумасшедший, а симуляция беспомощности или страдании есть тоже до известной степени беспомощность и страдание.
Вопрос был выяснен.
Но многие остались недовольны.
— Господин учитель, позвольте выйти! — поднял два пальца какой-то угрюмый человек.
— По какой потребности?
Выходили из залы занятий по разным потребностям, в том числе и по потребности злобы.
Для удовлетворения этой потребности была оборудована особая комната — Комната Злобы.
7. Комната Злобы при Студии Любви к Человеку
Комната Злобы была обита коричневой кожей, и вдоль стен стояли кожаные же чучела людей. Были там чучела сановников разных стран, царей, министров, революционеров, богачей, пролетариев и характерных чучел-типов всяких национальностей.
В центре комнаты стояло большое покривившееся и изодранное от ударов чучело еврея. Это чучело истязали особенно часто. У него были отрезаны нос, уши, пальцы — вообще все, что можно отрезать, — и был также криво надрезан живот, из которого торчала грязная пакля.
Жалкий вид имело и чучело армянина, хотя в Студии учился один только турок. Этот турок, затерявшийся в Европе, был очень добрым человеком и хорошим товарищем, но кожаного армянина бил он зверски, разбегаясь и вскакивая на него, на живот или на голову, обеими ногами.
Били усердно и чучело негра с твердой курчавой головой, красными губами и белыми зубами. Били чаще других два высоких худых жилистых человека, очень хладнокровных и жестоких.
Оба они выдавали себя за американцев, но однажды по случайному поводу, как это всегда бывает с раскрытием авантюр, выяснилось, что только один из них действительно американец. Выяснилось, что рьяный партнер американца по издевательству над чучелом негра не был в Америке, а бьет чучело негра потому, что зависит от американца материально и старается быть приятным ему.
Когда авантюра раскрылась, Директор очень возмутился и сделал проходимцу при всех строгое внушение.
Вообще Комната Злобы причиняла Директору немало нравственных тревог.
Учитывая душевное состояние учеников Студии, их воспитание и тяжелое прошлое, Директор оборудовал Комнату Злобы в качество отвода, надеясь поток злобы против живых людей перенести сначала на неживые объекты, на чучело, а затем, когда ученики будут в достаточной мере подготовлены гуманным перевоспитанием, искоренить наследие прошлого яркой и сильной заключающей курс лекцией о любви и жалости к чучелам.
Однако, уже с подготовкой к этой лекции у него были затруднения.
8. Лекция о любви и жалости к чучелам и Совет педагогов
Совершенно неожиданно в Совете педагогов, когда обсуждался вопрос о включении этой лекции и программу Студии, у Директора произошло столкновение сразу с двумя из педагогов.
— Мы даже не понимаем, о чем вы говорите, господин Директор! — одновременно возмутились педагоги. — В чем дело? За кого вы нас принимаете? Чтобы мы читали лекцию о любви к чучелам?!.. Что это, издевательство или шутка? Мы из сил выбиваемся, чтобы возбудить у ваших разбойников хоть какую-нибудь любовь к живым людям.
— Прошу так не выражаться о моих учениках, — строго перебил Директор.
— Мы будем выражаться еще хуже! — горячились педагоги. — Что вы думаете, черт возьми! Вы не так богаты, чтобы оплачивать труд по воспитанию любви и жалости к чучелам!..
Единственный глаз Директора налился кровью.
— Господа, не ссорьтесь! — вмешался старый почтенный педагог. — С одной стороны, неправы наши уважаемые коллеги, утверждая, что проповедь любви и жалости к чучелам есть издевательство. С другой же стороны, неправ и наш уважаемый Директор, полагающий, что ученики нашей Студии достаточно со
зрели для такой возвышенной любви и жалости. Это заблуждение. Любовь и жалость к чучелам является высочайшим идеалом культурного человечества, к которому надо стремиться, но который еще, к сожалению, неосуществим. Любовь к чучелу является конечной целью на пути любви к ближнему и любви к дальнему человеку. А как немного мы прошли еще по этому великому пути!
— Разрешите добавить к этому и следующее, многоуважаемый коллега, — перебил речь педагога другой педагог. — Я нахожу, что предложение нашего многоуважаемого Директора даже несколько жестоко. Если, с одной стороны, наука и разум лишают человечество любви к кумирам, то, с другой стороны, жестоко лишать его и ненависти к чучелам. Джентльмены, надо же пожалеть и душу человека!
Таким образом выяснилось, что лекция о любви и жалости к чучелам должна быть отложена на неопределенное время.
9. Печальный случай
В Студию как-то пришел бледный и худой молодой человек и попросил принять его сразу в последний, высший класс.
— Почему так? — спросил Директор, прищурившись.
— Видите ли, — сказал молодой человек, — я уже достаточно люблю людей, но мне не хватает только немногого. Чего-то самого маленького (молодой человек отмерил четверть своего указательного пальца на правой руке), — вот такого маленького не хватает. Бог его знает почему.
— А людей вы резали? — спросил Директор.
— Боже сохрани! Никогда! — ужаснулся молодой человек.
— Били?
— Почти нет.
— Что это значит: почти нет?
— Видите ли, я был клоуном в цирке и бил по щекам и голове моего партнера Тика.
— Как же били? Ведь цирковые пощечины не настоящие.
— Верно, господин Директор, но Тик, чтобы лучше тешить публику, бил меня по-настоящему, пребольно, и я отвечал ему тем же.
Наше выступление поэтому всегда пользовалось большим успехом у публики.
— Хорошо. Что же нам теперь надо?
— Мне нужно, господни Директор, чтобы меня хоть немного пожалел кто-нибудь. Тик был карьерист и никогда не жалел меня, когда отпускал пощечины.
Последней фразы Директор не расслышал. Кто-то подошел к нему, как это часто бывает в общественных учреждениях, по срочному делу и отвлек разговором.
Директор рассеянно сказал молодому человеку:
— Ладно! Вы приняты. Идите и канцелярию.
Молодой человек, сорвавшись с места и хлопнув в ладоши от удовольствия, побежал и канцелярию и, торопясь и нервничая, внес плату за учение.
Уплатив и получив квитанцию, он преобразился. Стал надменным, неторопливым, брезгливо резким и весьма уверенным. Он вышел из канцелярии и спросил у проходившего ученика:
— Скажите, граф, где тут у нас высший курс?
— Графов давно нет, сударь! — ответил ученик. — А высший класс в пятой зале, налево.
Бывший клоун нетерпеливо прошел в высший класс, направился прямо к эстраде и обратился к аудитории с горячей просьбой, прозвучавшей весьма искренно, потому что клоун действительно был искренен:
— Товарищи по любви к людям! Пожалейте меня! Меня никто никогда не жалел. Пожалейте меня, мои милые, мои чудные! Я уже внес деньги, квитанция у меня в кармане, я хочу учиться любви к человеку, я почти уже умею любить людей, но мешает любить их то, что меня никто никогда не любил и не жалел. Пожалейте же меня, друзья, пожалейте, дорогие товарищи! Я хочу ласки! Ласки! Ласки!
Неожиданная просьба клоуна была так горяча и страстна, что педагог, собиравшийся читать очередную лекцию о технике уважения, оторопел и, не зная, что ему делать — протестовать или покориться, находчиво обратился к аудитории со следующим предложением:
— Братья! Мы собирались заняться техникой уважения. Но брат клоун так трогательно просит пожалеть его, что я ничего не
имею против того, чтобы вы исполнили его просьбу и высокой техникой жалости и ласки, показанной тут же, выразили бы ему этим самым глубокое уважение, что вполне будет соответствовать сегодняшнему нашему уроку.
— Хорошо! Хорошо! — раздались голоса с мест.
В зале все стихло.
Клоун стоял на эстраде и ждал.
— Ну, начинайте же, — тихо сказал учитель.
Кто-то робко кашлянул.
— Смелее! — подбодрил учитель.
Из задних рядов поднялся высокий губастый и хмурый человек. Он, деловито и тяжело топоча, подошел к эстраде, взобрался на нее, стал против клоуна, откашлялся и заорал на всю залу:
