Анатолий Шишко - Конец здравого смысла
— Все.
— Дельно! Вы будете кувыркаться по улицам с плакатами. На вашем костюме будет написано: «Я один из многих паралитиков, излечившихся пилюлями Трафта».
— Идет, но я хочу есть… — заикнулся англичанин.
— Это меня не интересует. За кувыркание — пять франков в день. Вы не женаты?
— Нет.
— Тем лучше. Судя по вашему виду, вы долго не прокувыркаетесь, выплачивать же пенсию жене — нашей фирме не интересно. Подпишитесь. Англичанин взялся за перо.
— Но сколько-нибудь вперед. Я не ел два дня, — голос молодого человека дрогнул.
— Нам нет дела до ваших жизненных осложнений, — бросил толстяк, затягиваясь, — здесь так много бездельников-французов.
— Я англичанин. Мое имя — Марч Суаттон.
— Немного лучше, но денег вперед ни одного су!
— К дьяволу! Я не подпишу. Слышишь, животное!
Толстяк икнул, захлебнувшись в жирном хохоте:
— Понял. Хочешь денег, а не работы.
Нажал какую-то кнопку. Марч не разобрал, что, собственно, случилось. Словно бомба взорвалась под его ногами.
Пружиной его швырнуло вверх к перилам, и уже внизу по иронической улыбке служителя он понял, что из кабинета его выбросил автовышибатель системы Форд (10 долларов за штуку, упаковка, доставка за счет фирмы).
Теперь лицо молодого человека с раскаленными злобой глазами напоминало маску с ума сошедшего.
Металлический голос прокричал в уши Марчу:
ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ТОЛЬКО ПАСТОЙ ХЛОРОДОНТ!
Незаменимо для зубов!
Англичанин выругался сквозь плотно посаженные зубы и головой вперед ринулся в хоровод вертящихся и поющих дверей.
В одной руке он стиснул шляпу, а другая сжималась от нетерпения разрядиться в чью-нибудь неподатливую грудь фейерверком великолепного бокса…
— Слушайте. Дайте мне…
— Что вам угодно?
— Бутерброд.
— С чем? Поскорей, наша закусочная закрывается через десять минут, она куплена на бирже Морганом под шоколадное производство.
Приказчик выхватил два ломтя, густо смазанные икрой. Автоматический заворачиватель обхватил бутерброды пергаментом и сбросил по желобку…
— Внизу получите… три су.
Марч уплатил, жадно проглотив слюну.
— Но мне еще хотелось бы…
— Нельзя, продано, закрыто! — приказчик скинул с себя пиджак и очутился в синей куртке с именем «Морган» на обшлагах.
— Третий костюм за день. Извините, — улыбнулся продавец и на глазах покупателя стал опускаться вниз.
Англичанин забылся в легком обмороке, а когда он открыл глаза, фаланга подъемных площадок выгружала горы сладостей.
Упакованные тюки вливались в магазин хрустящим потоком, затопляя витрины, прилавки.
Электрические собиратели, щелкая, смахивали сосиски, окорока, колбасы в пропасти желобков.
Марч попятился от наступающего на него бидона с кофе и вдруг, вспомнив о своих бутербродах, заметался, ища выхода…
— Вам какао? Кофе? Есть шоколад «Индустрия». Кило? Полкило? — Эабарабанил человек в синем.
— Мне два бутерброда мои, понимаете?
Человек презрительно дернул плечом и закричал:
— Вафли «Демократия». Тянучки «Лига Наций».
Марч выскочил на улицу и побежал по тротуару.
Внизу, в синей глубине десятиэтажного провала, на земле колыхалось море человеческих фигур.
Из клокотавшей пропасти доносился грохот приведенного в движение металла.
Сочные клубы автомобильной гари обволакивали этажи, и люди, спешащие по тротуарам на той стороне, казалось, бежали по воздуху. Дым маскировал движущийся асфальт, и черные силуэты напоминали пожарных.
Да, это походило на пожар, где единственными сгораемыми предметами были люди. Все остальное — железо, бетон, сталь — казалось вечным в безумном хаосе нагромождения, лязга, пения проводов, скрежета и дикого воя сирен.
Марч, втянув голову в плечи, бежал вместе с толпой. Его шевиотовый потертый пиджак развевался наподобие флага. Весь вид Марча кричал о терзаниях человеческого существа, не кормленного и раздраженного до предела.
Какой-то субъект, бегущий впереди на колесах, нанял дрожащий в воздухе аэротакси и умчал, пустив в нос англичанину струю дыма.
— Проклятье! Эй, вы!
Что-то скользившее впереди рухнуло к ногам Марча.
Англичанин остановился. Это была женщина.
— Мсье, — простонала она, — дайте руку.
— Что с вами? — раздраженно буркнул Марч.
— О, мсье, ничего хорошего. Мне вчера сделали прививку от ревности в Институте Уничтожения Вредных Чувств… Я второй день бегу…
— Куда?
— Ах, мсье, это неизвестно даже Институту. Последнюю неделю я питалась пищевыми пилюлями. Мне некогда обедать. Я так ослабла. Вместе с ревностью я, кажется, потеряла аппетит. По дороге из Института я забыла свой адрес. Теперь придется в Отделение Освежения Памяти. Благодарю вас!
Вырвав руку, она бросилась в такси.
Молодой человек попробовал улыбнуться, но, вспомнив о еде, заскрежетал зубами.
— Черт, хотя бы этих лепешек!..
Глаза Марча сразу поймали нужное.
Ярко-желтая вывеска и на ней:
КАФЕ
Молодой человек рассмеялся, открывая дверь. Волна испарений ударила терпким, но вкусным ароматом.
Одиннадцать или больше — трудно определить, не только циферблат часов, но и самое кафе с эллипсоидом цинковой стойки — все колышется в синем табачном дыму.
Оркестр оборвал игру. Сразу вспыхнули крики и звон бутылок.
Вошедший в изнеможении рухнул на стул и осмотрелся.
Оркестр вновь играет что-то гулкое, от чего бокалы плачут жалобно и звонко.
В углу, за столиком, трое мужчин кончают ужин.
Марч напрасно шарит в карманах пиджака.
Взор его остановился на недоконченном блюде. Он вздрогнул как на электрическом стуле.
— Мосье не будут так любезны уделить что-либо из их ужина? — нерешительно спросил Марч по-французски с резким акцентом.
Сидящие повернулись к нему.
— Мы уже кончили.
— Вы француз? — удивился другой.
— Я англичанин. Вы разрешите?
И прежде чем кто-либо успел разрешить, молодой человек жадно принялся за холодный картофель.
— Может быть, вы хотите пить? — один из говоривших откинулся на спинку кресла, следя за соусом, исчезавшим во рту чрезвычайно подвижного англичанина.
— Пить?.. Нет. Благодарю, — хладнокровно заметил Марч и встал.
— Бокал красного, — продолжал настаивать сидящий.
Человек, предлагавший пить, выглядел молодым… Пожалуй, самое изумительное в нем — глаза, серые, бегающие и рассматривающие в упор, одновременно холодные и смеющиеся. В уголках губ контролирующая улыбочка. Одет он во что-то штампованное, незапоминающееся.
— Нет, благодарю, — попятился Марч.
Собеседник поспешно встал, обнаружив подвижную фигуру в плотном английском пальто.
— Вы не должны уходить. Меня зовут Лавузен. Анри Лавузен, художник.
— А меня… — запнулся англичанин.
— Вы забыли? — ласково спросил Лавузен.
— Нет, конечно. Мое имя Марч Суаттон. Но я, право, не могу вспомнить свою профессию…
— Она ужасна, что-нибудь вроде репортера, палача, доктора? — улыбнулся Лавузен.
— Хуже. У меня ее нет вообще. До свидания! — и англичанин, повернувшись, выбежал из кафе.
Лавузен поспешил за ним.
— Слушайте, вы, человек без профессии! Одну секунду!
— Ну, — отозвался хриплый голос Марча.
— Вы мне нравитесь, — прокричал Лавузен, — и если я вам понадоблюсь, приходите ко мне. Мой адрес: рю Севинье, 4, ателье художника Лавузена… Обещаете?
— Может быть, — донесся ответ.
В отсвете фонаря Лавузен едва уловил тень торопливо убегавшей фигуры.
Глава вторая
К одиннадцати старинный квартал Марэ затихает.
Еще в центре гудит волна моторов, устало мигают рекламы.
Париж возится, сопит, вздрагивает.
На рю Севинье — излюбленном убежище художников-антикваров, — в низеньких домиках со скрипучими жалюзи рано гаснет свет.
Улица эта сравнительно тихая: два-три убийства, около десятка раздавленных за день, — вот и все, что может всколыхнуть ее сонное, провинциальное спокойствие. Как и в древние времена, она знает, когда кончается ночь и наступает день.
Там, в центральных кварталах уже давно стерлись границы дня и ночи.
Ослепительные громады этажей постоянно залиты электричеством.
Ночь наступает для тех, кто в суете забыл принять антисонную лепешку, или неизбежная смерть заставляет людей уснуть в последний раз.
Вторым от угла, рядом с ателье художника Лавузена, стоит четырехэтажный дом, на первый взгляд не представляющий интереса. Но если проследить внимательно, как это делает сосед художник, то можно убедиться, что окна дома никогда не открываются, а в среднем — круглые сутки горит огонь.
