Надежда Тэффи - Горы
Мы сконфуженно смолкаем.
От замка царицы Тамары осталась одна дыра с каемочкой. Мы объезжаем скалу и, повернув головы, долго смотрим на развалины.
Прескверное было жилище.
– У моей скотницы более комфортабельная изба, – замечает моя спутница.
И потом, покойнице было очень неудобно сталкивать с этой скалы своих поклонников – здесь недостаточно круто, и приходилось несколько сажен бежать сзади и подталкивать их в спину. Утопить их тоже было трудненько. Терек слишком далеко, и если им и удавалось скатиться вниз, то для того, чтобы утонуть, нужно было порядочное пространство отмахать пешком. Или, может быть, Тамара сама волокла их по камням. Работа не легкая.
Моя спутница даже вздохнула по этому поводу:
– Tout n'est pas rose dans le métier! [3]
И потом, обратившись к ямщику, полюбопытствовала:
– Скажи, любезный, что же она, действительно… женщина была?…
Дорога снова круто поворачивает, и снова тоненький, хрупкий мостик робко перекидывается через поток.
Он весь звенит и дрожит, словно от страха, словно хочет сказать нам: «Уж не знаю, доведу ли я вас до того берега…»
– Ямщик, – спрашивает моя спутница, – а где же будем ночевать?
– Да уж нужно до Казбека добраться, а завтра рано утром выедем и к обеду в Млетах будем.
* * *Млеты – конечный пункт нашего путешествия. Далее, как нам говорили, горы уже не так красивы и после Дарьяльского ущелья представляют мало интересного. Из Млет мы вернемся тою же дорогой во Владикавказ.
– А хорошие ли там комнаты для ночлега? – спрашиваю я.
– Еще б те нет! На каждой станции три отделения: одно для дам, одно для мужчин и одно для генералов.
– У вас на Кавказе, голубчик, генералы, верно, третьим полом считаются? -
Ямщик не отвечает. Мимо нас с грохотом, треском и трубным звуком проносится «карета скорби». Долго потом через клубы пыли чудятся нам какие-то сдавленные стоны, мольбы и насмешливый хохот. Меня охватывает такое настроение, будто мы увидели проклятого «летучего голландца», и раздавшиеся затем слова ямщика «гроза будет» кажутся мне прямым последствием зловещей встречи.
Начинает темнеть. Лиловые тучи медленно опускаются на широкие каменные плечи утесов и, тихо покачиваясь, прильнули к ним.
На станцию «Казбек» мы приехали поздно ночью, продрогшие и промокшие под проливным дождем. Мы действительно нашли хорошие комнаты, удобные постели и порядочный ресторан.
В столовой уже было несколько путешественников, таких же мокрых и голодных, как мы. Около нас поместился господин с самым туземным носом и таковым же костюмом.
– Дайте мне что-нибудь, шашлык и что-нибудь, форель, – гордо приказывал он и повторял свое приказание такое бесконечное число раз, что я поняла, что это делалось не без умысла. Он, очевидно, рассчитывал произвести на нас впечатление. И кто знает! Может быть, уже не одно женское сердце погублено и разбито этой властной фразой.
– Я сказал: что-нибудь, шашлык!
– Ne le regardez pas [4], – тревожно шепчет мне моя спутница. – Не забывайте, что мы на Военно-Грузинской дороге.
– А что?
– А то, что он познакомится с вами, а потом зарежет и ограбит. И очень просто!
– Так вы думаете, что здешние разбойники такого деликатного воспитания, что не станут резать даму, которой не представлены?
– Что-нибудь, форель я велел! – и нас обжигает пламенный взгляд.
– Mais détournez-vous! [5] Ах, Боже мой! Если бы не цыпленок, я бы ушла, – мечется на своем месте моя спутница.
– Велим подать в номер, если вы так боитесь, – решила я.
Мы встали и пошли вдоль коридора, отыскивая занятую нами комнату.
Темно. Фонарь, повешенный у входной двери, слабо мерцает вдали. Никого нет, спросить не у кого. Вдруг чьи-то шаги…
– Извэнитэ, милостивая государыня… Голос знакомый. Мы оборачиваемся.
– Ай! C'est lui [6], – вопит моя спутница. – Голубчик! У меня ничего нет! Денег нет… Я несовершеннолетняя!… Я послала все дочерям… в Москву… по телефону!… Ах, qu'est-ce que je raconte [7]!…
– Извэните, милостивая государыня, – спокойно продолжал незнакомец, обращаясь ко мне. – Вы не мармазель Баринская из Киева?
«Эге! – подумала я. – Понимаю твою военно-грузинскую хитрость. Просто познакомиться хочешь… Ладно же!»
– Совершенно верно. Я мармазель Баринская из Киева.
Несколько мгновений испуганного молчания. Затем удивленно-радостный возглас:
– Нэ правду, врошь! Она брунетка!…
Подошел слуга со свечой и провел нас в нашу комнату. Восточный незнакомец так и остался с раскрытым ртом и расставленными руками. Я не уверена, что он не стоит там до сих пор…
По распоряжению ямщика нас разбудили в пять часов утра. Алые лучи только что проснувшегося солнца весело и дерзко били в окошко.
– Скажите вашему ямщику, что я ему не раба! Когда захочу, тогда и встану! – хриплым, сиплым голосом ворчала моя спутница.
– Софья Ивановна! – робко убеждаю я, – ведь мы ничего не увидим, если мы выедем поздно.
Молчание. Затем легкий храп. Проходит полчаса.
– Ямщик скучает, – раздается тягучий голос за дверью. – Лошади поданы.
Делать нечего. Софья Ивановна медленно принимается за одевание с видом приговоренного к казни преступника, совершающего свой последний туалет.
Мы выходим на крыльцо. Странная неожиданная картина представляется нам: все покрыто молочно-белым туманом, покрыто до такой степени, что нам кажется, будто мы не на Кавказе, а где-нибудь в степях Екатеринославской губернии. Ни одной горы не видно. Все гладко и чисто.
– Вот так пейзаж! – ворчит моя спутница. – Стоило ехать!
– Как жаль, – вторю я. – И Казбека не увидим.
– Благодарите Бога, что хоть Терек-то видите.
Я стараюсь как-нибудь примириться с разочарованием.
– Не правда ли, какое чудное широкое шоссе! – говорю я.
– Ну уж, нашли тоже! Вот, говорят, китайская стена. Вот что я называю шириной: двенадцать колесниц разъехаться не могут!
Я не отвечаю, и мы обе едем молча.
Туман начал алеть и таять. Робко, стыдливо, словно сдернувшие чадру восточные красавицы, проглянули силуэты гор. Показались местами розово-серебристые вершины.
– Сегодня ночью в горах снег выпал, – говорит ямщик.
Солнце поднимается выше, посылает лучи горячее… Вот они, горы! И не такие, как вчера: они стали легкие, воздушные, чистые в девственно белых покрывалах, словно надетых для утренней молитвы.
– Какой обман зрения, – рассуждает моя спутница. – Смотришь на гору – кажется, совсем близко, а подъедешь, видишь, что и в самом деле близко…
– Ужасно, ужасно, – машинально отвечаю я. Посреди дороги нас ждет сюрприз. Наш сердитый
спутник – Терек – внезапно поворачивает и, глухо ворча, уходит от нас направо в ущелье. А через несколько времени нас встречает другая речка, тоже бурная, но уже и как-то веселее.
– Это ихняя Рагва-река, – поясняет ямщик с непередаваемым презрением.
Мы поднимаемся все выше и выше. Скоро достигнем самого высокого пункта Военно-Грузинской дороги – Крестового перевала. Здесь часто бывают обвалы. На самых опасных местах устроены туннели, предохраняющие от падающих камней, а зимой – от сползающих сверху снеговых глыб.
Вот дорога внезапно делается вдвое уже. Слева над пропастью вбиты сваи и положены доски. Сверху навис огромный расколовшийся камень. Сбоку у дороги прибит флаг.
Ямщик остановил лошадей и стал благодушествовать, сгоняя мух с лошадиных хвостов.
– Что это за место, голубчик? – спрашиваю я. – Зачем здесь доска?
– А тут недавно скала сверху упала, – отвечает он, ласково улыбаясь. – Да вон полшаши отколотило. Все туда вниз полетело.
Мы начинаем чувствовать себя скверно.
– А флаг здесь зачем?
– А просто для обозначения опасного места. Чтоб, значит, проезжали скорей, что ли.
– Так зачем же ты остановился, несчастный!
– А мы и всегда так. Чтоб лошади передохнули. Потому здесь, значит, ровно полдороги будет.
Моя спутница произносит скороговоркой несколько удивительных слов, заключающих в себе одновременно и краткое определение умственных способностей нашего возницы, и какие-то загадочные обещания по его адресу.
Он как будто только этого и ждал и, с большим интересом выслушав ее, дернул вожжи и погнал лошадей.
IV
Вот и Крестовый перевал. Справа – отвесная скала, слева – пропасть. На дне ее весело серебрится и вьется измятою лентой «ихняя» Арагва. Мы поднялись так высоко, что до нас даже не долетает шум. Кое-где по склонам мелькают маленькие селения. Видно, как ползают по горам крошки люди, собирая траву для своих стад.
Немножко ниже нас, над обрывом проносится стая птиц и, смешно поджав крылья, ныряет и кувыркается в воздухе. Им просторно, свободно, они высоко над землей. Мы еще выше их, но на земле. Нам тесно, и мы лепимся около отвесной стены.
