«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз
Но не только в этом оригинальность романа. Для семьи такой роман — самое удовольствие. Его можно, благодаря двум сюжетным линиям, переплетающимся между собой и завязывающимся эпилогом, как длинные женские прически на затылке, читать сразу двум. Для этого нужно только приобрести не одну, а сразу две книги. Это, правда, немного отразится на другой линии — финансовой, зато получится обогащение по второй (тоже не сюжетной) — умственной. Ибо, если верить великим, каждая книга — источник знаний. Наша в этом отношении — не исключение. Роман, скромно говоря, энциклопедическая вещь.
Мы часто употребляем (даже сейчас) такие слова, как «мы», «нам», «нас» и т. д. Делается это умышленно: роман — труд коллективный. Над ним работал не только автор, но и линотипист, корректор, редактор (или больше всего) и, конечно, художник, который дорисовал то, чего не сумели сделать мы.
Если вы уже дошли до этой главы и произведение, как ни странно, еще не оставили, то в знак нашей благодарности по секрету скажем и следующее: для того, чтобы роман читался легче и веселее, мы, как это часто делали великие писатели, вводим в него элементы неожиданностей, обрываем разделы в самых интересных моментах.
Итак, закончим о Ховрашкевиче. По натуре он человек молчаливый, но до первой выпитой рюмки. Любит обкусывать ногти, чем выражает свое недовольство достигнутым в жизни. Мучительно и резко реагирует на критику и уверяет всех, что совсем не воспринимает ее как истинно православный католицизм. В пьяном виде больше всего доставляет неприятности директорам гостиниц, официантам и своим коллегам по работе. После второй рюмки «окончательно начинает работать мельница — Михаил Танасович начинают говорить» (так комментирует Ковбык, не скрывая своей сардонической улыбки, болтливость коллеги).
Ховрашкевич на то, может, и реагирует, но внешне не проявляет никаких признаков. Следует отдать должное, он умеет поддерживать любую тему в разговоре, но, включившись, в дальнейшем ее развивает самостоятельно и никаких возражений не терпит, как не признает каких-либо авторитетов и их доказательств. Рассказывает Ховрашкевич так, будто лезет вверх по высоченной сосне, не обходя ни одного сучка и ветки. Итак, когда должен прийти конец рассказа, никто из присутствующих не знает, как, кстати, и сам рассказчик. Если Ховрашкевича кто-то пытается перебить или остановить, он не обращает на это никакого внимания, несется дальше, словно на красный свет грузовик, в котором уже давно отказали тормоза. Если же кому-то удается остановить Ховрашкевича, он начинает рассказ сначала. Поэтому и кто его знает, на такое никогда не решается. Один Стратон Стратонович позволял себе такую роскошь. Остальные лучше молчать или, выбрав подходящую минуту, встать и уйти. Ховрашкевич не запрещал и реагировал на это двумя предложениями:
— Пусть идет! Только себе во вред. — Он так считал искренне.
Все свои рассказы, о чем бы они ни были — о лечении голодом, интеллекте дельфинов или изучении иностранных языков во сне или об истории происхождения слова или названия, Ховрашкевич начинал одинаково:
— Так я вам скажу. Когда Александр Македонский — Тамерлан… Кстати, слово «Македонский», как и слово «голландский», происходит от названия местности… Как сыр, так и великий полководец получили свои названия от своего места рождения… Название сыр «Голландский» родилось в Голландии, а фамилия Македонский — в Македонии. Как, скажем, слово «Невский» на Невском озере… Кстати, кто не знает, так я вам скажу: Александр Невский — племянник Даниила Галицкого… Князь Даниил Галицкий — это его родной дядя по матери… Но мы сейчас не о нем, а о Македонии… Македония… Это республика… Она находится, хотя об этом Черногорией, но не с Хорватией. Так вот… Александр Македонский…
— Да перестаньте!.. Еще сто граммов не выпило, а мельницу завело. Экономьте кислород! Для будущих опытов! Или лучше скажите мне, что это за ресторан «Охотник»? Недавно открывшийся. Есть там что есть или нет? Рябчики, тетерева, медвежонок?.. Как они там хоть готовят, стоило бы проверить…
— Первоклассно, — коротко бросает чулочек и краснеет. — Но лучше, Страт Стратич, так это в «Лыбеде»…
— Я вам не Страт Стратич, — перебивал его Стратон Стратонович. — Вы все в жизни сокращаете. А сама жизнь?
— Так я вам так скажу, Стратон Стратонович, — принимал на себя бой Ховрашкевич и съеживался, как школьник, провинившийся перед классным руководителем. — В «Лыбеде» я еще не был, но буду обязательно. С ближайшей зарплаты, Стратон Стратонович…
— А вы, Панчишко, были?
— Да… Знаете… Наскоком. Забегали… Взяли одну бутылочку и…
— Как это наскоком? — перебил Стратон Стратонович. — Наскоком можно только бабу попугать! А фундаментально?
— Фундаментально не был, — Панчошка испуганно смотрел на Ковбика и зачем-то зажимал, то распускал узел на галстуке. Когда на чулочке взглянуть сбоку, то могло показаться, что он в состоянии постоянного напряжения (вольт 127, не меньше), как электроскат.
Чулочка боялся всего: крыс, мышей (полевых и летучих), всех без исключения земноводных, резких изречений, а особенно своих собственных слов. Никогда не вмешивался в нежелательные разговоры. Говорил только о товарах широкого потребления и о модах на штаны, о ботинках и свечах в художественном салоне. Доставал свитера, кофты, термосы и импортные авторучки или женские рейтузы, перепадавшие ему по большому знакомству и случайно. Продавал их ближним, потому что на его жену они всегда почему-то оказывались если не слишком велики, то маловаты. Все вынимал из-под прилавка и, если верить ему, на базе.
Имя Чулко имел грозное — Георг. Но оно ему не подходило, как штаны тучной женщине. Наверное, ему дали другое — Масик. Откуда и кем это имя было занесено в Финдипош — так и осталось тайной.
Форма лица у Масика — круглая. Лицо вроде бы обтачивалось по кругу вслед за циркулем. При удивлении делалось эллипсовидным (вертикально), при улыбке и предотвращении перед Ковбиком — тоже эллипсовидным (горизонтально). Зубы все свои, за исключением двух передних — те из нержавеющей стали.
Изнеженный Чулочек, кажется, рос под колпаком. На него все время дули в районе Печерска и снимали тополиный пух на Владимирской горке, куда тетушки водили его дышать чистым днепровским воздухом, но только в ласковую погоду. Чулочек боялся ледяных ветров, двадцатиградусного мороза и осенней морось. В непогоду румяное личико Масика становилось синим, как печень, и обвисало. Он мог нормально жить только в умеренных субтропиках и квартире, где все батареи нагреваются равномерно.
Квартира Чулочки напоминала сочетание фарфоро-фаянсового магазина с филиалом мебельного склада, в который завезли образцы мебели периода НЭПа и Ренессанса. Цвет любил розовый. Поэтому абажуры, бомбошки, пуфики, кресла, диван, кровать были розовые, и даже женщина Масика тоже имела розовый вид и розовые ямочки на
