Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)
– «И поразила стрела глаз закованного в кольчугу Шемра[13], и стала пустыня Кербёлы изобильна водою. И только земля за пустыней осталась безводной…» Придется господину полковнику брать у нас воду взаймы по бурдюку.
Я так и обмер. Водой мы теперь были обеспечены, но я знал, что дядюшка Наполеон жестоко отплатит отцу за это свое поражение. Я с беспокойством кинул взгляд на другую половину сада. Там пока все спали.
После прошедшего в полном молчании завтрака я выскользнул в сад и, прячась за деревьями, подобрался к дядюшкиному дому. Вдруг с выходившего в сад балкона, где в летнее время дядюшка ночевал, раздался какой-то шум. Я тотчас юркнул за дерево.
Голос дядюшки прерывался от злости, слова с трудом слетали с губ. Я взобрался на пригорок, откуда был хорошо виден весь балкон. Дядюшка стоял в ночной рубахе, на шее у него висел полевой бинокль. Рассматривая в бинокль наш бассейн, дядюшка поносил Маш-Касема:
– Болван! Предатель!… Пока ты дрых, ему воду пустили… Маршал Груши предал Наполеона в битве при Ватерлоо… И ты – не лучше: предал меня в разгар войны с этим дьяволом!
Стоявший у него за спиной Маш-Касем виновато понурил голову и умоляюще заскулил:
– Ага, бог свидетель, нет тут моей вины. Чего мне врать?! До могилы-то…
– Если бы в тот день во время Казерунской битвы я знал, что ты когда-нибудь предашь меня, как предал своего командира маршал Груши, не стал бы, рискуя собственной жизнью, спасать тебя от неминуемой смерти, бросил бы тебя там лежать, не тащил бы на спине!
– Да чтоб мне на месте провалиться! Не виноватый я! Зачем мне врать, ей-богу! А этот ваш господин Груша – откуда я знаю, что он был за человек? Что до меня, так я вам по гроб жизни благодарен. Пусть еще хоть сто раз придется в бой идти, все равно буду вам служить до последней капли крови… А тут они меня провели, это точно! Вчера в наш квартал вообще не должны были воду пускать… Наверняка мирабу в карман кой-чего положили… Наша-то очередь только сегодня вечером. Я спал, а они пришли и запруду раскидали…
Дядюшка еще несколько минут костерил Маш-Касема. Как он только его не обзывал! И предателем, и шпионом, и продажной шкурой, и английским наемником… Потом дядюшка повернулся и ушел с балкона в дом. Маш-Касем поплелся следом, хныкая и умоляя простить его. Хотя я знал, что дядюшка направился разрабатывать план страшной мести моему отцу, мне в первую очередь было жалко Маш-Касема. Вернувшись домой, я застал нашу служанку за разделкой копченой рыбы. Я подумал, что отец, кажется, и в самом деле намерен позвать вечером Ширали.
В нижней комнате мать разговаривала с отцом.
– Хочешь угощать Ширали зеленым пловом, угощай! Только, памятью твоего покойного отца заклинаю, не заводи ты с ним разговор об этой истории… Ширали – бандит, сумасшедший! Зарежет он кого-нибудь, а ты потом виноват будешь… Ты Азиз ос-Салтане рассказал – и угомонись. Она одна семерых таких, как бедняга Дустали, со свету сживет…
– Я ничего Азиз ос-Салтане не говорил. Но если бы знал, непременно сказал бы. Зачем же скрывать от мира великие дела благородного семейства? У вас же в семье все – избранные, все – аристократы. То-то теперь этот цвет иранской аристократии от стыда в глаза людям не смотрит! Помилуйте, как можно! Человек из знатного рода спутался с бабой из низкого сословия! Да такого за то, что запятнал честь аристократа, надо стереть с лица земли!
– Ненаглядный ты мой, свет очей моих, себя-то хоть пожалей. Ведь если ты хоть слово бандиту этому скажешь, он тебя же первого своим секачом изрубит!
– Во-первых, ты еще не знаешь, о чем я собираюсь поговорить с Ширали, во-вторых, если я захочу открыть ему правду, для этого у меня есть и другие возможности, в-третьих, я не дитя малое и сам соображаю, что делаю… и, в-четвертых, мне надоело все тебе объяснять!
И не обращая внимания на мать, отец куда-то ушел.
А я отправился дописывать любовное послание Лейли.
Я уже потратил на это произведение, наверное, часов двадцать, но качество меня по-прежнему не удовлетворяло и отослать его я не решался.
Около полудня мое внимание привлек шум, доносившийся со стороны дядюшкиного дома.
Выйдя в сад, я узнал, что произошло еще одно совершенно непредвиденное событие. Среди ночи пропал без вести Дустали-хан. С вечера ему выделили в дядюшкином доме комнату, и он улегся там спать. Утром, когда пришли звать его на завтрак, обнаружили, что он бесследно исчез. По распоряжению дядюшки домочадцы обзвонили и обошли всех родственников, но Дустали-хан так и не нашелся.
Поиски продолжались весь день. Безрезультатно. Уже на закате, услышав вопли Азиз ос-Салтане, я подобрался поближе к дядюшкиному дому. Вероятно, от страха перед Азиз ос-Салтане дядюшка где-то прятался, и она, застав во дворе только Маш-Касема, за неимением лучшего напала на него.
– Сгубили моего мужа!… На тот свет его спровадили! Да я вам всем покажу, окаянные!… Бедный мой муженек! Убили его, небось… В колодец, небось, бросили… Дустали ведь у меня сам-то никуда б не ушел. Так где же он?!
– Ей-богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я своими глазами видел, как муж ваш в той комнате спать лег… Наверно, вышел куда-нибудь погулять… Да, ей-богу, ага больше вашего разволновался!
– Думай, что говоришь, дурья башка! Куда это он пошел бы гулять в ночной рубашке?! – И для пущей убедительности грозя пальцем, Азиз ос-Салтане заявила: – Скажи своему хозяину, что он моего мужа вчера силой оставил тут ночевать, так что, где б вы его сейчас ни прятали, утром выдайте его мне живым и здоровым! Не то завтра же пойду в полицию, пойду в сыскное управление, встану прямо перед машиной министра юстиции… – И, громко хлопнув дверью, Азиз ос-Салтане вышла в сад. Она уже приближалась к воротам, когда перед ней, словно из-под земли, вырос мой отец:
– Ханум, дорогая, да вы не волнуйтесь! Дустали, он не такой человек, чтобы далеко от дому уйти… Давайте я лучше вас чайком угощу… Нет, нет, как так можно?! Обязательно зайдите, выпейте чаю…
Азиз ос-Салтане неожиданно расплакалась и, шагая за отцом к нашему дому, сквозь всхлипывания запричитала:
– Я знаю, они его где-то заперли и держат!… Они с самого начала и меня и мужа моего ненавидели!…
Отец, провожая ее в гостиную, с напускным участием воскликнул:
– Бедная вы моя!… Бедняга Дустали-хан!… Только не надо волноваться, он обязательно объявится.
Они вошли в гостиную, и отец закрыл за собой дверь. Я немного покрутился во дворе, ожидая, когда они выйдут, но, так и не дождавшись, вернулся в дом и прижался ухом к двери. Азиз ос-Салтане говорила:
– Вы правы. Мне надо будет сказать, что его убили… У них и на самом деле были споры из-за земли… Пока не начнешь действовать силой, они ни за что не признаются, где его прячут… Да, завтра же с утра и пойду… К кому вы сказали лучше обратиться?
Отец тихо назвал какое-то имя, потом погромче добавил:
– Это прямо в здании полицейского управления… Как войдете, сразу – направо, спросите службу безопасности, сыскное отделение…
После ухода Азиз ос-Салтане отец приказал слуге, чтобы тот пошел и пригласил на ужин Ширали, но мать принялась так причитать и умолять отца не делать этого, что он в конце концов смилостивился и ограничился тем, что послал Ширали судок с зеленым пловом и рыбой.
Через некоторое время к нам заглянул дядя Полковник. Он, абсолютно ни в чем не повинный, пострадал больше других – деревья и цветы вокруг его дома сохли на корню. До сегодняшнего утра он надеялся, что, оставшись без воды, мой отец пойдет на попятный, но тот, как известно, ухитрился пополнить наши водные ресурсы, а дядюшка Наполеон явно собирался продолжать свою блокаду по меньшей мере еще неделю. Когда я увидел дядю Полковника, в моей душе затеплилась надежда. Мы с ним оба были заинтересованы в прекращении этой войны: дядя думал о своих многочисленных цветах, а я – о моем единственном цветке – Лейли.
Но увещевания и просьбы дяди Полковника на отца не подействовали. Он несколько раз повторил:
– Пока тот не попросит у меня прощения в присутствии всех родственников, я не отступлю ни на шаг.
А дядя Полковник прекрасно знал, что его брат ни за что на свете не будет просить прощения. Лишь на одну свою просьбу дядя Полковник получил от отца более или менее приемлемый ответ. Когда дядя, заметив, что у отца теперь вода запасена впрок, сказал, что хорошо бы открыть дорогу воде и на его участок, отец ответил:
– Если ага пустит воду ко мне, я пущу ее дальше к вам.
Это обещание заставило дядю Полковника вмиг забыть обо всех тревогах. Он тотчас прекратил повторять, что из-за тебя, мол, у меня цветы погибнут, что я, мол, пекусь о семейном единстве, и, обрадованно улыбаясь, пошел к себе домой.
Но перед тем, как уйти, он все-таки успел взять с отца слово, что тот забудет про историю с вором, так напугавшим дядюшку Наполеона, а взамен пообещал, что приложит все усилия, чтобы уговорить дядюшку извиниться.
