Михаил Мишин - Почувствуйте разницу
Юра говорит:
— Видал? Во, гады, гипноз дают, а?
Я говорю:
— Его одного сегодня бросать нельзя — видишь, он поврежденный.
Ну, пошли, он впереди, мы сзади с Юрой.
Юра говорит:
— Хочешь, Коль, мы тебе мороженого купим? На все двадцать семь копеек. Хочешь крем-брюле, а, Бетховен?
А Коля на нас только поглядел, будто он, правда, Бетховен, а мы с Юрой два ведра мусорных…
Ну ладно, подходим, значит, к этой филармонии. У входа толпища, как в торговом центре перед праздником. Ну, показались мы там, и я так скажу, что по глазам ихним было видно: нас они вовсе не ожидали.
Коля так это небрежно свой фонарь ладонью прикрыл — вроде бы у него там чешется. И Юра, гляжу, как-то загрустил, как-то пропало настроение у него. Говорит:
— Лучше бы в общагу сходили, там тоже музыка!
— Не бэ, — говорю. — Прорвемся!
Он говорит:
— Глянь-ка, у меня везде застегнуто?
Я говорю:
— Вроде везде. А у меня?
Он говорит:
— У тебя на рукаве пятно жирное.
Я говорю:
— Это у меня с пирожка капнуло. Вчера на вокзале. Я ж не знал, что у меня сегодня филармония.
И ладонью пятно закрыл, чтоб не видно было.
Тут Коля, значит, и говорит гадким голосом:
— Идемте, товарищи, а то можем опоздать.
Ну, на "товарищей" мы ничего ему не сказали, встали плечом к плечу, как на картине "Три богатыря", только без лошадей, и пошли. Ну, Коля одной рукой глаз защищает, второй билеты сует. Старушка долго на нас глядела — тоже, видать, не ждала. Но пропустила: билеты верные оказались.
А внутри — свет сверкает, колонны везде, паркет фигурный. Культурное место, что ты! Ну а мы так и стоим плечо к плечу возле стеночки. А эти мимо нас парами гуляют, один, с бородой, на меня поглядел, чего-то своей бабе сказал, та тоже поглядела, и засмеялись оба. Я думаю: "Ты бы у нас во дворе на меня засмеялся! Ты бы у меня посмеялся!.."
Тут к нам еще одна старушка подъюливает.
— Не желаете, — говорит, — молодые люди, программку?
Ну, Коля глаз рукой еще плотнее прикрыл и отвернулся — вроде бы ему ни к чему никакая программка, мол, он тут и так все знает. Бетховен, ну.
А Юра мне на ухо говорит:
— Это чего за программка? Навроде меню, что ли? Мишань, спроси ее, чего у них тут на горячее?
Он когда на нерве, из него всегда юмор прет.
Ну, купил эту программку за десять копеек, но поглядеть не успел звонок дали. Коля от стенки отлепился.
— Пора, — говорит, — в зал, товарищи.
Ладно, пошли в зал. Бетховен впереди, мы с Юрой за ним. Так и сели, потому что билеты у нас оказались: два вместе — мы с Юрой сели, а Коля прямо передо мной. Юра у меня программку взял, зачитывает:
— "Музыка Возрождения. Антонио Вивальди. Концерт для двух скрипок, альта и виолончели". Слышь, Мишань, "Возрождение" — это как?
— Я что, доктор? — говорю. — На рождество ее играли, наверное. На Новый год.
— Понятно, — Юра говорит. — С Новым годом, значит. Квартет, понял. Значит, четверо их будет. Как бременские музыканты. Видел по телику? Осел там классно наяривал.
А вокруг, между прочим, народ рассаживается. И ко мне с левого бока молодая такая садится, вся в бусах, в очках, и спина голая. И духами от нее пахнет — такой запах! А у меня пятно как раз с ее стороны на рубашке, ну, я сижу и рукой зажимаю его, как Колька свой фингал. И дышать стараюсь в сторону Юры.
И тут она вдруг ко мне:
— Простите, — говорит, — вы слышали? Говорят, Лифшиц в Париже взял первую премию?
Ну, я ей, конечно, не сразу ответил. С мыслями собирался. Потом говорю:
— Ну.
Она говорит:
— А ведь его сначала даже посылать не хотели. Представляете?
Я говорю:
— Ну.
Она говорит:
— А вы не в курсе, что он играл на третьем туре?
Я думаю: "Ну, Коля!" — и ей говорю:
— На третьем именно как-то я не уследил, замотался…
Так, думаю. Если меня еще спросит чего — Кольке сразу по башке врежу.
Но тут на сцену вышел этот самый квартет бременский. Два мужика один тощий, другой лысый. В черных таких фраках. И женщины две — одна молоденькая, темненькая, вторая седая вся. И тоже в черном.
Юра мне говорит тихонько:
— Слышь, а чего у того у лысого такая скрипка здоровая? Он у них бригадир, что ли?
Я ему хотел сказать, что я ему не доктор, как вдруг Коля к нам оборачивается и говорит:
— Это, — говорит, — товарищи, не скрипка, а виолончель.
— Отверни, — говорю, — светильник, товарищ. Без тебя знаем, где тут чего.
Тут на сцену еще одна вышла, в длинном платье, но без скрипки. И стала говорить про этого Вивальди, что он был в Италии великий композитор и что его музыка пережила столетия, и вот нам сегодня тоже предстоит жуткое наслаждение. Долго говорила, я полегоньку вроде расслабляться стал. Решил посчитать, сколько народу в зале умещается. Сперва стулья в одном ряду посчитал, потом ряды стал считать, чтоб перемножить. Но только перед собой, впереди, успел сосчитать, а позади уже не успел, потому что эта, в платье длинном, говорить закончила и со сцены ушла. А эти уселись на стулья, скрипки свои щечками к плечикам прижали, а лысый ту свою виолончель в пол уткнул. Смычки изготовили, замерли. Раз — и заиграли. И главное, быстрое такое сразу: ти-ти-ти-ти-ти — так и замелькали смычки. Минуту так играют, две, и ничего, не устают. Я на эту поглядел, которая от меня слева, она вся вперед наклонилась, шею вытянула, духами пахнет. "Ладно, — думаю, — прорвемся".
И Юре говорю шепотом:
— Юр, — говорю, — гляди, какие светильники. Я б себе на кухню от такого не отказался. А ты б отказался?
А Юра глаза закрыл, на спинку откинулся.
— Мишань, — говорит, — отдыхай со светильниками. Дай я кайф словлю.
И кемарит. Он, когда на нерве, из него или юмор прет, или он кемарит.
А эти знай смычками выпиливают. Ти-ти-ти-ти-ти! Как заводные! Я колонны посчитал. Красивые колонны, мраморные. Я Юру в бок толкаю, говорю:
— Юр, погляди, колонны какие!
А он уже все — спи, моя радость, усни. А тут еще сзади шикнули, что, мол, тихо, товарищ.
"Товарищ". Тамбовский волк, думаю, тебе товарищ. Тихо ему. Да на, сиди, слушай своих музыкантов бременских, не расстраивайся. Только не надо на меня шикать. Не надо себя надо мной ставить, понятно? У меня не хуже, чем у тебя, билет, понял? А сижу даже ближе!.. Ти-ти-ти да ти-ти-ти. Они тут умные все. Вон, вроде Коли… Корешок тоже. Уж лучше бы совсем зашился бы… И эта тоже сидит со своим Лифшицем… Знаем… Сама-то смотреть не на что… Позвонки одни с очками… А эти все себе наяривают. Ти-ти-ти… Быстро так и, главное, все вместе. Ти-ти-ти, ти-ти-ти… А потом вдруг раз — стоп машина!
Я думал, все. Но гляжу — не хлопает никто. Оказалось, нет, не все. Оказалось, это у них перекурчик такой. И тут же обратно смычки подняли и поехали. Только уже не быстрое, а, наоборот, тягучее-тягучее и жалостное… Такая грустная музыка, честно, у меня даже в животе засосало… Чего, думаю, это он такое жалостное сочинял, Вивальди этот… Жизнь, наверное, хреновая была… А может, за деньги… Эти вон тоже небось не за красивые глаза, тоже небось имеют со своих скрипочек… А которые в зале — они-то чего?.. За свои же деньги, в выходной. И чтоб такое грустное… Дома больно весело, что ли?.. А эти, музыканты бременские, все играют, аж глаза позакрывали… Конечно, чего же не постараться… Колонны, светильники, духами пахнут… Конечно… А вот поставить их с восьми до пяти… И вентилятор не работает. Или когда в ночь… А так-то каждый бы мог… Думаешь, я б не мог?.. Да я, может, еще в пионерлагере в хор хотел, да неохота было… А то сейчас бы, может, сидел бы, как вон лысый со скрипкой здоровой, и дуриков расстраивал… Вон, вроде Коли. Сидит, гад, спиной. Дать бы ему по спине… И чувствую, чего-то у меня внутри такое поднимается, прямо не знаю чего… Играют сидят, глаза закрыли… Да на, я тоже закрыть могу… Охота мне на вас на всех смотреть… Насмотрелся… Возьму, думаю, и уйду со своей шараги. Заявление на стол — и в гробу видал… Чувствую, такое внутри расстройство… Как тогда, в общаге… Пришел к Надьке, сидим… Все путем… Она взяла и цыган поставила… Всегда ставила — ничего, а тут расстроилась… Я говорю: "Надь, чего ты? Ну чего ты, Надь?" Сидит плачет. Я говорю: "Да ты чего?" Она говорит: "Жалко". Я говорю: "Кого жалко, Надь?" — "А всех", — говорит. Ревет, и все… Потом ничего, отошла… Повеселела… И вот вспомнил тоже так обидно стало… Жизнь, да?.. Вот так ходишь, гуляешь, пиво пьешь… Потом закопают тебя — и гуд бай, Вася… Чего жили-то? Умрем все. И Колька умрет. И Юрка. И эти музыканты бременские. И со спиной голой… Тогда уж духами не попахнешь… Вот тебе твоя филармония… И дотого грустно стало! До того жалко! Прямо взял бы всех да поубивал!.. Прямо чувствую: еще немного — и не знаю, чего сделаю, но только с резьбы соскочу!..
И эти бременские как почуяли. Остановились на момент, потом как рванут — быстрей, быстрей, прямо взвились штопором, смычков не видать! И вдруг раз — и амба!
