Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
«Добрые туземцы! То, на чемъ навѣшенъ этотъ плакатъ, принадлежитъ намъ, четыремъ чужестранцамъ, и называется слугой Митей. Если онъ потеряется — доставьте этого человѣка Отель Бангофъ, № 26. Просятъ обращаться ласково; отъ жестокаго обращенія хирѣетъ».
Плакатъ былъ составленъ очень мило, наглядно, но, какъ я сказалъ ваше, въ Митю вселился бѣсъ франтовства: онъ категорически отказался отъ вывѣшиванія на груди плаката.
— Почему же? — увѣщевалъ его Крысаковъ. — Хочешь, мы сдѣлаемъ приписку, какъ въ скверахъ: «волосъ не рвать, на велосипедахъ по немъ не ѣздить».
Митя отказался — и теперь жестоко платился за это.
Долго бродилъ онъ, усталый, измученный, по разнымъ лѣстницамъ и отдѣленіямъ. Теперь онъ желалъ только одного: найти выходъ на улицу.
Но это было не такъ-то легко. Митя, шатаясь отъ усталости, ходилъ между чуждыми ему людьми, наполнявшими магазинъ, и призракъ голодной смерти рисовался ему въ чужомъ городѣ, въ громадномъ магазинѣ, среди чужихъ, не понимавшихъ его людей.
Одинъ разъ онъ остановилъ покупательницу и попытался навести справки о выходѣ:
— Мейнъ герръ! Битте цалленъ. Ихъ либе зи.
Нищенскій запасъ нѣмецкихъ словъ, имѣвшійся въ его распоряженіи, связывалъ его мысль; и весь разговоръ его, волей-неволей, долженъ былъ вращаться въ сферѣ ресторанныхъ или сердечныхъ представленій.
Дама изумленно посмотрѣла на рестрепаннаго Митю, пробормотала что-то и нырнула въ толпу.
— Гм, — печально подумалъ Митя. — Не понимаетъ.
Онъ обратился къ господину:
— Гдѣ выходъ, а? Такой, знаете? Дверь, дверь! Понимаете?
— Was?
Я говорю, выходъ. Гибъ миръ эйнъ куссъ. Витте — цалленъ. Цузаменъ.
Господинъ задрожалъ отъ страха и убѣжалъ.
Бродилъ Митя такъ до вечера; покупатели стали рѣдѣть, зажглись огни… Мучимый голодомъ Митя замѣтилъ около одной покупательницы на стулѣ коробку конфектъ; потихоньку стащилъ ее, забрался въ укромный уголокъ чемоданнаго отдѣленія, съѣлъ добычу — и сонъ сморилъ его.
Только утромъ нашли его; онъ спалъ, положивъ подъ голову пустую раздавленную коробку изъ подъ конфектъ, и на лицѣ его были видны слѣды ночныхъ слезь. Бѣдный Митя!
Вотъ что послѣдовало за этимъ: сердобольныя продавщицы накормили его, одна изъ нихъ поговорила съ нимъ по русски, выяснила положеніе, но такъ какъ нашего адреса Митя не зналъ, то дальнѣйшій путь его жизни рѣзко разошелся съ нашимъ.
Мы уѣхали въ Дрезденъ, а Митя, поддержанный вертгеймовскими продавщицами, которыя были очарованы его простодушнымъ нѣмецкимъ разговормъ и веселостью нрава — Митя открылъ торговлю: сталъ продавать газеты, спички и букетики цвѣтовъ — однимъ словомъ, все то, сбыть чего не требовалъ знанія тонкостей нѣмецкаго діалекта.
Только на обратномъ пути въ Россію отыскали мы черезъ вертеймовскихъ продавщицъ нашего Митю; онъ сначала встрѣтилъ насъ презрительно, потомъ обрушился на насъ съ упреками, а въ концѣ концовъ, расплакался и признался, что хотя богатство и прельщаетъ его, но родину онъ не забываетъ и, вернувшись, сдѣлаетъ для нея все, что можетъ.
ТИРОЛЬ
Инсбрукъ. — Пернатыя. — Тяжелый разговоръ. — О нѣмецкомъ остроуміи. — Теорія приливовъ и отливовъ. — Сандерсъ боленъ. — Еще одна теорія. — Въ Штейнахъ. — Зловѣщее мѣсто. — Ссора съ Крысаковымъ. — Отъѣздъ въ Фаркартенъ.
Инсбрукъ — столица Тироля. Правильнѣе, Инсбрукъ — міровая столица скуки, самодовольно-мелкаго прозябанія, сытости и сантиментальной тирольской глупости.
Пріѣхавъ въ Инсбрукъ, мы, первымъ долгомъ, на вокзалѣ наткнулись на существо, которое во всякомъ нормальномъ здравомыслящемъ русскомъ должно было вызвать смѣшанное чувство изумленія, и веселья.
Это былъ краснощекій, туполицый, голоногій тиролецъ, съ ногъ до головы убранный разноцветными лентами и утыканный перьями, точно пѣтухъ, котораго кухарка начала ощипывать и, не окончивъ, побѣжала въ мелочную лавочку за бутылкой прованскаго масла.
Голова этого дюжаго парня была украшена какой-то бумажной короной, а за ушами торчали два пучка цвѣтовъ.
Онъ что-то мурлыкалъ и приплясывалъ.
— Если-бы не перья, — сказалъ Крысаковъ, — я могъ бы предположить, — что это человѣкъ.
— Больше того, — поддержалъ Мифасовъ. — Это похоже на дѣвушку. Смотрите, сколько на ней лентъ.
Въ это время откуда-то вынырнулъ еще десятокъ людей, разукрашенныхъ подобнымъ же страннымъ образомъ.
— Боже ты мой! Вѣроятно, гдѣ-нибудь поблизости лопнулъ сумасшедшій домъ, и содержимое его вытекло на потѣху мальчишекъ и на страхъ взрослымъ.
Но сейчасъ же мы заметили, что странная компанія ни только не пугала аборигеновъ, но даже не останавливала на себѣ ничьего мимолетнаго вниманія. Взрослые тирольцы, тирольки и маленькіе тирольчата проходили мимо, не оглядываясь и только нѣкоторые раскланивались съ предводителемъ труппы.
— Сандерсъ, — сказалъ Крысаковъ, — узнай, что съ ними случилось? Не надо ли имъ чего?
Если судить о нѣмецкомъ языке по сандерсову разговору — можно вывести заключеніе, что нѣтъ на свете языка длиннее, сложнее и утомительнее.
Сандерсу нужно было сказать только две фразы: «Кто вы такіе? Почему такъ странно одеты?»
Онъ подошелъ къ предводителю тирольцевъ изъ семейства ленточныхъ, понурился и пробормоталъ что-то.
Онъ подошелъ къ предводителю тирольцевъ изъ семейства ленточныхъ, понурился и пробормоталъ что-то…
Тиролецъ ему ответилъ. Сандерсъ покачалъ головой съ безнадежнымъ видомъ и сказалъ такую длинную фразу, что два поезда успели уйти и одинъ подкатилъ къ вокзалу. Тиролецъ хлопнулъ себя по бедрамъ, прищелкнулъ пальцами и сталъ что-то объяснять, перепрыгивая съ ноги на ногу. Объясненія тирольца не могли вырвать Сандерса изъ бездны унынія, угнетенности и сомненія. Онъ собрался съ духомъ и размоталъ съ невидимой катушки такую длинную фразу, что тиролецъ началъ линять. Онъ потерялъ два пера съ, — короны и одно — съ плеча, и, не заметивъ убытка, высказалъ Сандерсу такое количество словъ, что въ нихъ должно было заключаться географическое описаніе Тироля, характеристика нравовъ народонаселенія и перечисленіе главнѣйшихъ видовъ флоры и фауны. Утѣшило-ли это Сандерса? Разъяснило-ли ему что-нибудь? Нѣтъ! Онъ потрогалъ зеленую пуговицу на толстомъ животѣ тирольца и вытянулъ изъ себя длинную, какъ осенняя ночь, фразу.
И только получивъ обоснованный отвѣтъ на это, отошелъ онъ отъ тирольца, переваливаясь, какъ объѣвшаяся утка.
— Ну?! — спросилъ нетерпѣливый Крысаковъ.
— Обыкновенные тирольцы. Ферейнъ. Возвращаются послѣ воскресной экскурсіи.
— Скрытный народецъ, — подмигнулъ Крысаковъ. — Трудненько было вамъ вытянуть у этого оболтуса столь краткія свѣдѣнія.
— Нѣтъ, ничего, — пожалъ плечами Сандерсъ. — Я только спросилъ, кто они такіе, а онъ отвѣтилъ.
— Тошнитъ меня отъ этихъ тирольцевъ, — признался Крысаковъ. — Чистенькіе, куцые, кругозоръ ограниченъ горами и собственнымъ недомысліемъ, благонравно ухаживаютъ за тирольками и благонравно женятся. Здѣсь не бываетъ сценъ ревности, убійствъ, измѣнъ и сильныхъ душевныхъ движеній, какъ въ сторону благородства, такъ и въ сторону подлости. Шесть дней благонравно трудятся, седьмой день благонравно пляшутъ въ какой-нибудь тавернѣ. Кстати, какъ неимовѣрно сладокъ и противень ихъ Дефрегеръ! Брръ! Самодовольно пляшутъ и самодовольно острятъ. Вы знаете, что такое ихнія остроты? Вообще, нѣмецкое остроуміе! Въ Берлинѣ одинъ господинъ съ гордостью говорилъ, что нѣмецкія дѣти не чета нашимъ. Они смѣлы, находчивы, сообразительны и въ отвѣтахъ не смущаются, а отвѣчаютъ мѣтко и остроумно. Мы сдѣлали даже опытъ… Встрѣтили какого-то извѣстнаго своей находчивостью знакомаго господину школьника и вступили съ нимъ въ бесѣду. «Что ты любишь больше всего на свѣтѣ?» — «Свою прекрасную родину». — «Неужели? А я думалъ, что больше всего тебѣ должно нравиться заѣхать въ ухо мальчишкѣ, который обидѣлъ бы тебя!» — «О, нѣтъ. Вступать въ драку стыдно. Лучше сообщить о нехорошемъ поступке мальчика его родителямъ, которые скажутъ ему, что онъ ихъ огорчилъ и ему станетъ стыдно.» — «Та-акъ… И, навѣрное, по воскресеньямъ вы собираетесь въ школѣ и поете духовные псалмы?» — «О, да. Это лучшій нашъ отдыхъ въ свободное время.» — «Видите, — сказалъ мнѣ господинъ, — когда мы отошли. — Преострый мальчуганъ. За словомъ въ карманъ не лѣзетъ». — «Можетъ быть, можетъ быть». И тутъ только я замѣтилъ, что мой господинъ тоже нѣмецкій дуралей. Кстати, о нѣмцахъ. Меня томитъ жажда. Не выпить ли намъ пива?
Въ этихъ случаяхъ иниціатива всегда принадлежала Крысакову. И удивительно, что мы — поднимавшіе безконечные споры по поводу выбора номера въ гостинницѣ или мѣста въ вагонѣ — въ этомъ случай никогда не возражали и не спорили.
