Светлана Шишкова-Шипунова - Дураки и умники. Газетный роман
Другую половину почты составляли стихи, ими забрасывали редакцию в основном девочки и мальчики старшего школьного возраста. С этими стихами возился в отделе культуры приходящий литконсультант Миша Лифшиц, работавший на полставки. Он отбирал по крохам пригодное для печати, а остальным писал однообразные ответы в том духе, что извини, дорогая (дорогой) Оля, Света (Вова, Витя), но твои стихи не могут быть опубликованы в нашей газете, так как они еще слабы, подражательны и т. д. Сам Миша был поэт настоящий, от Бога, и изредка печатал в газете два-три своих стихотворения под псевдонимом М. Костылин. Он мог бы печатать их хоть каждый день, но стихи у него были сложные, заумные, про которые редактор говорил: «Если даже я не понимаю, то как же простой читатель поймет?» — и заворачивал их назад в отдел. Интересные письма, такие, по которым можно было поехать в командировку и написать душещипательный материал в рубрику «Письмо позвало в дорогу», случались редко, а если случались, Люся приберегала их для себя.
Зудину она в первый же день высыпала на стол ворох конвертов и сказала: «Жилищный вопрос. Надо сделать обзор». Женя стал читать эти письма, и уже после третьего его одолела скука и глухое раздражение против всех этих глупых, наивных людей, которые исписывают по полтетрадки в надежде, что редакция (где сидят, между прочим, такие же бесквартирные журналисты) поможет им улучшить их жилищные условия. После пятого письма он сказал себе: «Ну ладно, хорошего понемножку» и, отодвинув всю гору на край стола, попробовал написать некое размышление на тему, не прибегая к цитатам из писем и ссылкам на конкретные примеры из жизни. Получилось «взгляд и нечто» и это «нечто» начиналось, разумеется, словами: «Как говорил классик, люди у нас хорошие, только квартирный вопрос их испортил». Люся прочитала, скривилась и сказала: «Ну конечно! Булгакова мы читали. А письма читать кто будет? Вас там не учили, что за каждым письмом стоит живой человек?» Зудин обиделся.
Кончилось тем, что еще через месяц его перевели в отдел новостей. Здесь работа началась для Зудина с того, что Сева Фрязин послал его за бутылкой. Зудин слегка оскорбился, но пошел, не желая портить отношения с Севой с самого начала. С новостями в газете было трудновато, нигде ничего особенного не происходило, все шло своим чередом — в новом микрорайоне открывался большой универмаг «Олимпийский», завершалось строительство первого в Благополученске двенадцатиэтажного дома из блочных элементов, сдавался в эксплуатацию комплекс областной клинической больницы имени профессора Очаковского… За строительством больницы «Южный комсомолец» следил с первого камня и теперь чуть не в каждом номере печатал то фоторепортаж, то интервью главного врача, а Зудину велено было опросить прямо на улице горожан. «Хотели бы вы оказаться в этой новой, благоустроенной больнице?» — спрашивал Женя, стоя, как дурак, посреди тротуара и хватая за рукав прохожих. «Да вы знаете, лично я не очень…» — отвечали удивленные горожане.
В эти же дни начиналось движение электричек по только что проложенной через горы железнодорожной ветке Благополученск — Черноморск, и с первым же поездом отправилась к морю группа журналистов, среди которых были Сева Фрязин и Жора Иванов — с заданием дать развернутый материал о состоянии и выгодах новой дороги. В последний момент взяли с собой и Зудина. Женя смотрел в окно на маленькие поселки вдоль дороги, на лес и горы, которые сначала были вдалеке, а потом совсем приблизились и стиснули с двух сторон дорогу и поезд, нырявший теперь в тоннели и долго двигавшийся там в полной темноте. Спецкоры доехали до места назначения всего за два часа и за время нахождения в пути выпили всего две бутылки портвейна (причем Зудин не пил). А раньше, рассказывал Сева, когда этой ветки еще не было, по старой дороге надо было тащиться до моря часов пять, и спиртного требовалось, конечно, больше.
Теперь Зудин обкладывался с утра районными газетами, надергивал из них информацию о пусках новых цехов, рекордных надоях и конкурсах художественной самодеятельности в ПТУ, чуть сокращал, чуть подправлял и сдавал в набор. Районные журналисты ничего против не имели, наоборот, были довольны, что их заметки перепечатывает областная газета. Зудин застрял в отделе новостей надолго.
Но его по-прежнему тянуло в отдел культуры, там собиралась по вечерам, а иногда и днем местная богема. В среде творческой интеллигенции города Благополученска считалось хорошим тоном читать «Южный комсомолец», так как это была, безусловно, лучшая из двух областных газет, к тому же она могла позволить себе некоторую смелость и иногда печатала довольно едкие рецензии на спектакли областных театров и новые произведения некоторых местных литераторов. Тогда обиженные авторы бежали в редакцию газеты «Советский Юг» и находили там понимание в виде ответной критической рецензии в адрес других авторов, привечаемых молодежной газетой, а то и в адрес самой газеты. На некоторое время эта заочная перепалка газет становилась самым заметным событием в жизни городской творческой интеллигенции, и ее на все лады смаковали.
В отделе культуры у Аси вечно сидели какие-то люди, и велись долгие пустопорожние беседы. Здесь можно было встретить известного в городе деятеля всех искусств Мусина-Пешкова, знатока и остроумца, который приходил, целовал ручки дамам, вальяжно разваливался в кресле, рассказывал две-три бесподобные истории из закулисной жизни, выпивал чашечку кофе, выкуривал пару сигарет и исчезал до следующего раза. Возникала вдруг неподражаемая пара: он — маленький, пожилой, с крашеными волосами — выдающийся композитор, народный артист и все такое прочее — Федор Кобзаренко, знаменитый автор «Ивушки зеленой»; она — молодая, на голову выше его, крупная, похожая на статую Авроры у одноименного городского кинотеатра, — певица Виктория Цаплина, жена и исполнительница его песен. Они долго усаживались, искали, куда бы пристроить крошечного пуделька, которого везде таскали с собой, сюсюкали: «Котик, тебе там удобно?», «Зайка, ты кофейку выпьешь, ах, нет, тебе вредно!»
Являлся писатель Илья Иванович Суходолов — кудрявый пятидесятилетний юноша в вязаной кофте и глухо застегнутой фланелевой ковбойке, с допотопным портфельчиком, садился в кресло и начинал разговаривать как бы сам с собой тихим, жалующимся голосом. Если говорили что-либо ему в ответ из вежливости и почтения к его таланту, то он вроде бы и не слышал, и продолжал говорить начатое, свое. Считалось, что писатель глуховат и надо кричать ему в ухо, чтобы он понял, но как знать, хотел ли он слышать своих пышущих здоровьем и молодостью почитателей… Ждали, что Суходолов вот-вот закончит большой роман о казачьей старине, слышали уже, что роман какой-то необыкновенный, и всем не терпелось хоть краем глаза заглянуть: что там, о ком, о чем? Писатель от пояснений уклонялся.
Бывал и совсем редкий гость — худощавый, черноволосый человек с залихватскими усами и горящим взором — руководитель Большого казачьего хора Запорожченко. Хор не вылезал из зарубежных гастролей и когда ненадолго заезжал домой, в Благополученск, это считалось событием в культурной жизни города. Запорожченко мог явиться в редакцию в ковбойской шляпе с широкими полями (подарок благодарных слушателей Южной Америки) и с порога зычным голосом запеть: «Роспрягайтэ, хлопци, конэй!» Тут же в отдел набивались все, кто был в это время в редакции, желая послушать про поездку в США, но он отмахивался:
— Та шо там те СэШэА! От я у субботу був у станице Дедюринской и таку писню записав!
Все улыбались, слушая, как он балакает, а он доставал из дипломата кассетник и спрашивал уже вполне серьезно: «Ну что, хотите послушать?»
В эту компанию очень старался вписаться и Женя Зудин, вспоминал что-нибудь из своей московской жизни, хождений по театрам и кое-какие знакомства в художественном мире, мог сказать, например: «А вы знаете, когда хоронили Высоцкого, я там оказался как раз в таком месте, что все абсолютно было видно…», и все сразу поворачивались к нему: да? ну расскажи, что, как? Зудин, гордясь, начинал рассказывать, но хорошо рассказать не умел, и трудно было понять, действительно ли сам видел, или врет с чьих-то слов. Здесь же обсуждали последние публикации в толстых журналах — «Новом мире», «Дружбе народов», «Иностранке». Иногда Ася и Зудину давала почитать какую-нибудь вещь, но только на одну ночь, потому что была целая очередь. Ася почему-то жалела его и привечала, говоря: «Ну что вы хотите от мальчика, разве на журфаке научат писать?»
В недавно открытой гостинице «Интурист», куда топал сейчас Женя, было два бара, один внизу, на первом этаже, сотрудники редакции часто заходили сюда выпить кофе и потрепаться, второй — наверху, на 13-м этаже, туда ходили реже, но с более серьезными намерениями, когда были деньги. Бармены обоих баров знали в лицо всю редакцию, обслуживали без очереди и, что было особенно ценно, давали с собой, хотя висела табличка: «Спиртное на вынос не отпускается». Зудин сунулся в нижний бар, кивнул стоявшему за стойкой бармену Алику и через головы девиц, ожидавших кофе, подал за стойку пакет и деньги. Непьющий Зудин участвовал в компаниях исключительно для того, чтобы послушать треп, а может, хотел таким образом стать ближе к Севе, Жоре, Асе и особенно к Майе, которая ему нравилась, но он еще не знал, как подступиться.
