Михаил Жванецкий - Кто я такой, чтоб не пить
– А я тебя люблю больше.
– А я тебя еще больше.
– А я тебя еще больше.
– А я тебя еще и еще больше.
– А я тебя еще, еще и еще больше.
– Сейчас как дам по голове, – сказал сын. Папа замолчал и вышел.
Дочь и мать
Господи, постепенно дети переходят в родителей, родители в детей.
– Ну вот, мама, ты хотела в гости, вот мы пришли. Ну, разговаривайте. Ну, говори.
Только вы ей сладкое не давайте. Она ела сегодня. Ей нельзя. Она сейчас съест. Она не понимает. В каждом доме ей дают сладкое. Она ест. Она же не понимает.
А люди такие ужасные, особенно подруги ее: «На еще тортик, съешь коржик». О себе думают. Главное, чтоб выглядеть хорошо самим.
А что я по ночам имею? Если бы они знали. И давление я имею у нее. И приступы удушья я имею у нее.
Нет!.. Я говорю: хватит. Она ела сегодня бублик. Хватит, нельзя мучное. Ну, она не понимает, а вы подкладываете. Уберите бублик.
Ей шестьдесят четыре. Этого что, мало? Мне этого хватает.
Я говорю: она чай уже пила. Она сама не понимает.
Мама, не смей. Я весь февраль бегала к ней в больницу.
Не надо ей жареного. Выплюнь! Выплюнь сейчас же! Какая ты противная.
Фу! Не буду с тобой в гости ходить. Фу! Фу! Я сказала! Фу! Я сказала. Кому я сказала! Положь на тарелку.
Всё! Не для тебя! Пусть все жрут вокруг. А ты – фу! Фу! Я сказала! Брось вилку!
Отойди от стола! Брось сейчас же. Конечно, она будет есть все, что вы ей положили. Дома же ей этого не дают. Там она знает свое место!
Фу! Я сказала! Я кому сказала?! Заберите у нее эту рыбу. Рыбу ей вообще нельзя. Она так подавилась у своей подруги!.. Жаль, я не видела. Без меня пошла. Из дому выскочила. Вскочила в трамвай, а когда мы бросились – ищи-свищи.
Ну и они там наобедались. Завалилась чуть ли не в час ночи. Перегар изо рта. Пояс на туфлях. Женщина, называется. Я не хотела открывать. А пусть на улице ночует! Так она так билась в дверь. Так билась. Дети повыскакивали. Открываем – бабка пьяная, с цветком, с пивом, с таранкой. И давай сначала петь, а потом давай спать среди всех. Ну а наутро я все имела. Весь букет. Давление. Тошнота. Рвало ее. На дом рвало, на мебель, на родных, на город рвало. С тех пор без меня никуда. Или дома сиди, или со мной…
Нет! Нет! Слезы – платком, а рот – салфеткой. Ни черта не доходит. Слезы салфеткой, рот платком.
Кашляет в рукав. Рот так разевает, чтоб в зубе ковырять, что почки видны.
Передовиком была. Ни черта не знает. На унитазе сидеть не умеет. Ударница. Деньги ей не возвращают. Я ей кричу: «Где ты такую компанию нашла?» Не понимает даже, о чем кричу. Даже почему кричу, не понимает. А жить уже не научишь. Как не умела, так и живет.
Государству, которому всегда верить нельзя, верит. Людям верит. Компаниям верит.
«Я, – говорит, – в людях разбираюсь». Да. Пока их нет. Никто в людях не разбирается. Уж на что собака нюхом чует, а в каждом ошибается. К кому ни подойдет – все пнут.
Скольким она денег одалживала! А ей никто. Как от меня удрала – думала, поддержат. Денег дадут. Никто не дал.
Ну что? Мамка моя, кто-то дал тебе грош? Клавдия твоя золотая, куда ты бегала по субботам, что сказала?
Ну говори!..
Правильно. Дети у тебя есть, и сиди там.
Квартиру хотела продать свою ударницкую двухкомнатную. Аж тридцать два метра в обеих комнатах.
Без меня побежала, договорилась. Компанию себе подобрала.
Где эта компания теперь? Где эта квартира? Где этот нотариус? Где эта подруга? Попропадали с доверенностями, с завещаниями, с прописками.
Там теперь притон в ударницкой квартире. И ее никто не узнает.
Эта говорит: «Я хозяйка…»
Ну ложись, хозяйка, покажи, что умеешь, ударница труда…
Нет! Нет! Я говорю: салфеткой – рот! А слезы – платком! Вот. А в зубы когда щепкой, рот прикрывай!
Не тащи пальцем изо рта.
Отвернись!
Кашляешь – отвернись! Не кашляй на общество!
Ни черта не знает. Учишь, учишь…
Что мы с ней на Кипре имели! Из туалета не выходит. Воду не спускает. Стоит, кнопку ищет. Из душа сухая выходит. Не знает, где горячую воду включать. Спросить стесняется. Член горкома немытый. Из какой-то кружки себя поливает.
А арбуз как ест? Ой-ой! Весь Кипр сбегался.
Муж мой ей цепочку подарил. Чтоб что-то на ней было. Так она ее под матрац спрятала. А мы уже в аэропорт ехали, а она вспомнила, а ей плохо стало, а она не говорит, а она стесняется.
Уже думали, не дотянет до взлета.
Он сбегал, такую же купил. Сказал, что послал скоростное такси в гостиницу.
Наше спасение, что она всему верит. Если б не верила, разве они б ее в горком партии взяли?
Фу, я сказала!.. Вилку – в левой!
Сними руки со стола!
Вилку – в левой!
В левой – вилку!.. Значит, не можешь?
Значит, не ешь, пока не научишься.
Отъезд в другой город
Старички-супруги на перроне перед отъездом.
Он. Билеты у тебя? Квитанция у меня. Деньги у тебя? Паспорта у меня. Ключи у тебя? Номерки у меня. Где паспорта, паспорта где?
Она. У меня.
Он. Очки, очки?
Она. Мои, мои?
Она. У меня. Все очки у меня.
Он. А паспорта?
Она. Паспорта у тебя.
Он. Да… У меня. А билеты?
Она. Билеты у меня.
Он. Проверь.
Она. Проверяла. А деньги?
Он. Деньги у тебя.
Она. Нет! Нет у меня.
Он. Ну, значит, у меня. Да. Вот у меня. А ключи, ключи где?
Она. У меня.
Он. А газеты? Газеты?
Она. У тебя.
Он. Где?! Где?! Я без них…
Она. Вот.
Он. Есть… Так, теперь адреса… Где адрес Бориса?
Она. У тебя.
Он. У меня нет.
Она. Значит, у меня… Постой, у меня нет…
Он. И у меня нет… Куда же мы едем?.. А его телефон у тебя?
Она. У тебя. У меня ничего нет.
Он. У меня?.. Постой… Ты же записала.
Она. У меня нет. Он у тебя.
Он. У меня?.. У меня нет!..
Она. Как у тебя нет?
Он. У меня нет. У меня нет. Я ничего не писал. У меня ничего нет. Куда мы едем? Мы выйдем на перрон, и нас арестуют. У нас нет ни адреса, ни телефона. Мы пропадем!
Она. Поищи в боковом кармане.
Он. Там нет. Я смотрю, вот я смотрю, тут ничего нет. Вот пенсионная книжка, вот паспорта – и никаких телефонов.
Всё, домой! Искать! Поезд уйдет! Мы пропали!
Она. Посмотри среди газет.
Он. Всё, пропали. Поехали домой. Кому мы нужны? К чертовой матери эту жизнь. Эту голову. Эту поездку… Есть!
Она. Что?
Он. Телефон и адрес.
Я не могу, я все помнил, я знал наизусть «Муху-Цокотуху», я решал в уме сложнейшие задачи, я играл в шахматы вслепую… Где ключи?
Она. У меня.
Он. Плащ?
Она. Здесь.
Он. А часы, часы?
Она. У тебя на руке.
Он. Все забывал сказать. Я тебя люблю… Очки, очки?
Она. У меня.
Он. Куда я без тебя? Кому я нужен? Сода?
Она. Здесь, здесь. С продуктами.
Он. Паспорта?
Она. У тебя.
Он. Деньги?
Она. У меня. Ложись… Попробуй уснуть.
Он. Снотворное?
Она. В лекарствах.
Он. Очки?
Она. У меня.
Он. Билеты?
Она. Мы уже едем.
Он. Газеты?
Она. На полке.
Он. Валокордин?
Она. Вот.
Он. Все… Где сон? Сон где?..
Что возмущает, и от чего возмущаются
Где-то в 82-м году я въехал в квартиру на Малом Комсомольском.
Большая однокомнатная квартира.
Соседи были только под полом, над потолком и за стеной на кухне.
Довольно удачно.
Высокие потолки, две стены на улицу.
И за стеной кухни интеллигентная профессорская семья.
От чего я страдал и страдаю всю жизнь – от шума соседей.
Я живу тихо.
Я тихий.
Я одинокий.
Я часто лежу.
Я ничего не пилю и не сверлю.
Не передвигаю.
Я только страдаю, страдаю от всего этого у других.
Я получил эту однокомнатную квартиру на Малом Комсомольском.
Только стена моей кухни соприкасалась с квартирой соседей.
Я один.
Я и передвигаюсь бесшумно.
Меня позвал сын соседей, показал эту самую общую стену.
– Я сплю здесь, – сказал он. – А у вас там кухня, – сказал он… – Я все слышу. Стена такая тонкая. Видимо, гипсокартон. Нельзя ли потише?
Он был прав.
Я стал еще тише…
Он был очень интеллигентен – программист-математик-эмигрант – очень интеллигентный парень.
Он позвал меня.
– Михаил, – сказал он. – Давайте вы ложитесь на мою кровать, а я подвигаюсь у вас на кухне.
Я лег.
Я лежал.
Он там двигался.
Звякал.
Журчал.
Ничего особенного.
Мне показалось терпимо.
– Я один там, – сказал я.
– Но к вам же приходят.
– Но редко.
– Но приходят.
– Но я не могу совсем…
– Но мы должны сотрудничать. Мы же интеллигентные люди.
