Михаил Жванецкий - Южное лето (Читать на Севере)
Так всех выселили.
Так он там жил.
Я ему побелил, покрасил.
Так его не поймали, а меня поймали.
Стал ходить в сносящийся дом, люди решили – вводят в эксплуатацию.
Дайте сегодняшнюю газету. Я сгораю от нетерпения.
Нет, ничего интересного. Заберите, заберите.
Не беспокойтесь, я могу работать во время разговора.
Моя жена бросает всё, когда говорит.
У неё всё горит на плите.
Я в одном месте делал потолок. У неё муж педагог-физик.
У него испортилось зрение, и врачи запретили ему работать.
Так она устроила его в трампарк по хозчасти.
Так вы слышите, вагоновожатые научили его пить и гулять.
Он уже четыре дня не появляется дома: в трамваях по ночам очень удобно.
Все ей говорят:
– Вы же сами его туда устроили.
Ну, для неё сейчас главное – его дождаться.
Она такая толстая – на четырёх стульях сидит.
Она съедает три цыпленка и муж ей дает ножку от четвёртого…
Но она надеется, что он вернётся.
Хотя вагоновожатые говорят – вряд ли.
В ней килограмм двести.
И она проиграла.
Она презирала его тщедушие.
Он моей комплекции – водопроводное тщедушие – организм пропускает всё, не усваивая.
Зато я лёгкий на ходу.
Конечно, женщина создана для наслаждения.
Но наслаждение должно быть в меру.
Двести килограмм!
Я уже не говорю – носить на руках, но хоть ногу у неё поднять, ты же не будешь звать на помощь.
Но она готовит – что-то помрачительное.
Съешь с кастрюлей.
А мужчина – существо беззащитное, что дают, то он ест.
Но вы заметили: у толстух – худые мужья.
Я вам скажу, это не болезнь, это разница характеров.
А что, нет?
Они на этом сошлись.
И держатся.
Крепко… Очень крепко. Как виноград за забор.
Они очень энергичные, эти толстухи.
Такие деловые – бегают, и носятся, и не болеют.
Меня внучка спрашивает:
– Почему называется «женский пол», «мужской пол»? Ты их ремонтируешь?
Я говорю – нет, для этих полов другие мастера.
У меня с женой вообще хорошо.
Она говорит на полминуты раньше меня.
То же самое, что говорю я, но позже.
Вы видели такую семью?
Я выгляжу полным идиотом.
Я хочу спросить, она уже спросила.
Меня спрашивают – она отвечает.
Я иду что-то рассказать – она уже рассказала.
Так больше того: я – Изя, и она – Изя!
Ну, она Изольда по паспорту.
Но я вам скажу, мы весело живём.
Нет. Она у меня худенькая.
Она столько тащит на себе, что я ей прощаю.
Я ей всё прощаю.
И она мне кое-что.
Ну, мужчина – это та сволочь.
Он очень подвержен.
Его научить плохому ничего не стоит.
А отучить невозможно…
Нет… Нет, либо мы укрываем пол плёнкой, либо вытираем по влажному.
Я уже облокотил на неё все проблемы.
Я у неё спрашиваю:
– Это я ем?.. А это мне нравится?
Она у нас главная…
Я знаю только свою работу.
Она иногда говорит:
– Мне покраситься?
Я говорю:
– Что касается меня, то я бы этого не делал.
И я вам скажу, она прислушивается.
Когда ещё нашей дочки не было в живых, она взбрыкивала. Сейчас мы душа в душу.
И меня она любит. Мне кажется… Главное, чтоб казалось…
Она возвращается с базара, я ей говорю:
– Прямо не знаю, за что вас подхватить, Изольда Марковна, за кошёлки или за самоё.
Вы русский язык хорошо знаете? У них есть это слово – самоё?
Семейная жизнь – школа выживания.
Тут один заказчик пригласил нас в ресторан.
Так я скажу вам, я таким злорадным себя ещё не видел.
Там какой-то пожилой и с ним красивая молодая.
Пьют… Музыка играет.
Её приглашает какой-то парень.
Как она с ним танцует!
Что она вытворяет!
Чуть не целует…
Вниз вообще лучше не смотреть.
Наш седой сидит, опустив голову, рассматривает помидоры, мучается.
На следующий танец этот седой делает колоссальную ошибку – он идёт с ней танцевать.
И все видят, что почём.
Он дёргается, виляет животом, хвостом, плечами.
И от этого выглядит ещё старше…
Через некоторое время этот парень опять приглашает её на танец.
Седой вдруг бросает тарелку и кричит:
– Да берите её хоть насовсем!
Они танцуют.
Она уже мучается, вырывается, прибегает. Никого нет.
И парень куда-то смылся. И у него интерес пропал.
Все смотрят на неё.
Она о чем-то говорит с официантом…
Я вам скажу, в этом ресторане у неё сторонников не было.
Или живи с таким, как ты, или не позорь того, с кем живёшь.
А город у нас маленький.
Он кажется большим.
Мне уже назавтра сказали, что они помирились и она заказывает наружный ремонт.
Я вам скажу, нельзя ревновать.
Женщины любят игру, а она затягивает.
Что вы! Чтоб у меня было столько друзей, сколько было подруг!..
Так что я женщин понимаю лучше.
Они беззащитны. От этого так практичны и так хитры.
Я смотрю, на улице каждая с телефоном.
Это её защищает.
Ей кажется, что она успеет что-то сказать.
Да… Вы вытирайте розетки. Только осторожно.
Да. Так вот. Если вы ревнуете, значит, у вас есть основания и уже нет шансов.
Хотя я считаю, пользоваться женщиной, которую кормит и одевает муж, – плохой тон.
Забирай и корми сам.
Но это такие сложные вопросы, что я лучше покрашу пятнадцать потолков.
Вы сегодня выглядывали на улицу?
Море сегодня такое же синее, хоть кисть макай.
Это счастье – жить возле моря.
Сколько во всём мире живёт возле моря? Ну десять процентов.
Когда тебе бог дал такое, ты уже один из десяти.
А ещё хорошая жена…
А ещё приличные дети…
А ещё тетя в Америке…
А ещё кусок жареной камбалы с пюре… Т-с-с… Т-с-с…
Нет… Я не пью.
Меня Изя ждёт.
Эй ты, бездарь горькая, собирай инструменты… Мой помощник.
Значит, завтра в девять…
А на самом деле в одиннадцать…
Я доскажу… Нет… Нет… Спасибо…
Я работаю тоже хорошо…
Вы увидите: стены рушатся – мои обои стоят.
* * *– Игорь Семёнович, плюс один – это тепло или холодно?
– Видишь ли, Михаил… Ты сейчас где?
– В Одессе.
– Это там плюс один?
– Да.
– Это холодно. А в Москве – это тепло!
– Спасибо!
– Не за что.
Наш старичок
У нас во дворе есть старичок, который может плавать в воздухе.
Но невысоко от поверхности двора.
На уровне колен.
Он вытягивается, как солдат, падает лицом вниз и двигает себя только ногами.
Он плавает низко, на уровне собак, и мешает.
Вначале его били, теперь просто отталкивают.
Собаки чуть не утянули его под лестницу.
Но он привык.
Хуже, что он куда-то исчезает и появляется в каком-то свитере с сигаретами.
– Что же вы там не останетесь? – спросил я.
– Машины мыть? Здесь интереснее. Здесь столько неиспользованных возможностей, прямо целая страна.
– А вино не можете?
– Вы не поверите, но мне больше нравится наше. И бутылки тянут вниз. Вы думаете, я в противоречии с физикой? Нет… Я чуть легче воздуха… Старость, и дома кровь пьют… Я тяжести не могу. Пачку сигарет, галстук… Никакой сумки – это уже след по земле… Так, понемножку, пока перевезёшь. Но слушайте, без груза я никому не интересен… Всюду одинаково. Без груза со мной никто разговаривать не хочет… Один просто ногой меня забил в ворота. Чтоб не раздражал. Я лечу и думаю – ну какой груз! Ну, ещё похудею. Одно кольцо… Здесь сесть в тюрьму, там сесть в тюрьму… Что вам привезти, пачку «Пэл Мэл»?
– Я не курю.
– Девушке подарите.
– Тогда «Пэл Мэл», пожалуйста, и коробку спичек.
– Ну… до 12-го, если не собьют.
И он полетел.
Правый карман, конечно, здорово тянул вниз.
– Вы пока идите пешком, – сказал я, обгоняя.
– Нет, нет… Скоро меня подхватит тёплый поток из канализации. Километров пятнадцать – за счёт города. Потом своим ходом поплыву.
Блох Эмиль Владимирович
(наш администратор)
– Какая упоительная женщина!
Какая у неё божественная грудь!
Я наслаждаюсь!
Хоть мне шестьдесят.
Я любуюсь грудью в этом вырезе.
Изящная, нежная, изумительная грудь… Точка.
Какая бархатистая кожа. Точка.
Сулит наслаждение… О!
Я закончил филологический.
Теперь работаю администратором у Карцева и Ильченко.
Люблю молодёжь.
Кстати, вы неправильно говорите, Роман, не «плысть», а «плыть».
А там должна быть чёрточка.
Он, чёрточка, мой враг.
Через дефис.
Я, чёрточка, его враг.
Я, запятая, Блох Эмиль Владимирович, запятая, окончил одесский университет, запятая, он дал мне ту интеллигентность через два «л», запятая, которая вас так раздражает.
А ваша знакомая, запятая, Михаил, запятая, упоительная женщина, запятая, вызывающая то особенное, два «н», томление, запятая, которое покрыло туманом Ваши с большой буквы глаза.
Да… многоточие… Так вот.
Этим вечером, запятая, сулящим наслаждение, какой-то ваш знакомый подходит ко мне и просит отпустить два билета.
Я ему говорю, двоеточие, тире.
Ничего у меня нет.
