Алекс Тарн - Протоколы Сионских Мудрецов
«Ради Бога, Катя, — стонал Шломо. — При чем тут жена и мотоцикл?»
«Конечно, — уверенно продолжала Катя, гремя посудой в раковине. — Конечно. И вообще, знаешь, что я тебе скажу?» Она решительно поворачивалась к мужу, вытирая руки кухонным полотенцем с петухами:
«Просто за время своего диссидентства он привык мелькать в центре событий. Эмиссары из-за бугра, топтуны под окнами, видики на продажу, запретлит пачками, шубы с сапогами, адреналин — ведрами… Он на эту жизнь подсел, как на иглу. Он с тех пор нормально жить не может, инвалид хренов. Жертва диссидентства.»
«Как ты можешь так говорить? — Шломо пускал в ход последний козырь. — Если бы не героические усилия таких, как Сашка, мы бы еще сидели с тобой в тоталитарном Союзе. Это они разрушили Систему, такие вот сашки…»
«Сам-то ты в эту чушь веришь? — презрительно парировала Катя. — Бодались телята с дубом, а теперь говорят, мол, это мы его завалили… Смех, да и только.»
«Что ж, по-твоему, он сам упал, этот дуб?»
«А может и сам… А может, ему снизу корни съели. Кто съел? — а черт его знает. Может, мы с тобой, Славик, и съели. В одном я уверена — телята эти бодливые тут не при чем. Какой с мудаков прок?»
Шломо смолкал, подавленный катиным напором. За всю их долгую совместную жизнь ему удалось победить в споре с Катей лишь однажды, когда, еще до свадьбы, он убеждал ее не делать аборт. Да и то, если говорить честно, большой его заслуги в том не было — скорее всего, она тогда сама, вполне сознательно, дала себя уговорить…
* * *Шломо услышал спор еще с лестничной площадки. Кричал, конечно, Сашка; Сеня отвечал ему вполголоса, лениво растягивая предложения и интенсивно расчесывая правой рукой левую щеку.
«Промывка мозгов? — возмущенно вопрошал Сашка. — А у нас мозги не промыты? У него, — он ткнул пальцем в кстати подвернувшегося Шломо. — У него мозги не промыты? Мы, выпускники сталинско-брежневских университетов, как же мы любим похваляться нашим иммунитетом к промывке мозгов! Мол, мы-то стреляные воробьи, нас-то на мякине не проведешь… Только лажа это все, вранье. Конечно, насчет «партия наш рулевой» или, скажем, — он пощелкал пальцами, подыскивая пример. — Скажем…»
«Слава КПСС! — пришел к нему на помощь Шломо. — Все на уборку урожая! Генетика — продажная девка империализьма! Из всех искусств важ…»
«Во-во, — прервал его Сашка. — На все это дерьмо у нас, конечно, иммунитет имеется, кто же спорит. Но, тем не менее, мозги у нас промыты плотно и основательно. Вот ты скажи, — обратился он к улыбающемуся Шломо. — Как насчет защиты Отечества, подвига во имя Родины… Это все как — хорошо? Плохо? Нет, ты скажи, не стесняйся…»
«Да не стесняюсь я, что ты, право, как петух какой-то на меня наскакиваешь, — отодвинул его Шломо, все еще улыбаясь. — Конечно, защита Отечества — это хорошо. Только при чем тут промывка…»
«Ага! — торжествующе вскричал Сашка, как будто поймав его на чем-то. — Ага! Ты видишь, Сенечка? Промыты мозги, промыты… Десятилетия советской пропаганды не прошли даром! Не зря все эти падлы, все эти ждановы-сусловы работали; вот тебе результат! Отечество-хренечество… родина-уродина… Хрень это все, поймите. Одна есть в этом мире ценность — человек. Все остальное — чушь, шелуха, газетный блеф; всем остальным можно подтереться, если, конечно, не боитесь жопу запачкать…»
«Возможно и так, — лениво ответил Сеня и потянулся за сигаретой. — Возможно и так… Только пропаганда этой твоей позиции — тоже промывка мозгов. Хотя и в противоположном направлении. Мол, гуманизм, свобода личности, самореализация, геи с лесбиянками, все люди братья… Впрочем, «все люди — братья» звучит как-то по-шовинистски, правда? Ладно, не тушуйся, брат, давай заменим это на «все негры — сестры»… Что, тоже плохо? Ну не знаю…»
«Хорошо, — согласился Сашка. — Насчет промывки я с тобой согласен. Только промывка промывке рознь. Мы противопоставляем фашистскому ура-патриотическому засиранию мозгов свою спасительную гуманистическую промывку. Мы ж вас спасаем, дураков…»
«Мы — это ты со Слизняком?» — насмешливо осведомился Сеня и пустил в потолок струю дыма.
«А хоть бы и так, — с вызовом ответил Сашка. — И, кстати, у этого вполне достойного человека есть фамилия, так что ни к чему называть его этим мерзким прозвищем, в особенности, когда он не может тебе ответить.»
Шломо насторожился: «При чем тут Слизняк, Сеня?»
Так на их внутреннем жаргоне именовался некий депутат кнессета левой ориентации, создавший несколько лет тому назад организацию под скромным названием Институт Демократического Плюрализма. Прозвище «Слизняк» ему дала Катя на заре его не слишком долгой парламентской карьеры, когда политические пристрастия новоиспеченного депутата еще не вполне просматривались.
«За что ты его так невзлюбила, Катя? — удивлялся тогда Шломо. — Он выглядит не хуже других «русских». Зато как на иврите чешет!»
«Скользкий он какой-то, — уверенно отвечала Катя. — ты только на рыло его масляное глянь. Иуда-иудой…»
Шломо ухмылялся: «Катюня, Иуда — весьма распространенное еврейское имя…»
Зато потом, когда выяснились источники финансирования слизнячного Института, катиному торжеству не было предела. Слизняк брал бабки у вполне определенных людей из Европейского Союза, не скрывавших своих откровенно-проарабских настроений. Более того, документированной задачей финансирования было целенаправленное влияние на «русскую» общину Израиля в «нужном», с точки зрения европейцев, направлении. Из того же кармана шли деньги другим израильским левым организациям и, в основном, — арафатовской автономии.
«Нет, ну ты видишь, как я его раскусила? — торжествовала Катя. — Сволочь гадкая… Он только что террористам патроны не покупает…»
«При чем тут террористы, Катя? — урезонивал ее Шломо. — Если Европа хочет пропагандировать в Стране определенную точку зрения, в этом нет ничего противозаконного.»
«Как же! Ничего противозаконного! А то они не знают, что на их деньги закупается оружие и пластиковая взрывчатка! Ты видел арабские учебники, где Израиля нет на карте? — Они печатаются в Европе и за европейские бабки! И твой Слизняк подъедается из того же корыта. Что за пакость… тьфу! Иуда, Иуда и есть…»
В те дни Женька еще служила в армии, частенько бывала под обстрелом, и оттого катина горячность была в определенной степени оправдана.
«В самом деле, при чем тут Слизняк, Саша? — невинно осведомился Сеня. — Расскажи другу дорогому…»
Сашка молча развел руками, хрюкнул, начал что-то говорить, передумал и нервно прошелся по комнате. «Расскажи, расскажи, что ты стесняешься, — издевательски подначивал его Сеня. — Спой, светик, не стыдись.»
«А мне стесняться нечего, — вызывающе сказал Сашка. — Нашлись моралисты на мою голову.» Он еще раз прошелся по комнате и наконец остановился перед Шломо. «Видишь ли, Славик, — неловко начал он, глядя в угол. — Мне предложили читать курс лекций в Институте Плюрализма. По теме «Нравственный выбор журналиста»…» Он замолчал.
«И?… — подтолкнул его с дивана Сеня. — И?… Заканчивай, чего уж там.»
«И… я согласился.»
Кто-то вдруг хлопнул ладонями в шломиной голове, притопнул и, высоко вскидывая колени, запел: «подружка моя, ты не сомневайся…»
«Эй, Славик, что ты молчишь, скажи что-нибудь, — позвал его Сеня. — Ты смотри, Саш, как его тряхануло… Впечатлительный ты наш.»
Шломо и в самом деле молчал, не к месту улыбаясь и тщетно пытаясь справиться со внутренним своим топотуном, на высокой ноте выводящим: «…я пойду его встречать, а ты одевайся!» Сашка по-прежнему стоял истуканом; потом, так и не дождавшись шломиной реакции, развел руками и начал кружить по комнате.
«Смотри, Александр, — солидно сказал Сеня, закуривая. — Оставляя в стороне твое присоединение к Слизняку, которое и в самом деле выглядит несколько… э-э-э… чрезмерным даже на фоне твоих нынешних духовных исканий, я должен заметить, что твои рассуждения по поводу промывки мозгов все же не вполне корректны. Ты говоришь: «либо — либо». Либо промывка националистическая, либо промывка гуманистическая. Надо только выбрать — которая из них лучше. Так?» Сашка кивнул.
«А если я, к примеру, не хочу никакой промывки? — продолжил Сеня. — Ни-ка-кой. Если мне в равной степени наплевать и на идеалы сионистского Отечества и на прекрасные идеалы гуманизма? Для меня — высшая ценность — Я Сам. Разве плохо? Шкурно, зато честно. Чем не вариант?»
«Подружка моя, ты не сомневайся…» — задумчиво пропел Шломо.
«О! — радостно подхватил Сеня. — Вот и царь Шломо прорезался. Скажи уже что-нибудь, порадуй нас откровениями верного мужа и друга.»
«Где уж мне с моими промытыми мозгами, — все так же задумчиво отозвался Шломо. — Хотя, знаете… Вот вам несколько наблюдений моего филистерского сознания. Во-первых, твой, Сеня, вариант — совсем не третий, потому что Сашкин гуманизм в итоге сваливается именно к провозглашенному тобой шкурничеству. А как же иначе? Все человечество любить — это уж больно неконкретно, сплошной туман. А собственная шкура — вот она, родная, всегда под рукой. Так что себялюбие — это гуманизм на практике.
