Владимир Марченко - Этапы большого пути. Сатира без юмора
— В армии, бабуля, всему научат, а не хочешь, так заставят. Пригождается армейская наука. Так бы в школе учили на трудах гаражи и дома строить. — Находилась срочная работа, внук впрягался без раздумий, без болтовни. Хватал свою разноску с инструментом и по двору марширует, как на плацу. Курятник новый соорудил, тёплый, чтобы и зимой курочки могли с козами расти и давать продукцию. Сделает работу, вытрет пот, покурит в беседке, а потом бежит в душ, который тоже сделал в свободное от безделья время. Подушится тёплой водицей, утрется свежим полотенчиком, а сам по двору глазами шарит, прикидывая, чем займётся в следующую субботу. Ждёт родную бабушку, курит всем ртом жадно. А вот и бабушка, запыхавшись, в калитку влетает с сумкой. Думает Игорь, что постарела родная, а может очереди в магазине увеличились.
— Бабушка, ты бы не ходила в магазин. Не молоденькая стоять среди пьяни разной. И талоны алкогольные можно выгодно продать.
— Да. Народу много, — обрадовано говорит женщина, польщённая заботой внука.
— Здоровье не железное у вас. Магазин далеко. Не бегала бы. Ноги не те. И пенсия у вас не велика, а она уже не три рубля. Ждать долго приходится вас. Я сахарку подкину, а сварить бражку — дешевле и проще. Такой бигус.
Понимает Игорь ситуацию. Заботливый мальчик. Годы не те у бабы Зои, как ни крути, а не те. Пенсия — одно название. Медсестрой в войну работала, добровольно пошла, значит и льготы хилые. Чин говорит, что мы вас не посылали, а вы сами пошли подвиги совершать окопные. Дала по гладкой роже баба Зоя сухим, но ещё крепким кулачком и вышла из кабинета, думая над теми отличиями, какие возвели бюрократы для тех кто был мобилизован и кто ушёл добровольно Родину защищать, прибавив себе месяцы, а кто и года.
С одной стороны и прав Игорь, а с другой — получается, что будто бы он приходит поработать и выпить. Традиция такая, — думает бабушка, — не платить же внуку деньги. Нина перестала здороваться…
— Я и лагун сочиню. Диоген, пишут, вообще в винной бочке жил, вдыхал аромат; а если историки не врут, то он и был родоначальником нынешних токсикоманов. …С гудухой что не жить. Наливай — пей. Диоген виноград топтал. Ему талоны на сахар из папируса не нужны были.
А годы шли, подталкивая перестройку к логическому завершению. Менялись люди, менялись витрины магазинов. Забылись талоны, забылись очереди за пивом. Последние стали первыми. Игорёк не открывал фабрику сувениров, не торговал турецкими шубками, не открыл и колбасную мастерскую. Примчит к бабушке, мопедик у оградки бросит и со всех резвых ног во двор вломится, поводя мутными красновекими глазами.
— Красота моя, как здоровье, как козы, как пенсия? Ограда, баня, погреб — в порядке? Наливай, родименькая. Где же кружка?
Не слышит, что ему бабушка говорит, пытается втолковать. Сам банку отстоявшейся браги из погреба аккуратно достанет, сядет в беседке, овитой хмелёвыми лианами, закурит. Внимательно смотрит, как банка и бабкино лицо начинают покрываться восторженными слезинами. Хватает дрожащими руками разноску. Инструмент почти растерян, стамеска затупилась, рубанок лопнул, ручка на ножовке того и гляди отвалится, а топорище рассохлось, клин выпал, лезвие всё в зазубринах. Это не бабушка рубила кости, а сам Игорёк по гвоздикам тюкал свои плотницким топориком. Домик у бабушки стал в землю врастать, листы шифера полопались. И сама бабушка всё больше стала горбиться. И внук обзавёлся морщинами, перестал гладить брюки, брил щёки редко и плохо. Руки у него странно подрагивали, когда он брал молоток, но кружка с брагой не дрожала.
…Он взял её быстро и сунул себе в лицо к губам жадным и синюшным, как у бабушки Зои. После второй кружки глаза благодушно щурились и внук расправлял плечи.
— Я тут, бабуль, шифер нашёл у одного. Просит не дорого. Хотя листы были раньше не коровнике. Они не пахнут ни навозом, ни молоком. Скот в колхозе перевели, а фермы раздали по частям, как зарплату. Он хочет шифер перевести в деньги. По курсу. По советской цене. Не дорого. Я внесу половину, а вы — вторую. Домик нужно крышевать. Еще такая зима и снег проломит. …Вы помните, я не мог снег сбросить. У меня возникла желтуха. — Ходит внук радостный по двору, потюкает в курятнике несколько раз по доске — вот и вся тимуровская работа. Через каждые пять минут заходит в беседку, где в зелёном полумраке грустно пустеет банка. Такой внук сердечный. Не забывает, приезжает, а случается и остаётся ночевать, чтобы старушке не было скучно. Курит, пьёт брагу и песни поёт про розовые розы и про велосипед, который нужно долго гнать.
«Всё не одна, — думает старая женщина. — Всё живая душа рядом, а что пьёт мальчик, так время такое. Кто нынче не пьёт? И крышу надо обиходить и деньги стало опасно давать. Как бы не потерял. Было уже так. Дала на уголь, а у него вытащили на базаре. Только кило груш и привёз. У кого не вытаскивает? Он открытый, бесхитростный. Стал рассчитываться и увидели…».
— Сынок, ты привези шифер, а я пока побегаю по соседкам. Свои накопления при тебе отдала твоей маме на операцию.
«Хитрит старая, — подумал Игорь. — Не верит. А ведь она права. Обману. И шифер — дрянь, бой. Не стоит его покупать. А крышу нужно латать. И крыша — дрянь. Была бы работа, можно купить. Цены растут, как чужие дети — быстро и незаметно. Надо выкрутиться».
По листу, по два привозил откуда-то шифер внук. Прятал в сарае, укрывал сеном. Перестал появляться. Приехал через месяц. Сказал, что Нинка выгнала.
— Бабушка, разреши поживу недельку у вас. Потом рассосётся. Мне работу пообещали столяром. Утром Игорь уезжал, но через два-три часа его сутуловатая худая фигура маячила во дворе. Он делал верстак.
— Приняли уже. Буду кадки делать. Заказали под пальмы в санатории.
— Делай, — сказала старушка, радуясь, что внук взялся за ум.
Игорь строгал, пилил, но кадка не получалось. Тогда он полез в пруд добыл чью-то замокающую ёмкость, приволок во двор, аккуратно разобрал, принялся замерять ширину клёпки, диаметр дна. Он потел, он отказывался от обеда, он курил и думал. Через неделю скрутил четыре симпатичных бочки и три маленьких логуна.
— Бабушка, я смог. Этому в армии не учили. — Игорь улыбался щербатым ртом, обнимал свою старую добрую бабушку, которая почему-то плакала. — Ничего, накроем наш теремок хорошим шифером. Буду кадки делать, кружки, сувениры. Мне бы токарный станок. Можно торшеры и подсвечники точить.
Бабушкина радость погасла быстро и безнадёжно. Нина уехала и забрала ребёнка. Игорь приезжал на мопеде. Бабушка перестала радоваться приездам внука. Заслышав знакомый звук двигателя, уходила огородными тайными тропами к подругам, испарялась. Как услышит голосок мопеда, так тотчас испарится, как Коперфильд из сундука на цепях, чтобы внук в трезвом состоянии тела уезжал домой. Игорёк сядет на крыльцо и сидит, как санаторный Максиму Горькому памятник. Говорят, что лечился пролетарский писатель от своей хворобы у нас в бору. Часа сидит, два и высидит свою добрую бабушку.
— Что с заказами? Когда будешь выполнять? С меня трясут девки, — наступает бабушка на внука.
— Накрылся наш бизнес. Нет железа. На обручи. — Смотрит на бабу Зою незнакомый человек с больными закисшими глазами, с трясущимися руками и подбитым глазом, который затянула многоцветная опухоль некрасивого вида. — Похмели, баушка. Слышишь, как голова трещит? …Как нет? Когда кончилась? Ну, хоть гущи, хоть тройного одеколона. Скончаюсь, тебе же хуже будет. Позычь у соседей. Как это не пойдёшь? Это для любимого внука.
— Нет и нет. Я тебя приучила, я и отучивать буду, — сказала женщина, хотя понимала, что говорит глупость — Моя вина, Игорь. Целиком и полностью. Нинка ушла по моей вине. Я — спаивала тебя. Дура старая. Что хочешь то и делай со мной.
— Избу сожгу, — сказал обречённо внук.
Бабушка подумала, что мальчик глупо шутит, но он принёс канистру с остатками бензина, которым заправлял мопед в лучшие времена. Начал плескать на угол сенок свой неприкосновенный запас, приберегаемый на всякий пожарный случай. Этот случай настал. Внук спички вынул, на бабушку смотрит искоса. У кур в клювах белые языки не вмещаются, Тузик забрался под крыльцо и тяжело дышит, будто его гипертония и стенокардия одолели. От угла волны испарения колышутся в разные стороны. Того и гляди, что бензин сам полыхнёт.
— Запалю, бабушка, — почти плачет внук. — Или… тащи банку гудухи.
До любого доведись — испугаешься. Дурак дураком стал. Подхватилась бабушка Зоя и помчалась к соседке, у которой свой неприкосновенный алкогольный припас держала. Принесла банку браги. «Что же делать, — думает и ничего не может себе посоветовать». Внук понемногу пришёл в себя и стал ласковым и нежным. Плача, просил прощения.
— Клянусь, чтобы когда-нибудь…
— Зажёг бы? — улыбается бабушка, придя в себя после бензинового стресса.
