Андрей Шляхов - Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)
– Да, – сухо ответила Пахомцева.
На написание докладной главному врачу у нее ушло втрое больше времени, чем у Шипягиной на объяснительную. Закончив писать, Пахомцева с бумагами в руках вышла из кабинета, заперла дверь (у работавшей с ней медсестры был отгул) и пошла по коридору в сторону приемной главного врача.
Антон Владимирович прочитал оба документа, объяснительную и докладную, поиграл бровями и вышел из кабинета в приемную.
– Юлия Павловна, подготовьте, пожалуйста, приказ о строгом с занесением выговоре доктору Шипягиной за... халатность, проявленную в работе с пациентами, и поступки... нет, про поступки, порочащие высокое звание врача, лучше не упоминать.
– Хорошо, Антон Владимирович.
– И когда будете ознакамливать ее с приказом, скажите от моего имени, что на полгода она может забыть о премиях. Татьяна Алексеевна, проведите профилактическую беседу с заведующей аптечным пунктом.
– Прямо сейчас и проведу, Антон Владимирович.
Пахомцева плохо представляла, о чем ей надлежит говорить с заваптекой, но переспрашивать не стала, решив, что просто расскажет о случившемся и попросит обращать особое внимание на рецепты, подписанные Шипягиной.
– На завтрашней конференции этот случай обсуждать не надо, – добавил главный врач.
У выхода на лестничную площадку Татьяна Алексеевна столкнулась с Даниловым.
– Вас вызвал Антон Владимирович? – спросила она, не без тайной надежды на то, что главный врач все же решил «проработать» Данилова.
– Нет, я к рентгенологу, – ответил Данилов.
– Какие у вас могут быть дела с рентгенологом?! Почему вы ходите к рентгенологу во время приема? И сами отвлекаетесь от работы, и людей отвлекаете!
– А если я по делу?
Новый физиотерапевт оказался настолько наглым, что позволил себе улыбнуться. Эта улыбка несказанно возмутила Пахомцеву.
– Какое у вас может быть дело, кроме приема пациентов?! – на весь этаж завопила она. – Что вы мне тут голову морочите?! Немедленно вернитесь в свой кабинет!
– У меня закончились статталоны. Главной медсестры, которая их выдает, сейчас нет на месте. Доктор Рябчиков любезно согласился поделиться со мной...
– А почему за талонами ходите вы? Что делает ваша сестра?
– Дает процедуры, а у меня как раз нет никого на приеме. Почему бы и не сходить за талонами?
Данилов говорил тихо, спокойно, и от этого для Пахомцевой его слова звучали еще более оскорбительно.
– Вам не у кого было попросить талоны на этаже?
– Сейчас принимает только окулист, но я не рискнул продираться сквозь толпу, осаждающую вход в ее кабинет.
– Пойдемте! – Пахомцева почувствовала, что вот-вот задохнется от гнева.
Она привела Данилова к себе в кабинет, вручила ему толстую пачку статталонов и проследила, куда дальше пойдет Данилов – налево к рентгенологу или направо к лестнице.
Данилов пошел направо. Не иначе как и впрямь приходил за талонами. Пахомцева не выносила, когда врачи и сестры в рабочее время бродили по кабинетам и точили лясы. В ее понимании подобное поведение было сродни разврату. Сама же она могла подолгу болтать с главной медсестрой о вещах, никоим образом не относящихся к работе, и не видела в том ничего предосудительного. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено обычному быку.
Не дождавшись Данилова, Рябчиков сам принес ему талоны.
– Спасибо, – поблагодарил Данилов. – А меня на полпути перехватила зам. по экспертизе, наорала на меня прямо в коридоре и сама дала мне талонов, лишь бы я не отвлекал вас от работы.
– Климакс – страшная штука, – махнул рукой Рябчиков, – а климакс у дуры – страшнее всего. Не берите в голову. Лучше скажите, как вы относитесь к чебурекам?
– Хорошие – люблю, – ответил Данилов. – С плохими стараюсь не встречаться.
– Тогда, может, после работы съедим по парочке хороших чебуреков? – предложил Рябчиков. – Здесь, на углу проспекта и Козицкой, есть хорошая чебуречная. Не притон типа забегаловки, а нормальное кафе.
– Непременно попробуйте, Владимир Александрович, – вмешалась Оксана. – У них все вкусное – и чебуреки, и беляши, и хачапури. И совсем недорого, с учетом географии.
– А при чем тут география?
– Так район у нас небогатый, не Таганка и не Рублевка. Чебуреки по двадцать пять рублей, а размером они с тарелку. И никакой собачатины, можете быть спокойны!
– Да я насчет собачатины крайне спокоен, – улыбнулся Данилов. – Выдумки все это.
– Так я за вами зайду, – пообещал Рябчиков и ушел.
– Бедный Рудольф Иванович, – вздохнула Оксана и в ответ на вопросительный взгляд Данилова сказала: – Мягкий характер у человека, вот все, кому не лень, его и клюют...
Кафе располагало к себе чистотой, уютом и вкусными запахами, доносившимися с кухни.
– Предлагаю съесть первые чебуреки на брудершафт, – сказал Данилов, когда официантка принесла заказ – чебуреки и чайник с чаем.
– Это как? – не понял Рябчиков.
– Очень просто. Как съедим, так переходим на «ты».
– Договорились.
Первые чебуреки были съедены торжественно, в полном молчании.
– Откуда у тебя такое редкое имя? – спросил Данилов, разливая по чашкам чай.
– В эпоху немого кино был такой секс-символ, американский актер Рудольф Валентино, – усмехнулся Рябчиков. – А мама моя, царствие ей небесное, писала по немому кино кандидатскую. Дальше объяснять?
– Да нет, и так все ясно.
– У Шукшина в одном из рассказов говорится о том, что имя должно соответствовать фамилии. Очень верная мысль. Вот Рудольф Потоцкий или Рудольф Берг – нормальные сочетания, а Рудольф Рябчиков это еще хуже, чем Рудольф Нуриев. А вот брату моему повезло, его Анатолием назвали.
– В честь Папанова? – предположил Данилов.
– При чем тут Папанов? – слегка возмутился Рябчиков. – Я же сказал, что мама специализировалась на немом кино. В честь актера Кторова. Он и в звуковом кино играл, но блистал именно в немом.
– Не припоминаю что-то, – признался Данилов. – Я больше по современному кинематографу специализируюсь.
– Я тоже. Большей частью – для поднятия настроения. Вот сегодня приду домой, поставлю что-нибудь тупое-претупое вроде «Не грози Южному кварталу...» и постараюсь забыться.
– Есть от чего? – Данилов взял второй чебурек.
– Есть, – вздохнул Рябчиков. – Подлый Фантомас отобрал у меня маммографию и отдал ее подхалиму Барашко.
– Кто такой Барашко?
– Наш «узист». Жуткий подхалим, без мыла в задницу влезет, если надо. Совместительства ему захотелось, видите ли.
– Но маммография относится к твоей области, а не к ультразвуку.
– Совершенно верно, и маммограф стоит у меня в кабинете. Но у Барашко хренова куча специализаций – когда он только успел их набрать? – есть и эта. Короче, Фантомас сказал – наше дело выполнять. А так жаль терять полставки...
– Согласен, – кивнул Данилов. – А почему так случилось?
– Потому что Барашко подхалим! – Рябчиков с размаху поставил свою чашку на блюдце. – Он делает то, что ему говорит Фантомас и даже больше того! Фантомас сказал: «Нагрузка должна быть, иначе поликлиника недополучит причитающихся ей денег!», Барашко приписывает к реальным исследованиям еще три раза по столько. А я так не могу и не хочу, ведь это как ни крути, кража государственных денег, и случись что, то за жабры возьмут меня. Фантомасу-то что? Он в стороне. Его намеки к делу не подошьешь, а вот заполненные мною талоны – пожалуйста.
– Это так, – согласился Данилов.
– Чего ради я должен подставляться?! – продолжал кипятиться Рябчиков. – Какой у меня здесь может быть интерес?! Пятьсот рублей к премии за сознательность?! Оно мне надо?! Я вообще предпочитаю не нарушать законов. Так спокойнее.
– Конечно, спокойнее.
– А Барашко рассуждает иначе. Для него главное, чтобы Фантомас был доволен. Так, чего доброго, ему и весь рентген отдадут, а меня того... коленом под зад.
– Велика беда! – хмыкнул Данилов. – Я уверен, что работу вроде этой ты найдешь сразу же. Рентгенологи в Москве нарасхват, или я что-то не понимаю?
– Все ты понимаешь. Но есть еще одно обстоятельство личного характера – Юля Козоровицкая. Если я уйду работать в другое место, то я ее потеряю.
– Так сразу и потеряешь? – не поверил Данилов.
– Да, так сразу. Наши отношения пока еще опираются только на мой энтузиазм, впрочем, у нас и отношений-то никаких нет... Пока только хочется, чтобы они были.
– Ну так действуй.
– Я действую, только пока не очень результативно, – снова вздохнул Рябчиков. – Юля очень сложный человек... Знаешь, из тех, про кого пел Миронов в «Двенадцати стульях». Помнишь: «И тогда вы скажете кому-то, где-то на закате ваших лет, что была, была одна минута, той любви, которой больше нет».
– К чему ты это вспомнил?
– К тому, что пусти я все это на самотек, Юля так и не поймет, что я ее люблю, или поймет, но слишком поздно. Это ничего, что я так разоткровенничался?
– Все нормально.
– Вот и выходит, что терять свое место мне нельзя. Но насчет рентгена это я так, паникую... Куда Барашко к его полутора ставкам на УЗИ с маммографией еще и рентген? Это физически невозможно. Ну, как чебуреки?
