ЖЖурнальные рассказы - Ольга Громыко
Она не вернулась. Такого не могло быть. Просто не могло. Но зрела, множилась, расползалась внутри щемящая пустота, мало-помалу затмевая прочие мысли и чувства. Так истекает кровью человеческое тело, а разуму остается беспомощно и отчаянно метаться в клетке умирающей плоти.
Не вернулась.
Я сорвал и задумчиво растер в пальцах колосок дикой мяты.
Они любят прятаться в лесу, под деревьями. А еще в домах. В людях.
Но выбора у меня не было.
Гарцук неохотно тронулся с места, совсем по-лошадиному прижав уши.
В лесу свои законы. Суровые, но справедливые. Выверенное равновесие жизни и смерти, не приемлющее вмешательства. Мало кто чувствует себя в лесу желанным гостем. Хозяином — тем более.
По правде говоря, хозяев у леса нет вовсе.
Тропинка уводила меня все дальше от опушки. Свет за спиной сузился до белой размытой черты и исчез, сменившись ровным зеленым полумраком.
Они были повсюду, затаившись, как прежде — птицы.
Я редко заезжаю в лес, вмешиваюсь в его дела. Он сам прекрасно разбирается со своими обитателями, не давая в обиду ни их, ни себя.
Но они знают меня, и ненавидят едва ли меньше, чем боятся.
Лесная полянка обволокла нас земляничной духотой, солнечный свет пыльными полосами ниспадал с макушек вековых деревьев. В нем беззвучно танцевали белые острокрылые мотыльки, хлопьями пепла оседая в зеленый костер травы.
Мы заметили друг друга одновременно.
Она сидела на толстом дубовом выворотне, поджав босые ноги. Левая рука невесомо касалась встопорщенного корня — словно не держалась за него, а, напротив, сдерживала угрожающий замах мертвого дерева. Распущенные волосы, прижатые к вискам лохматым травяным венком, льняными прядками-ручейками разбегались по белесой зелени платья.
Она же видела молодого мужчину, черноволосого и светлобородого, загорелого, на медвяно-рыжем, нетерпеливо приплясывающем жеребце — княжий либо боярский сын, выезжающий застоявшегося коня. Но смотрела, не отрываясь, в одну точку — на плоский кругляшек обсидиана, пестрого камня с прозрачными жилами-ступицами, единственного оберега на моей груди.
Потом подняла серые насмешливые глаза, и в них перетекло небо с клокочущими вдали облаками.
— На кого охотишься? — непринужденный, чарующий голос, словно в продолжение давнего разговора.
Лука у меня не было. Ни копья, ни меча. Закатанные рукава легкой рубахи, распущенный ворот, потрепанные штаны, кожаный пояс без ножен.
Но я охотился.
Люди верят в таинство летнего солнцеворота. Травы и цветы обретают целебные свойства, пущенный по воде венок устремляется к суженому, души предков прилетают погреться у живого огня, а нежить вроде русалок и леших невозбранно ходит среди людей, то ли и впрямь желая навредить, то ли озорничая.
А еще люди верят, что встреча женщины и мужчины в день солнцеворота предопределена богами. Иного толкования ее словам я не видел.
— Не на тебя. — Я проехал мимо, разрывая нити судьбы, как невесомую лесную паутину, сотканную не про меня.
И вдруг, словно толчок в спину:
— Это ищешь?
Я рывком завернул коня.
Она держала ее правильно. Так правильно и привычно, что я почувствовал себя преданным. Двумя пальцами, за едва приметный перешеек в четверти пяди от раздвоенного, трепещущего острия. Как пушинку — не сжимая, но и не давая выпорхнуть. И стрела послушно застыла в ее руке, лучась золотым жаром причудливо изломанного древка.
Я облизнул разом пересохшие губы.
— Отпусти.
Она улыбнулась — загадочно и вызывающе.
— А чем ты будешь со мной расплачиваться?
— Я не плачу воровкам, — сухо отрезал я, спрыгивая на землю.
Пальцы чуть передвинулись, словно поглаживая треугольный наконечник. Одно движение — и хрупнут, переломятся позвонки, стрела бессильно обвиснет гибким телом, вздрагивая и угасая, пока не просыплется на землю струйкой серого пепла.
Я остановился в двух шагах, протянул руку:
— Дай.
Смеющиеся глаза, короткое и быстрое:
— Отбери.
Она знала, кто я. Так и жгла дерзким взглядом, тщась проникнуть сквозь личину.
— Если ты сломаешь ее, я не смогу охотиться. — Я не просил и не угрожал. Просто говорил, не опуская руки. — Пока не взращу новую, а на это уйдет не меньше трех лет. Подумай хорошенько, человек. За три года они расплодятся вдесятеро против прежнего, и тогда даже я не смогу их обуздать.
Если взращу. Если тьма и безумие не поглотят меня прежде срока.
— А ты не боишься, что однажды, — она подалась вперед, щекотнув лоб выбившимся из венка колоском, и чуть слышно прошептала, — кто-нибудь захочет поохотиться на тебя?
Я не успел ответить — лес ожил, раскололся сотнями трещин, в которых зашуршали осторожные шаги. Они не спешили, но и не таились — вооруженные люди в бронях, с новыми оберегами навыпуск. Последним из тени выступил волхв в просторном белом одеянии. Оберег на золотой цепи лучился драгоценными камнями. Волхв торопливо окинул поляну взглядом, лишний раз убеждаясь в своем преимуществе, и, успокоенный, самодовольно заключил:
— Вот ты нам и попался, проклятый демон!
— Обычно люди называют меня иначе, — спокойно ответил я, прислоняясь к выворотню. Бугристая, пропитанная солнцем кора надежной броней закрыла спину. Светловолосая с неспешной сноровкой отодвинулась на пяток локтей — ни дать, ни взять, прикорнувшая на завалинке кошка, потеснившаяся ради севшего рядом гостя.
— Ибо не ведают твоей подлинной сути! — высокомерно возразил он. — В неведении своем они молятся подобной погани и кладут ей кровавые требы на хулу истинному богу, слепо веруя в твою власть над солнцем, ветром, дождем и громом небесным, ниспосланными свыше…
Тучи отозвались негодующим ворчанием. Я поневоле улыбнулся, глядя на заметно поскучневших воинов. Не так уж слепо.
— Я не прошу верить в меня и не мешаю верить в других. Что еще тебе от меня надобно, волхв?
— Волхвами кличь своих прислужников, холодеющих в овражной грязи, — окрысился тот, сдвигая кустистые брови, — мы разрушили твое богомерзкое капище, порубили и побросали в реку кумиров и идолищ…
— Мое? — Я издевательски повел плечами. — Я там не бываю. Те, кому я действительно нужен, находят меня и без вытесанных в дереве ликов.
— Отныне им некого будет искать, — исподлобья ухмыльнулся волхв, сверкнув холодным волчьим взглядом, — со временем люди забудут самое твое имя, ибо истинные боги — бессмертны. А ты подохнешь здесь, сейчас, развеявшись пеплом без помощи живого огня!
— Все-то ты знаешь, волхв, — медленно проговорил я, плетью воли загоняя промельк страха обратно в логово. Он затаится там, не смея блеснуть в глазах и дрогнуть в голосе, но никуда не исчезнет, не подсобляя и противнику. — Уж не обессудь,
