Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
— Вон как раз один из-за столба фонарного выглядывает. В котелке, с тросточкой и моноклем.
— Они бы еще на лбах у себя писали заглавными буквами название ведомства, — Остап досадливо сплюнул. — Нет, с кем приходится иметь дело…
Мы прогулочно и беззаботно миновали пустынную мостовую.
— Чего изволите? — шпик прогнулся и осклабился гнилыми зубами.
— Почем берешь за немецкого агента?
— Смотря по весу: За Ленина сто червонцев не пожалею.
— А за соратников?
— Имеется адресок? — шпик выдернул из кармана узкую записную книжку и обгрызок синего жирного карандаша.
— Мы согласны отдать грузина за полцены.
— Грузина? — переспросил шпик, возвращая блокнот в карман, отяжеленный револьвером.
— В кавалергардской дворницкой сидит — по кличке Коба.
— Уморили, ой уморили, — шпик прислонился к столбу. Чтобы я вам платил червонцы за нашего человека.
— Шутите?
— Пшли отсюдова к чертовой бабушке, Шерлок-Холмсы недоделанные. Не мешайте профессионалам тайного сыска.
— Теперь двинули в морг, — сказал Остап решительно.
— Думаешь, за свежемороженого Ленина тоже заплатят?
— Это мозги у тебя свежемороженые… Морг — самое надежное место в городе для нелегального пребывания.
Служитель, провонявший формалином, долго пялился на нас из-под сонных век.
— Папаньку, родненького, давеча тараканы с нагайками затоптали, прямо в кухне, — запричитал Остап. — Маманька говорит, без папаньки не возвращайтесь!
— Идите, шукайте, только в обморок не падайте. У меня нашатырь казенный на исходе.
— Сдюжим, — Остап обернулся ко мне. — Ты, кажется, уже посещал анатомический театр по контрамарке?
— «Разделка безымянного трупа» — в трех частях, без антракта и буфета.
Служитель, натужно крякнув, открыл дверь ледника.
— Пожалуйте, господа хорошие.
Остап шагнул первым к скорбным заиндевелым стеллажам.
Дверь за нами закрылась тихо и надежно.
Мы медленно и настороженно крались вдоль неподвижных желтых пяток.
Вдруг впереди, откуда лился зыбкий неровный свет, раздался осипший голос:
— Товарищ Орджоникидзе, ну вы опять скидываете не в масть.
— Ах, товарищ Аллилуев, я не нарочно. Пальцы едва сгибаются.
— А вы картишки к пузу прижимайте, к пузу.
— Соскальзывают.
— Кажется, опять кто-то родственников ищет?
— Ложитесь быстрей, Григорий Константинович, да не туда, не туда, а то в прошлый раз я вас с трудом отклеил от этой женщины.
— Карты, карты спрячьте.
— Мы их сюда, под дедушку.
Наступила мертвая тишина.
Остап громко кашлянул и повернул к выходу.
— У вас там, знаете, покойнички слишком разговорчивые, — сказал Остап зевающему служителю.
— Льду маловато, вот гады и оттаивают.
— Большевики?
— А как же, самые стойкие.
После морга мы передислоцировались в центр — но и здесь нас поджидала неудача.
Навстречу нам двигалась толпа ошалелых зевак. Они явно сопровождали какое-то шествие.
— Ну все, кранты, нас опередили, — сказал Остап грустно-грустно. — Ленина поймали.
— Посмотрим, а?
Усиленно работая локтями, животами, головами, коленями и языками, мы кое-как пробились к цели.
Но Ленина так и не увидели — ни живого, ни мертвого, ни полуживого, ни полумертвого, ни настоящего, ни фальшивого.
Ядром всеобщего внимания была свирепого вида псина, восседавшая в черном лакированном открытом английском автомобиле.
— Какая это порода? — спросил я Бендера с восторженным придыханием.
— То ли буль-буль-муму, то ли муму-буль-буль, точно не помню.
— Как вам не стыдно, молодой человек! — атаковала Остапа ближняя старушка с растрепанным ребристым зонтиком, используя сию принадлежность на манер легкого меча. — Как не стыдно! Не узнать знаменитейшую ищейку Тгефа!
Блокируя обеими руками вялые удары зонтика, Остап вежливо поинтересовался:
— Теперь все столичные собаки будут разъезжать в автомобилях?
Зонтик активизировался, несмотря на потрескивание каркаса.
— У Тгефа особое задание!
— Смущать нравственность законопослушных граждан?
— Ленина вынюхивает, Ленина, гегманского гезидента.
— Бабусь, а чего псина бабочку на шею нацепила? Траур по рухнувшему абсолютизму?
— Это пгезент самого Кегенского Александга Федоговича!
— Понятно, больше вопросов не имеем.
Мы втиснулись в спасительную толпу, которая могучей волной отнесла от нас чересчур бойкий зонтик и чересчур осведомленную старушку.
— Нам бы такую транспортную единицу, Остен-Бакен, сказал мечтательно Бендер, оправляя подмятые любопытствующей стихией одежды. — Мы бы Ленина из под земли достали.
— Да, ноги уже отказываются маршировать.
— Спокойно, еще пара переходов — и будет объявлен бивак, с женщинами легкого поведения, струнной музыкой и холодной сладкой простоквашей.
Но вместо простокваши нас засосал очередной уличный водоворот.
По мостовой, под усиленным вооруженным конвоем, вели на задних лапах гневно рычащего медведя.
— Почему ты, Остен-Бакен, не спросишь, какой породы это замечательное, исконно русское, сказочно-фольклорное животное?
— Вот именно — гусское!
Между мной и Остапом вклинилась до боли надоевшая старушка с неунывающим зонтиком.
— Бугого медведя, сибигского пгоисхождения, Ленин собственногучно вскогмил холодными котлетами. Завтгакает, понимаете, господин Ульянов, на швейцагском кугогте, а в связи с личными пгоблемами семейного свойства наблюдается частичное отсутствие аппетита. Ну, он тогда на велосипед — и к телеггафу и недокушанную котлетку, ценной бандеголью медведю нашенскому, в зоосад.
— Котлеты, видно, были не совсем свежие. Вон как, выкормыш, жалуется.
— Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь. Звегушка благодагность публично выгажает и хочет лично засвидетельствовать свое почтение благодетелю.
— А гавриков с винтовками Ленин наверняка не подкармливал. На такую ораву котлет не напасешься.
— Надеются, что медведь их пгямиком выведет к японскому гезеденту, — старушка добродушно огрела Бендера зонтиком.
— Не могли бы вы изредка охаживать по приметным частям тела моего визави, розовощекого студента?
Но риторический вопрос повис в воздухе, так как обладательница зонтика внезапно исчезла в неизвестном направлении.
— Какой я идиот, какой идиот, — вскричал вдруг Остап, безумно озираясь. — Это была не старушенция.
— Граф Монте-Кристо?
— Хуже, Ленин!
— Эх, не организовали проверку на лысину.
— Нет, Остен-Бакен, я больше органически не вынесу массового параноидального психоза. Пойдем-ка за любимый фикус, на жесткий сундук…
И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.
Там нас у порога встретили радостные дети.
— Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!
— Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!
— Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как его… А-э-ро-пла-не! — резюмировал старший.
— Устами младенца глаголет истина, — сказал Бендер устало и сжал кулаки. — Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы — рыло начищу до блеска!
ГЛАВА 15
МЕЖДУ ПРОЛЕТАРСКИМ МОЛОТОМ И БУРЖУАЗНОЙ НАКОВАЛЬНЕЙ
«Мне чуть голову не оторвали…»
О.Б.Однажды среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал (если можно с кем попало, то разве нельзя со мной?). Я послушно открыл глаза и обмер — в трепещущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.
— За что? — хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.
— В двери стучат уже второй час, — прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками. — Боюсь отпирать.
— Всего-то! — сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.
Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.
— Сейчас поговорим с супостатом, — я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор. — Можете пока чай приготовить.
Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти, и я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.
