Эдуард Успенский - Следствие ведут Колобки

— Нет. Красные. Но к сабле это не имеет отношение.

— Шеф, — прервала свою задумчивость Колбочкина, — а как я узнаю преступника Дебиленко, по которому плачет милиция?

— У него такие приметы. Правое ухо больше левого. На груди татуировка: «Как мало прожито, как много сделато!». И от него сильно пахнет псиной.

— Я никогда не нюхала псину, — сказала Колбочкина. — Эх, была бы у нас служебно-розыскная собака, нам было бы много легче.

— Булочкин, сколько стоит сейчас на рынке хорошая собака? Лучше всего щенок.

— Дорого, шеф, рубля три. Я приценялся.

— Ой, — закричала гражданка Четверухина, — у моего мальчика Леши есть замечательная собака. Я ее все время хотела выбросить из дома. Теперь я ее вам подарю.

— Немедленно дарите, — сказал Колобок.

— Немедленно не могу. Ее украли вместе с мальчиком.

— Ладно. Все по рабочим местам! — приказал Колобок. И запел вполголоса свою любимую песню, песню о силах разума в Москве.

Когда общественность слаба,Когда уже бессильна пресса,Тогда для нас трубит труба,Для нас — защитников прогресса.

В этой песне был такой припев:

Если спросят, мы ответим,Что желаем счастья детям,Каруселей и зверейИ незапертых дверей.

Лаборантка Колбочкина уже третий час исследовала помойки и антисанитарные ларьки, но все безрезультатно. Ее постепенно охватывала грусть, переходящая в печаль.

— Три часа жизни долой и никаких результатов. Колобок меня за это по головке не погладит.

И верно, из своего пионерского детства Колобок вынес всего один лозунг, но какой: «Пионер, не теряй ни минуты!». А она потеряла уже целых сто восемьдесят минут.

И тут ей навстречу вышел мороженщик Коржиков с тележкой.

— Товарищ мороженщик, — спросила Колбочкина, — где вы приобрели такую красивую шапку?

Мороженщик Коржиков считал себя человеком России, более того, человеком Земли и даже человеком Вселенной. Он всегда говорил так, словно на него смотрят все жители Москвы одновременно. Он говорил заголовками газет:

— Шапки шьют люди! К следующему году дадим каждому человеку по шапке! Не шапка красит человека, а человек красит шапку!

— Вот я и спрашиваю вас — кто красил эту шапку? — спросила Колбочкина. — Назовите фамилию.

— Краска не валится с неба! Животных красит природа. Это же натуральный соболь или типичный бобер!

— Сами вы, гражданин, натуральный соболь или типичный бобер. Это же типичная собака, крашенная под соболя.

Продавец Коржиков снял шапку, внимательно рассмотрел ее, даже лизнул ее и завопил на весь парк заголовками криминальной хроники:

— Мафия проникла в народ! Обман подстерегает нас на каждом шагу. Преступники среди нас. Берегите ваших четвероногих друзей!

— Не кричите так громко, — сказала Колбочкина. — Лучше опишите этого человека. Как он выглядит, какие у него уши, во что одет, что у него написано на груди?

— Что у него написано на груди, я не знаю, — сказал Коржиков нормальным голосом. — Я его не читал. Уши у него холодные. На лице у него написано, что он жулик. И выглядит он так же. Он все время трется здесь, около помоек.

— Зачем же вы у него покупали шапку?

— А затем, что он продает очень дешево. Не то что в магазинах. Магазины сошли с ума! Лучше растить цены, чем урожай!

С этими многозначительными словами он укатил свою тележку в глубь парка.

— Все ясно, это действует кривоватый Дебиленко, — поняла Колбочкина и твердо решила, что никуда не уйдет из помоек, пока не задержит и не обезвредит этого кривоватого Дебиленко.

Тем временем постепенно закончился день и к парку подступил мокроватый вечер. Посетители покидали аллеи и детские площадки. В лотках и палатках гасли огни. А в музее боевой славы, наоборот, зажегся яркий свет. Ночной сторож — продавец мороженого Коржиков — обходил помещение. Он сторожил музей за полставки и поэтому готовился ко сну на всю катушку. Он тихонько напевал свою любимую сторожевую песню:

Наши экспонаты —Пушки и гранаты,Седла лошадиные,Сабли, кивера…И картины славные,Где солдаты справныеНа врага бросаютсяС криками «Ура!».

Дальше шел припев, который особенно нравился Коржикову:

Мы, сотрудники музея,Не устанем повторять,Что не пустим ротозеяЭкспонаты охранять.

Во втором куплете Коржиков был согласен с каждым словом:

Ох как портит нервыТо, что есть шедевры,Что к сигнализацииНе подключены.И администрацииО сигнализацииМы сигнализироватьДень и ночь должны.

А третий куплет ему совсем не нравился, он был какой-то каркающий:

Мне без прекращеньяЧудятся хищенья,И под подозреньемКаждый, кто вошел…Если пионерчикиСтащат револьверчики,Как же это кончитсяВсе нехорошо…

Не зря он беспокоился. Пока он пел, к нему в тележку залез какой-то тип.

Едва он допел последний куплет, как в помещение неслышными рысьими шагами вошел Колобок.

— Насчет пионерчиков я не уверен, — сказал он, — а вот таких людей, как кривоватый тип Дебиленко, вам опасаться стоит.

— Стой, кто идет! — закричал заголовками Коржиков. — Музей — это звучит гордо! Музей — это не кабаре! Документы на полку! Почему люди приходят по ночам!

— Я Колобок! — сказал Колобок. — Вот мое удостоверение. А прихожу я ночью потому, что имею ключи от всех помещений. И по моим сведениям, в ваш музей собирается явиться один очень опасный преступник.

— Сам Колобок! — закричал Коржиков. — Событие московского масштаба! Гиганты идут к простому народу! Человек-легенда посещает музей.

— А вы почему здесь? — спросил Колобок. — Вы же по утрам торгуете мороженым.

— Это верно, — согласился Коржиков незаголовочным голосом. — Вон стоит моя тележка. Здесь я на полставки. Внуку на «варенку» коплю.

Все-таки он не удержался и снова закричал заголовками:

— Дети наших детей — это наши дети. «Варенка» — двигатель прогресса. Пенсия хорошо, а зарплата лучше. — Но закончил он совсем уж пессимистически: — Наши внуки — это наш путь на кладбище.

— Отставить разговоры! — приказал ему Колобок. — Скажите лучше, кто это подставил лестницу к вашему окну?

— Я не ставил.

— Кто подпилил затворы на окнах?

— Я не пилил. Тут крутился один ремонтник.

— Все ясно. На вас готовится нападение, это не ремонтник, а жулик. А вы песни поете. Немедленно гасим свет и сидим в засаде. Есть у вас оружие?

— Да тут полны стены оружия. Мы же музей боевой славы.

— Это экспонаты, их трогать нельзя, — сказал Колобок.

— Некоторые можно, — возразил Коржиков. — Вон, например, лежат гантели славного русского полководца Суворова. Их можно трогать сколько хочешь. Или вот, например, чугунный утюг генерала Багратиона. Да тресни ты им жулика по башке, он сразу шелковым станет.

— Ой, слышу лестница скрипит! — закричал Колобок. — Выключаю свет. Ложись.

Свет погас и в неярком свете луны стало видно, как какая-то тень как-то несколько коревато проникла сквозь окно в помещение музея.

— Ага, попался! — закричал сторож Коржиков и бросился вперед.

Он вступил в бой с тенью, подставил вошедшему ножку и все время подбадривал себя криками:

— Шестьдесят лет на боевом посту не пропали даром! Ни шагу назад, позади Москва! Преступники не уйдут от расплаты!

Коржиков хоть и был почти пенсионер, но был здоров как бык.

— Сам ты преступник! — вдруг послышался голос Булочкина. — И еще балда!

Колобок опешил и немедленно зажег свет.

— Товарищ Булочкин, что вы здесь делаете? — строго спросил он.

— Преступника ловлю, — ответил Булочкин. — Мы с гражданкой Четверухиной бежали ради жизни перед сном. Вдруг я вижу — в музее свет горит. К окну лестница приставлена. Вот я и подумал, что здесь преступник, и полез его задерживать. А этот мороженный тип как стукнет меня чем-то.

— Не мороженный тип, а типичный мороженщик! — возразил Коржиков. — И не чем-то, а гантелями полководца Суворова.

— А потом как добавит какой-то железякой!

— Не железякой, а утюгом генерала Багратиона, — сказал он. — Теперь его придется в починку нести.

— Я боюсь, что в починку нести придется товарища Булочкина, — сказал Колобок. — Я его понесу в перевязку в НПДД, а вы сидите здесь и ждите настоящего преступника.

Когда Колобок и Булочкин удалились, Коржиков подумал про себя: «Чего это я буду сидеть и ждать преступника здесь, когда я его боюсь. Я буду сидеть и караулить его на улице. Там, по крайней мере, народ ходит».