Джонатан Линн - Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера

Я красноречивым жестом его успокоил. И в заключение довел до их сведения, что все сказанное – всего лишь один из возможных вариантов. Который легко можно пересмотреть. Все зависит…

– От чего? – Саймон наконец-то обрел дар речи.

– Давайте сменим тему беседы, – предложил я и одарил его милостивым взглядом. – Кстати, вы уже решили, о чем будете говорить в своем приветственном выступлении?

На его лбу выступили крупные бусинки пота.

– Еще не совсем, – трагическим шепотом протянул он, прекрасно понимая, что проиграл.

Пришлось проявить милосердие и протянуть руку помощи почти сдавшемуся противнику.

– Видите ли, Саймон, при обдумывании создавшейся ситуации у меня невольно создалось впечатление, что примеры неэффективного использования государственных средств совсем не смешны. Впрочем, решать вам и только вам одному. – Я сделал паузу. Не спуская с него глаз. Он ответил мне злобным взглядом. – Мне кажется, вы все правильно поняли, – закончил я и, слегка кивнув им обоим, отошел к стоявшей неподалеку Энни.

Так или иначе, но победа, судя по всему, была на моей стороне. Хотя полная ясность, в какую сторону все повернется, настанет только в самый последний момент.

Торжественный обед состоял, как всегда, из «резиновой курицы»[74], ну и всего остального, тоже весьма стандартного. Я произнес первый приветственный тост, курильщикам разрешили курить, время пробежало незаметно, и вскоре настала пора вручения наград и премий. Ведущий густым, хорошо поставленным профессиональным баритоном представил собравшимся Саймона Монка: «Господин премьер-министр, госпожа Хэкер, уважаемые гости, прошу внимания. Разрешите предоставить слово Первому заместителю директора Национального театра Великобритании мистеру Саймону Монку».

Когда он встал, его встретили не бурными, но достаточно теплыми аплодисментами.

– Дамы и господа, очевидно, вы уже прочитали в утренних газетах о гранте Совета по делам искусств нашему театру. Но его размер меня, как, не сомневаюсь, и вас, очень и очень расстраивает.

По зале пронесся ропот одобрения. С разных сторон послышались даже тихие выкрики «правильно, правильно!». Саймон Монк остановился и посмотрел в мою сторону. Я ответил ему многозначительным взглядом. На его щеках появились маленькие красные пятнышки гнева, глаза снова уставились в текст речи.

– Конечно, нам всем очень хотелось бы, чтобы денег было побольше, однако… Британия переживает трудные времена, которые требуют от всех нас понимания и максимального напряжения. Приходится думать не только о себе, но и о стране, ее нуждах, на которые тоже требуются дотации из государственного кошелька… Например, на образование, здравоохранение, искусственные почки…

Я согласно кивнул. По залу пронесся очередной ропот, но на этот раз явного неодобрения. Наконец-то стало ясно: Саймон Монк сдался. Сдался окончательно и бесповоротно! Более того, он быстрым движением выдернул из текста своего выступления два листа и вроде бы небрежно засунул их в боковой карман пиджака. Что ж, красиво, ничего не скажешь. Очевидно, он все-таки не забыл старый как мир афоризм: Никогда не говори, когда сердишься, ибо иначе произнесешь свою самую лучшую речь, о которой будешь жалеть всю оставшуюся жизнь!

Выступление Саймона оказалось на редкость коротким, и его суть сводилась к следующему:

«Полагаю, нам следует радоваться самому факту, что размер гранта хоть немного, но все-таки был увеличен. И значит, еще не все потеряно в будущем. Хотел бы также выразить искреннюю признательность господину премьер-министру, нашему почетному гостю, чье личное вмешательство сделало это увеличение возможным».

Я наградил его одобрительной улыбкой. Поскольку телекамеры были направлены прямо на меня.

– Дамы и господа, – продолжил Саймон, поднимая бокал, – с удовольствием передаю слово нашему почетному гостю, господину премьер-министру, искреннему покровителю искусств.

И он сел под жидкие аплодисменты всех тех, кого его слова явно не устроили. Они, само собой разумеется, мало что знали, но я, как мог, компенсировал это, произнеся короткую и предельно впечатляющую речь. Прежде всего демонстративно показав ему, что я тоже изымаю соответствующие страницы из моего выступления. А потом прошептал на ухо сэру Хамфри:

– Отличная речь, вы не находите?

У секретаря Кабинета был такой же сердитый вид, как и у всех остальных театралов. Тем не менее, он счел возможным процедить сквозь сжатые губы:

– Да, господин премьер-министр.

Хотя, собственно говоря, в глубине души старина Хамфри всегда был одним из них, из театралов.

17

Национальная система образования

От искусств к образованию – настоящему образованию! У партии образовались серьезные проблемы с местными властями и… нашей образовательной системой.

Впрочем, сегодняшний день оказался весьма забавным и по иным причинам. Прежде чем приступить к мелким каждодневным проблемам, связанным с ситуацией в отношении британских школ, мне пришлось провести чуть ли не весь день, так сказать, «на мировой арене», по-государственному решая вопросы, которые могут оказать существенное воздействие на будущее всего человечества.

Вскоре после Рождества мне предстоит официальная поездка в США, которая, не сомневаюсь, заметно повысит мой рейтинг в опросах общественного мнения. Кроме того, мне бы хотелось нанести краткий визит в Москву, дня на два-три, не больше. Пусть собственными глазами избиратели увидят, что я тот самый лидер, который стремится принести им мир!

Конечно, не факт, что мне удастся сделать это в ближайшем будущем – для этого потребуются какие-нибудь внеочередные «рабочие похороны», но для имиджа это в любом случае было бы просто отлично.

Поэтому сегодня утром я первым делом еще раз просмотрел текст своего выступления в ООН, которое мне предстоит сделать во время пребывания в Нью-Йорке. А что? На мой взгляд, вполне удачно. Целиком и полностью основано на хартии ООН! Наш МИД прислал мне копию текста с приложением. Первая фраза в нем звучала следующим образом:

«МЫ, ОБЪЕДИНЕННЫЕ НАЦИИ, РЕШИЛИ:

спасти последующие поколения от страха мировой войны, которая вот уже дважды в жизни нашего поколения приносила людям неисчислимые беды и страдания. А также:

восстановить доверие к незыблемости фундаментальных прав человека, к достоинству и величию личности, к равным правам мужчин и женщин, к равноправию больших и малых народов. Равно как:

создать условия, при которых будут полностью соблюдены справедливость и уважение обязательств, возникающих в результате соглашений, договоров и иных источников международного права. А также:

всячески содействовать социальному прогрессу и повышению уровня жизни населения Земли,

В ЦЕЛЯХ ЧЕГО МЫ ТВЕРДО НАМЕРЕНЫ:

всячески и всемерно утверждать чувство терпимости, жить, как добрые соседи, в мире друг с другом;

объединять наши усилия в целях поддержания мира и безопасности, совместно стремясь к повсеместному воплощению принципов и методов, исключающих практическое применение вооруженных сил для решения конфликтов;

максимально эффективно использовать международные механизмы для всемерного продвижения экономического и социального процветания всех народов;

ПРОЯВЛЯТЬ РЕШИМОСТЬ И ПОЛИТИЧЕСКУЮ ВОЛЮ ДЛЯ ДОСТИЖЕНИЯ ВСЕХ ЭТИХ ЦЕЛЕЙ».

Первый вариант моего выступления акцентировал внимание на абсолютной вере британцев в мир, свободу и справедливость. В нем также подчеркивалась невозможность справедливости, когда в тюрьмах большинства государств-членов ООН томятся узники совести; невозможность свободы, когда в большинстве этих стран однопартийное правительство (идея в принципе вполне привлекательная, если, конечно, вы сами возглавляете то самое однопартийное правительство); и практическая невозможность достичь мира во всем мире, когда чуть ли не все вокруг слепо голосуют не за вас, а за кого угодно… (Интересно отметить, что Хэкер, несмотря даже на столь долгое пребывание в правительстве, в душе оставался в каком-то смысле моралистом. Хотя при этом, судя по всему, не очень-то стремился претворять свои вполне христианские взгляды в практику повседневной жизни. – Ред.)

МИД не имел возможности внимательно изучить вариант моего выступления – они получили его только в субботу, – но сразу же его отвергли. Дик Уортон (постоянный заместитель министра иностранных дел. – Ред.) позвонил мне и сказал, что мне ни в коем случае не стоит все это говорить.

– Потому что это неправильно? – спросил я.

– Нет, потому что это правильно, – ответил он.

Я сказал ему, что не хотел бы снова и снова повторять избитые клише (фраза «повторять избитые клише» сама по себе избитое клише. – Ред.). А затем настойчиво повторил, что мне надо хоть что-нибудь сказать о мире и свободе. Дик Уортон возразил, что если уж мне это так надо, то в ООН можно говорить о мире, но не о свободе – это вызывает слишком противоречивые чувства. Я возразил, что противоречить в публичных выступлениях это совсем не страшно. Противоречивость ведет к сенсационным заголовкам газет!