Мы - псковские! - Санин Владимир Маркович
— Беги, благодари Клаву! — закричала она. — Ух, как нам повезло! Клава будет специально топить баню! До чего ты везучий!
Я придерживался другого мнения и не счел нужным его скрывать. Я сказал прямо и честно, что париться в бане после такой жары мне хочется примерно так же, как садиться на кол, и посему прошу прекратить все разговоры на эту тему.
— Ты отказываешься от деревенской бани? — не веря своим ушам, ахнула Травка.
Кивком головы я подтвердил ее догадку.
— От высшего блаженства, какое только может выпасть на долю человека? — слабым голосом уточнила Травка. — Ты хорошо подумал?
Я сказал, что никогда еще не принимал столь кристально чистого решения.
— Боюсь, что тебе придется его пересмотреть, — ласково сказала Травка, крепко взяв меня за руку. — Клава, идите сюда, муж хочет лично вас поблагодарить!
На крыльцо вышла Клава. Травка сделала страшные глаза. Я чертыхнулся про себя и с чувством поблагодарил хозяйку за ее заботу.
Услышав про баню, Малыш хотел было дать стрекача, но Травка держала его мертвой хваткой. Малыш выл, стонал, умолял, льстил и клялся, что он чистый, — глас вопиющего в пустыне. В жизни я еще не видел человека, на которого перспектива париться в бане произвела бы столь удручающее впечатление. Загнав нас в предбанник, Травка дала последние инструкции.
— Когда намылитесь, плеснете воды на каменку, подержите над паром веник и — с Богом. Учтите, за симуляцию будете строго наказаны!
Раздевшись, мы вползли в крохотную парную, уселись на максимально отдаленное расстояние от раскаленной каменки и стали размышлять. Малыш предложил потрепать веники — «будто мы ими хлестались», минут пятнадцать поиграть в балду, а потом для виду поддать пару и быстро выскочить в предбанник. План был недурен, и я принял его за основу. Но мы плохо знали, с кем имеем дело. Неожиданно из предбанника вышел голый Дмитрий Иванович, передал привет от Травки, подмигнул и бестрепетной рукой опрокинул ковш воды в каменку. Раздалось шипение, и на нас ринулись клубы горячего пара.
— Вам велено мыться, а нам — проследить! — бодро сообщил он.
С этими словами старик вновь плеснул воду на раскаленную печь. Выпучив глаза и разинув рты, мы заметались по парной.
— Мылься и ложись на полок! — приплясывая с веником в руке, приказал Малышу Дмитрий Иванович. — Вот так! А мы тебя березовой кашей!
— Он горячий! — заорал Малыш.
— Разве это горячий? — Дмитрий Иванович вновь подержал веник над паром. — Вот сейчас — другое дело. Все лишние вещества из тела выйдут. Ух!
Малыш взвыл, подпрыгнул молодым козленком и пулей вылетел в предбанник. За ним, соблюдая достоинство, с гордо поднятой головой удалился и я.
— Ну как? — спросила Клава за чаем.
— Сказать откровенно? — предложил я. Распаренная, умиротворенная Травка снова сделала страшные глаза. — Ничего подобного мы в жизни еще не испытывали. Правда, Малыш?
— Истинная правда, — честно глядя в глаза хозяйки, подтвердил Малыш.
ДОРОГА НА ДЕДОВИЧИ
На следующий день мы расстались с Вышегородом и отправились странствовать дальше. День предстоял нелегкий — до районного центра Дедовичи было двадцать пять километров, а солнце жарило с такой силой, словно перепутало умеренную Псковщину с Экваториальной Африкой.
— От добра добра не ищут, — ворчал Четверг, лениво перебирая ногами. — И чего вам не сидится на месте? От такой пожни меня оторвали — пальчики оближешь! Тенек, клевер, добрые люди слепней отгоняли — что еще нужно лошади? Так нет, снова тащись неведомо куда по дороге, на которой черт ногу сломал...
Четверга легко можно было понять: по худшей дороге ему путешествовать наверняка не приходилось.
Не знаю, много ли найдется в европейской России мест, столь же красивых, самой природой предназначенных для туризма, рыбалки и прочих видов летнего отдыха. Вокруг Вышегорода — двадцать изумительных озер, каждое из которых может привести в экстаз рыболова-любителя; лесистые холмы, песчаные берега озер так и просятся, чтобы на них разбили палаточные лагеря, а на широких вышегородских раздольях могут пастись сотни автотуристов. Пушкин-Камень, лес, озера, холмы, деревни, готовые выплеснуть на рынок превосходные продукты, — разве всего этого недостаточно, чтобы сделать Вышегород обетованным туристским раем?
Нужна дорога. Пятнадцать километров мощеной дороги от села Дубровка вдохнут новую жизнь в этот прекрасный заповедный край.
Выход на большак у села Дубровка Четверг приветствовал радостным ржанием. Отсюда было несколько часов ходу до колхоза «Россия», где мерина поджидали приятели-лошади и родная конюшня.
— Обратите внимание, как Четверг прибавил шаг, — сообщил Дмитрий Иванович. — Безусловно, он решил, что мы идем домой. Казалось бы, что там его ждет? Работа, еда и больше никаких впечатлений. А с нами он увидел много новых мест, расширил свой кругозор и вкусил овса, о котором и думать забыл, поскольку лошади в колхозах нынче — бедные родственники, все самое калорийное получают коровы. И все равно его тянет домой. В этом отношении лошадь ничем не отличается от человека, хотя и не обладает его умом. Однако Четверг будет сильно разочарован.
Произнеся эту тираду, Дмитрий Иванович подергал правую вожжу. Четверг в недоумении остановился. Может, хозяин ошибся? Увы, неприятная догадка подтвердилась: вместо того чтобы прямой дорогой идти домой, нужно сворачивать направо. Будучи дисциплинированным мерином, Четверг так и поступил, но всем своим видом продемонстрировал, что делает это из-под палки: фыркнул, недовольно задрал хвост и заковылял так удручающе медленно и неохотно, словно каждый его сустав ныл от застарелого ревматизма.
Мы шли в Дедовичи — городок, известный в партизанских летописях. Неподалеку от него проходила когда-то граница партизанского края, окруженного фашистами обширного района, где полностью сохранилась Советская власть. Именно отсюда отправился в голодающий Ленинград легендарный обоз с продовольствием, собранным по крохам в партизанских деревнях. Дмитрий Иванович передал вожжи Малышу, и наша телега выписывала на дороге пьяные восьмерки. Пытаясь задобрить Четверга, Малыш скормил ему несколько пряников, но мерин упрямо брюзжал и не желал разговаривать. Проносившиеся по большаку машины презрительно обдавали нас густой пылью, и Травка скучала по стерильному воздуху покинутого нами проселка.
Вскоре мы подошли к деревянному мосту через Шелонь — речку, к которой Травка не может относиться равнодушно, поскольку на Шелони стоит Порхов. Мы с наслаждением искупались, смыли с себя вязкую дорожную пыль и отправились в город искать ночлег.
Травка, в принципе, человек объективный — во всем, что не касается Порхова. Но как только речь заходит о ее родном городе, она начинает заниматься рьяной и безудержной апологетикой, ужасно обижаясь на самую снисходительную критику в адрес Порхова. Дедовичи — небольшой и внешне ничем не примечательный городок, но я не мог отказать себе в удовольствии расхвалить его в пух и прах. Особенно мне удался намек на то, что Дедовичи перспективнее Порхова, так как здесь вскоре начнут строить гигантскую тепловую электростанцию. Травка немедленно взвилась на дыбы.
— Перспективнее! — саркастически повторила она. — Как у тебя язык повернулся сказать такое? Разве в Порхове возможна такая пыль на улицах? А где ты видел у нас такой неровный тротуар? Я уже не говорю о том, что трехэтажных домов в Порхове больше, чем здесь двухэтажных!
Вполне приличный промтоварный магазин, мимо которого мы проходили, удостоился реплики: «Тоже мне магазин... Не сравнить с порховским универмагом!» С удовольствием напившись квасу, Травка заметила, что «в Порхове такой бы даром не брали!», а по поводу кинотеатра было сказано, что он «нашему в подметки не годится». Короче, я хлебнул горя.
Но окончательно я был повержен в прах, когда мы познакомились с местной гостиницей. Маленький деревянный домик был переполнен, но Травку меньше всего на свете беспокоило то, что один бог знает, где нам придется ночевать.
